Один показательный эпизод с Кораном и русским генералом
Этот случай произошел в июле 1916 года в самой густонаселенной и неспокойной области Туркестанского генерал-губернаторства. Герой его - генерал-лейтенант РИА, военный губернатор Ферганской области Александр Иванович Гиппиус. Наверное, наиболее подробно о произошедшем можно прочесть в его собственной записке, если не ошибаюсь, написанной уже в Москве когда он ожидал решения своей участи после отстранения от занимаемой должности. К слову, Николай II его не перевел на Кавказ, как его об этом просили, а вообще уволил со службы.
[Spoiler (click to open)]Записка военного губернатора Ферганской области Гиппиуса на имя военного министра Российской Империи.
Беспорядки по поводу набора рабочих происходили почти во всех городах и разных селениях Ферганской области и в промежуток от 9 июля до 17 июля и прекратились лишь с 18 июля, со дня рассылки мной моего 2 воззвания к туземному населению. Для оказания своего нравственного воздействия на туземное население я, по собственному почину, разъезжал по всем городам Ферганской области в промежутке от 11 до 26 июля, после чего был вызван в Ташкент и с тех пор больше не возвращался в Ферганскую область.
Вскоре же после первых беспорядков стало ясно, что дело грозит перекинуться на почву религиозную, так как во время моих разъездов мне неоднократно докладывали, что туземцы ссылаются на Коран, якобы не допускающий им давать рабочих для нужд русской армии. Ранее, нежели начать вести свои беседы с населением, я неоднократно пытался, во всех городах, беседовать с лицами ученого мусульманского сословия, с муллами, мудариссами, аглямами, муфтиями и просил их разъяснить населению, что в Коране нет таких запретительных постановлений и не может быть, потому что Коран написан за тысячу лет до начала нынешней войны; я просил их перевести населению те места Корана, где говорится про необходимость подчинения властям; ведь ключи к разъяснению того, что написано в Коране, находятся у них, только у ученого сословия, которое знакомо со священным языком Корана, и сведения о том, что собственно написано в Коране, может проникать в население только черев мусульманских ученых. Я отлично понимал, что в такой моей просьбе заключался укор, ибо не кто иной, как сами же гг. муллы, открыли собою серию беспорядков в Ферганской области, вышедши 9 июля в Андижане из мечети Джами толпой с протестом против набора рабочих; толпа выросла от присоединения других туземцев, в результате чего были вызваны войска, и, оказалось, кажется, 11 человек раненых. Сам уездный начальник, полковник Бржезицкий, едва выбрался из толпы: его экипаж был окружен и дрожал от наседания бунтарей.
В своих разговорах с этими господами я все время чувствовал упорное с их стороны сопротивление и понятно, почему: ведь ни закон о реквизиции 3 августа 1914 года, ни телеграмма министра внутренних дел от 29 июня 1916 года не упоминали про какие-либо изъятия или льготы для мулл, а муллы как раз подходят, все - сплошь, под объявленный призывной возраст от 19 до 31 года, к физической же работе чернорабочих они не только не привыкли (да и не годятся), но смотрят на нее с презрением.
В ответ мне эти ученые мусульмане или молчали, или говорили, что никак не могут исполнить моей просьбы по следующим причинам; мусульманский закон запрещает объяснять или разъяснять населению Коран, его можно только читать, но так как Коран написан на арабском языке, которого население совсем не понимает, то читать выборки из Корана нет смысла, - население все равно ничего не поймет; переводить же Коран на туземный язык также запрещается мусульманским законом.
Такой ответ был, безусловно, верен; однако для меня, как губернатора, было по тогдашним условиям и обстоятельствам весьма важно, в интересах охранения общественного порядка, в интересах правительственных и государственных, пробить столь несокрушимое средостение между администрацией и управляемым туземным населением. Если бы гг. ученым мусульманам было выгодно пробивать в июле сего года означенное средостение, то, я думаю, они отлично сумели бы справиться с задачей, несмотря на все мусульманские законы, но им самим это было невыгодно, и, по всей вероятности, сами же они и распускали или поддерживали такие слухи; во всяком случае, им было выгоднее молчать, а никак не разъяснять.
