Красный башмачок
«Елене Михайловне 52 года. Сейчас она смотритель Музея Коллективизации в большом сибирском посёлке Имени Первой Пятилетки, который ныне стоит немного в стороне от главной сибирской автомагистрали, зато обслуживает целых две зоны строгого режима, активно развивает животноводческие хозяйства и, в отличие от многих подобных посёлков, не знает проблем с занятостью населения. Это сейчас название посёлка редко звучит по центральному телевидению, но так было не всегда. Окунёмся вместе с Еленой Михайловной в историю.
В начале прошлого века на месте посёлка стояла крохотная деревня, каких по России раскидано тысячи и тысячи, точнее, деревня стояла рядом с тем местом, где сейчас возводятся новые строения свинофермы. В начале века никто и не думал, что это место станет райцентром, куда стекутся люди со всей округи, но, как часто бывает, никто не думал, не гадал, а бог располагал. В начале 1930-х годов руководство партии решило, что разбросанные по нашим просторам деревеньки не способны обеспечить нужды растущего государства. Нужно было укрупнять, собирать людей в огромные коллективные хозяйства, а позже - совхозы, чтобы вместо скудных урожаев с кое-как в одиночку обрабатываемой земли страна получила развитое культурное сельское хозяйство. Вместо маленьких хозяйств - одно большое, мощное, обеспеченное всем необходимым; вместо низкопроизводительного тяглового скота - современную по тем временам технику; вместо разрозненных знаний - аграрную науку, профессиональных агрономов, ветеринаров, специалистов по животноводству. Конечно, тёмному, привыкшему к кнуту помещика крестьянству любое нововведение казалось попыткой вернуть старый строй, поэтому коллективизация встретила отчаянное сопротивление именно там, где люди жили обособленно и полагались только на себя, в самых суровых условиях. Сейчас сложно представить, но наш край стоял тогда в первом ряду бунтовщиков. Молодёжь не хотела покидать отдалённые хутора, селиться в обустроенных квартирах или новых частных домах райцентра, ближе к цивилизации, колхозу. Елена Михайловна показывает фотографии посёлка 50-60-х годов, рассказывает, что жизнь в райцентре, в отстроенном с нуля населённом пункте, была организована максимально удобно: школа, детский сад, поликлиника, продовольственные магазины, бесплатный транспорт на работу и обратно. Не запрещалось иметь и обрабатывать собственную землю, пожалуйста, работай на себя в свободное время. Как на своём хуторе, до которого в весеннюю распутицу неделями не добраться, ты дашь образование детям, как вылечишь внезапно приболевших стариков? Но вместо того, чтобы объяснять крестьянам выгоды переезда, нерадивые советские служащие, которых отрядили на работу из Москвы в наш отдалённый край, решили действовать силой. Это необдуманное решение положило начало долгому кровавому сопротивлению наших земляков не конкретным начальникам на местах, а всему государственному строю, который они сочли виноватым в жестокостях коллективизации. Людей насильно переселяли на новое место, давали им жильё, работу, земельные наделы, отправляли детей в школу, а тех, кто упорствовал, вынужденно арестовывали, отправляли в лагеря или переселяли целыми семьями в более суровые и отдалённые регионы необъятной Сибири. Новый, созданный титаническим трудом посёлок получил имя Первой Пятилетки и очень быстро вошёл в число передовых животноводческих колхозов Сибири. Но люди не забыли, люди помнят и о тех, кому по тем или иным причинам не повезло, кто не просто не вступил в новую жизнь, но и распрощался со своей, пусть нищей, но всё-таки какой-никакой жизнью… По следам тех событий, того недопонимания между простыми обывателями и государственными умами, выливавшегося порой в перегибы на местах, аресты, высылки, и построен Музей Коллективизации.