Убедившись после 10-дневных разговоров с учеными и мусульманами, что дело не подвигается вперед, я, наконец, им заявил, что если мусульманский закон запрещает мусульманским ученым разъяснять Коран населению и переводить его тексты на туземный язык, то я обойдусь и без мулл, а как знающий арабский язык, все сам один устрою и скажу населению, что в Коране нет указаний против нынешнего набора рабочих, и прочту те места Корана, где говорится про подчинение властям. Поэтому я просил (это было, кажется, в Коканде) этих ученых господ оказать мне только следующее содействие: через два дня, 23 июля, приготовить мне в Намангане несколько изданий Корана, так чтобы я мог выбрать привычный мне шрифт и заложить страницы, где говорится про необходимость подчинения властям.
К приятному своему изумлению, я встретил полнейшую охоту гг. ученых все, как я приказал, в точности исполнить и, действительно, 23 июля, когда я прибыл в Наманган, все было исполнено; на дворе мечети была собрана тысячная толпа туземцев, для меня приготовили удобное место на паперти мечети, возвышающейся над слушателями, а позади моего места, более в глубь мечети, ближе к молитвенной комнате, был поставлен большой стол, а на нем лежало несколько книг разных форматов.
Сказав слушателям вступление, я заявил, что сейчас я прочту подходящие места Корана и переведу эти места с арабского языка на обыкновенный язык, понятный слушателям-туземцам; но так как они арабского языка не знают и могут подумать, что и я его не знаю, то я сначала, прочту им первую молитву Корана, которую всякий мусульманин знает наизусть, а потом прочту и места про подчинение властям.
Я встал со своего места, подошел к столу, на котором были разложены разные издания Корана, стал выбирать знакомый мне шрифт и тут же увидел на столе сложенный халат, а на халате чалму. Я не придал этому никакого значения и сначала не понял, к чему тут на столе халат и чалма. Выбрал себе Коран и хотел вернуться к своему месту. В этот самый момент один туземец взял со стола халат с чалмой, а другой туземец, с умным и интеллигентным лицом, стал рядом и, обращаясь ко мне, сказал только одно слово: «таксыр» (в переводе: «господин»), рукой указывает мне на Коран, а глазами на крышу мечети. Тут только я вспомнил, что Коран нельзя публично читать без чалмы и халата, но вместе с тем понял и западню, какую приуготовили мне господа хитрые муллы, замыслившие поразить меня неожиданностью, конечно, в расчете, что не наденет же на себя военный губернатор чалмы и халата, а, следовательно, не придется ему и Корана читать. Это было очень умно задумано и исполнено, и я сразу несколько смутился, но из положения на глазах тысячной толпы, уездного начальника, чинов судебного ведомства и других чиновников надо было моментально найти правильный выход.
Что случилось бы, если бы я, остановившись перед внезапным препятствием, отказался от чтения? Мог последовать общий смех: не суйся, мол, г. губернатор, не в свое дело. А что случилось бы, если бы я просто отверг чалму и халат и стал бы в мечети читать Коран в своем форменном одеяния? Я рисковал возбудить против себя всю толпу (быть может, уже заранее подстроенную в этом смысле), а в лучшем случае не произвести впечатления: после моего ухода те же восточные политики-муллы могли бы, смеясь, распространять слухи: да, мы ему нарочно подсунули ненастоящий Коран, отлично зная, что не наденет же он чалмы, а в настоящем-то Коране и сказано, чтобы не давать для русской армии рабочих.
Уже впоследствии 10 сентября, когда я был у министра внутренних дел и все это рассказывал, А. А. Хвостов выразил мысль, что можно бы, разве, еще предложить одному из мулл прочесть коран. Однако в действительности это было собственно мне невозможно сделать по следующей причине. Я привык читать Коран, но не привык слушать его в чужом чтении, к тому же у всякого свое произношение. Я обучался арабскому языку у подлинного араба, у профессора Нофаля, в Петрограде и усвоил себе его произношение, а ферганские муллы читают Коран с различным произношением, то бухарским, то ферганским и так же, как и я, умеют только читать и понимать читаемое, но никто из них не владеет разговорным арабским языком, и, следовательно, не выработалось общего произношения, понятного каждому при устном чтении. Если бы я поручил читать Коран первому попавшемуся мулле, то я, вероятно, не понял бы того, что он читает, а, следовательно, не мог бы перевести. Значит, я должен был все же, сам заглядывать в книгу, - заглянуть же без чалмы опять нельзя, - а если бы мулла с намерением пропустил именно нужные мне места, то мне пришлось бы вступать с ним в препирательства. Все это крайне неудобно на глазах тысячной толпы, и впечатление было бы испорчено, мне же важно было не само по себе чтение, а именно впечатление на слушателей.