Мы сидим в уютном кабинете Елены Михайловны, пьём крепко заваренный чай и слушаем истории отдельных семей, которые сохранили для потомков архивариусы музея. Вот, например, история семьи Ульяновых, по иронии судьбы - однофамильцев вождя Революции. Это была большая работящая семья - девять детей, сложно себе представить! - которая владела собственной пасекой, держала батраков, то есть наёмных работников, и потому считалась зажиточной, «кулаками». Предложение вступить в колхоз со всем своим имуществом, как полагалось это сделать каждому колхознику, глава семьи отверг, передавать личную пасеку в общественное пользование не захотел. Соседи рассказывали, что жена умоляла его бросить всё и бежать вместе с детьми, но Степан Фёдорович наотрез отказался, пожалев малолетних детей. Потомственный пчеловод, глава старообрядческой общины, понимая, что в случае его бегства всё семейное имущество окажется в руках ненавистной власти, которая погубит дело всей его жизни, а сам он лютой зимой не сможет найти пристанище огромной семье в бегах, принял страшное решение. Супругу с детьми, среди которых был младенец и пятеро малолетних, «раскулачили», забрав из дома силком глубокой ночью, без вещей и продуктов. Ну а глава семьи в роковой предрассветный час, позволив вывести семью, заперся в доме и подпалил хату, как говорится, погибнув вместе со всем имуществом, домом, скотиной, пасекой. Позже его вдова и старшие дети вынуждены будут работать в колхозе как безземельные из семьи врагов народа и ютиться вдесятером в крохотной комнате барака, младенец погибнет от истощения, трое малолетних умрут от скарлатины и дизентерии, двое старших получат по 10 лет без права переписки, один из старших бесследно растворится в тайге…
Сколько их, таких семей, в одном только нашем районе? Елена Михайловна рассказывает, что в музее собраны артефакты, оставшиеся от почти двух десятков раскулаченных семей из окрестностей посёлка Имени Первой Пятилетки, а именно «кулаки» озлобленней всего сопротивлялись коллективизации. Сколько всего людей, сколько детей сгинуло в неравной борьбе деревенского кулака с новым режимом, не скажет теперь никто. И кто виноват в том, что эти дети не выросли, не создали собственных семей, не стали знаменитыми агрономами, животноводами, не работали во благо своих близких и своей страны? На этот вопрос однозначного ответа нет и вряд ли когда-то будет. Елена Михайловна приглашает нас пройтись по залам Музея.»
Камера выхватывает в стеклянной витрине маленький старомодный детский башмачок. Крупный план. Кажется, что этот предмет мог принадлежать девочке лет двух-трёх. Аккуратный такой башмачок из красного атласа, подбитый кожей, с большой поблёкшей металлической пряжкой, сломанной посередине. Дорогая обувка для простого крестьянина. Такой башмачок обычный крестьянский ребёнок вряд ли носил, если только это не была передающаяся от старших детей или даже поколений пара для особых случаев. Но и в этом случае можно предположить, что семья девочки жила довольно богато по сибирским меркам. Нос башмачка искорёжен, ткань порвана и сильно испачкана. Представляется, будто он упал с ножки и по нему проехало колесо телеги.
- Ну всё, - неожиданно звучит голос Елены Михайловны. Она берёт пульт и выключает звук телевизора. - Ужинать садимся. Дальше там только экспонаты покажут и с директрисой интервью. Ну, эта опять про своё заливать будет. - И немного погодя ворчливо добавляет: - Надо же спонсоров этих искать. Неймётся.
- Денег опять не хватает что ли? - отзывается её супруг Валерий, придвигая свой стул к кухонному столу настолько близко, насколько позволяет объёмное брюхо.
Елена Михайловна, снимая с плиты кастрюлю с картофельным пюре, вздыхает и качает головой.
- Ей всегда не хватает. Бухгалтерию вести не умеет. Или, чёрть её знает, дачу сайдингом обила, говорят. Наверное, окупить надо, иначе куда ей всё время деньги, деньги, деньги...
Ложка ароматного пюре шлёпается в тарелки Валерия и их залипающего в смартфоне великовозрастного сына Паши. Последний даже не поднимает от экрана глаз. Елена Михайловна, ненадолго остановившись глазами на его макушке, единственно доступной для её осуждающего взгляда, снова оборачивается к плите, снимает скворчащую сковороду с конфорки, и три жирные котлеты соскальзывают по тарелочкам.
- Устала я, - говорит и садится, даже не так: тяжело плюхается за стол, вытирая руки фартуком. - Телефон убери, совсем охренел уже! - привычно прикрикивает на сына, и все трое приступают к ужину. Паша спускает аппарат на колени и продолжает заниматься своими делами, едва не пронося вилку мимо рта.
Уплетая за обе щеки и кряхтя от удовольствия, Валерий реагирует далеко не сразу:
- От чего? Ты же не на заводе работаешь. Сидишь себе там, раз в месяц задницу поднимешь, чтобы залётным рассказать свои слезливые истории, да всё. Опять сиди, ворон считай.
- Ага, раз в месяц! Залётным! - без капли злобы отвечает Елена Михайловна. - А проверки эти чёртовы? То это не так, то там не то. У Светки касса не сходится, а мне отвечай, почему льготные билеты не учли. На днях новые эти... как йих... экспонаты притащили, мол, выставляй моё тоже, мои деды-прадеды тоже пострадали, пусть все знают. Это тоже учти, - она загибает палец, - оцени, - загибает второй, - придумай, куда его в этой комнатушке поставить. Нам теперь ещё в зону с экспозицией (тьфу её, ну назовут же) ехать, знаешь? Я прям ошалела, как услышала. В зоне делать больше нечего, как на нашу экспозицию эту глазеть. А если сломают, украдут что-нибудь? Никто ж не охраняет, никому не надо, а все шишки потом на мою голову. А зэкам ни до чего дела нет, они ж отмороженные, ничего не понимают. Ой, не могу я…
- Чего там ломать-то? Туфлю красную что ли? Ну украдут, и фиг с ней. Любую туфлю возьми, прижми её дверью, окуни в лужу и выставляй, никто и не заметит разницы. И твои эти посетители из Центра и из муниципалитета будут охать и ахать, слезами напоказ капать, - Валерий исподтишка смотрит на жену, на её вечно плаксивую мину, на то, как она корчит из себя святошу. Его так и подмывает разозлить эту агницу, чтобы не только директрисе досталось, но и кому-нибудь из общих знакомых. Но Елена Михайловна продолжает сдержанно жевать. Валерий расчехляет тяжёлую артиллерию и заявляет с укором:
- На той неделе у Лацких пацанёнка машина сбила, слышала? Ботинки на другую сторону дороги улетели. Возьми вон его этот ботинок поставь в витрину. Тут хоть знакомый пацанёнок был, живой, настоящий, все знали. Хоть реально всплакнуть можно по человеку, по ребёнку, а не фуфлой этой маяться. Тьфу на вас, чесслово, - он даже стукнул по столу кулаком, - бабьи развлечения ваши эти, музеи, магазеи… Хернёй страдаете.
Елена Михайловна начинает сдавать позиции, покраснела, сжала зубы, но отвечает по-прежнему мягко, хоть и чуть торопливее обычного:
- Зачем ты это сюда приплёл? Жалко мальчишку, конечно, но кто виноват? Надо детей учить, чтобы не болтались вместо школы в гаражах с пьяными мужиками. Тут у родителей выбор есть! Они сами пьют, как сволочи, собственных чад не учат ничему, вот те и попадают под колёса. Ни порядка нет, ни дисциплины! - она и вправду, кажется, начинает заводиться. - Когда мы малые были, за нами и за родителями нерадивыми нашими с самого верху смотрели, на государственном уровне, воспитание было, образование. Ты на сына своего глянь! Делает, что хочет, а хочет он ничего не делать! - глаза Елены Михайловны всё больше расширяются, указательный палец летает от носа супруга к макушке безразличного Паши и обратно, - а я сижу там целыми днями, зарабатываю этому дармоеду на его игрушки, глаза ломаю, бумаги читаю, отчёты пишу невесть о чём! К нам за месяц из школы две группы учащихся пришли и те орали, не слушали меня, а я голос срывала, рассказывала им о людях, о тяжёлых человеческих судьбах, чтобы они выводы делали, учились, понимали хоть в чём-нибудь. Никто не хочет ничего понимать. Никто! Никакой дисциплины! Вот ты что понимаешь?