Я вышел из трудного положения сразу же, не задумываясь и без малейшего видимого замешательства, и даже предупреждая еще и другой мусульманский обычай, сказал очень спокойно, как дело мне известное и понятное: «хорошо, надену чалму, накиньте мне халат; я привык читать Коран; очень люблю эту вашу священную книгу и, будь я мусульманином, даже поцеловал бы ваш Коран и приложил бы ко лбу раньше, нежели начать читать». Затем я сел на свое место и спокойно провел всю свою программу. Окончив чтение Корана, я снял чалму и надел фуражку, а сзади скинули с меня халат. Все вышло очень спокойно и серьезно, царила мертвая тишина, а некоторые старики даже плакали от умиления.
Общее настроение было превосходное.
Гг. ученым муллам я не дал себя провести.
Остается добавить, что с толпой говорил не я непосредственно, а говорил громким голосом, только мой переводчик; я только следил за правильностью перевода; переводчику же я говорил, не повышая голоса.
Генерал-лейтенант А. Гиппиус»
Это рассказ самого Александра Ивановича. А вот цитата из донесения начальника туркестанского охранного отделения Волкова:
«Надев на себя сартовский халат, и тюбетейку, его превосходительство самолично изволил что-то читать собравшимся сартам из корана, который затем поцеловал. В качестве зрителей присутствовало немало русских, которые были этим удивлены и с негодованием ушли с места произнесения речи».
Вот виденье ситуации нового генерал-губернатора Туркестана Куропаткина записанное в его дневнике от 31 июля 1916 года.
«В Фергане генерал-лейтенант Гиппиус наделал чудес. Объявил, что волю государя в Ташкенте поняли неправильно, что призыв относится только до тех, кто сам пожелает идти на работы. Об этом разослал десятки тысяч воззваний к населению. Отложился от командующего войсками Ерофеева, написал ему, что его распоряжения ведут к бунту, объявил, что будет непосредственно сноситься с председателем Совета Министров, военным министром и пр. Этого мало, Гиппиус надел халат, тюбетейку, вышел в этом костюме к народу, целовал Коран…
Когда требовали, чтобы он объяснил свой образ действий, он ответил, что, начав второй объезд области, он вызовет такой взрыв патриотического энтузиазма, что население само поставит добровольцев-рабочих, даже в большем числе, чем требовалось. Это, конечно, не оправдалось».
Да, надежды А.И. Гиппиуса не оправдались, но Ферганская область благодаря его действиям не имела серьезных кровопролитных столкновений в те дни и единственная где часть набора требуемых рабочих была на добровольной основе. Тот же самый Куропаткин который с таким ехидством отзывается о генерале по пути в Туркестан, прибыв на место и разобравшись в ситуации начал пользоваться теми же самыми методами, что и Гиппиус. Более того он их ставил себе в заслугу в своей записке на имя Николая II.
Ну и в конце приведу слова нынешнего российского историка, д.и.н. ведущего научного сотрудника института славяноведенья РАН А.В. Ганина.
«…Военный губернатор Гиппиус, кстати, владевший турецким и арабским языками, заигрывал с мятежниками, предложив отправиться на работы толь¬ко добровольцам, то есть, самовольно изменив формулировку Высочайшего указа. Гиппиус развил поистине лихорадочную деятельность - тиражировал воззвания, использовал добровольцев-пропагандистов. Попав в соседние регионы, где указ требовалось выполнять в его изначальной формулировке, подобные воззвания могли стать причиной серьезной дестабилизации обста¬новки. Мало того, Гиппиус лично, переодевшись сартом, ездил по области и агитировал в поддержку указа, в чалме и халате читал местному населению отрывки из Корана и целовал книгу»
Материалы взяты отсюда.
Этот случай мне кажется показательным, не только потому, что в нынешних Узбекистане или Киргизии про А.И. Гиппиуса практически никто не знает, делая героев из мифического Манаса или не мифического Тамерлана, складывавшего пирамиды из голов предков нынешних узбеков. Кроме этого он так же показывает и то, что в Москве или Петербурге, как сейчас, так и более века назад, найдется совсем небольшое количество людей в достаточной мере хорошо разбирающихся в «туркестанской» специфике.