Елена Михайловна привстала со стула во время своей пламенной речи и машет руками, едва не сбивая кастрюлю с плиты - кухня-то крохотная. Теперь ей совестно, что так разнервничалась, она решает подойти к холодильнику, открыть его и бесцельно рассмотреть содержимое, как будто для этого и вставала. Ничего интересного в холодильнике не оказывается, и она от души захлопывает дверцу.
- Так сама хотела, что орёшь. Дай хренку что ли. - не унимается Валерий, подзуживает жену, пока та снова лезет в холодильник, - могла у Верки на складе работать, тихо, спокойно, понятно, ни к каким зэкам ездить не надо. Так тебя же понесло: «детки замерзали, ох, нелюди какие, а у Сазоновых бабку топором при малолетних порубали, ой-ой-ой, раньше все молчали, боялись, а мы теперь говорим, потому что бесстрашные». - Валерий довольно улыбается, видя, что супруга напряглась и вот-вот снова сорвётся, - неправду говорю что ли? Не твои слова?
- Мои, а что? Разве не так было? Не зарубили бабу топором за спрятанное золото, которого у неё отродясь не было? Не зарубили? Свидетелей полная деревня была, при детях ведь, изверги, ничего святого. И все молчали, как рыбы об лёд. Это же надо понимать! - Елена Михайловна злится, но всеми силами сохраняет лицо, всё-таки работник культурной сферы.
- Чего понимать-то? Ну было и было, и? Сейчас же нет. Дело прошлое. Кто прошлое помянет, тому глаз вон. Есть поважнее дела так-то. Вон тебе в телевизоре «спасибо» говорят, а толку ноль, спасибо на хлеб не намажешь. Они-то с этих репортажей, будь неладны, зарплату имеют, журналюги эти. Вместо нормальных тем придумают тоже… - замолкает и даже вилку с наколотой на неё котлетой откладывает, чтобы картинно развести руками. - Сама подумай: в стране проблем мало что ли? Говори по делу, а не языком болтай. Музеи, «кулаки»… да кому это надо вообще? Отвлекают от политики, чтобы мы забыли, как нас голодом морят, суки, цены выросли, а зарплата ни-ни. Отвлекают, мол, давайте поплачем, как у Сазоновых бабу порешили при царе Горохе. Да чо мне дела-то до Сазоновых твоих? По мне хоть всех бы их тогда порешили, мне б горя не было сейчас, - Валерий, пытаясь разозлить жену, как всегда, завёлся сам. Разозлился, что завёлся, сорвал с вилки котлету зубами так, что поранил губу. Матюгнулся и разозлился ещё больше.
Следующие несколько минут за столом слышен только стук вилок о почти пустые тарелки. Елена Михайловна обречённо смотрит куда-то в окно, вздыхает о всеобщем непонимании. Паша медленно жуёт, одной рукой водя по экрану лежащего на коленях смартфона. Валерий постепенно остывает:
- Чаю поставь давай, - говорит он примирительно, делает повелительный жест и украдкой смотрит на жену. На сегодня, пожалуй, хватит. Поцапались слегка, отвели душу и будет. В таких вещах нужно знать меру, чтобы и на душе тепло стало, и свои не обиделись.
За чаем с бабушкиным вареньем супруги остаются вдвоём, Паше звонят собутыльники, и он уходит, ни слова не сказав и оставив недоеденный ужин. Валерий примирительно продолжает, как будто бы разговор не прерывался:
- Сазоновы... - хмыкает и качает головой. - Знаешь, что мне тут дебил этот, старший ихний сказал? - И Валерий долго и уже совершенно спокойно рассказывает о своей давней размолвке с Сазоновым-старшим, о новых витках её развития, о том, что с этими детдомовскими вообще дела иметь нельзя, совести у них нет ни на грамм. Елена Михайловна привычно слушает, потом моет посуду и уходит в спальню, чтобы перед сном почитать главу-другую свежего детектива, привнести хоть немного интересного в обычный скучный день. Всё равно ведь никто ничего не понимает.