La Tour Eiffel
Срочно-срочно написать, пока не забылось. А потом придавать форму, лепить завитушки и вскрывать лаком.
Улица Балар тянет твои ручки к самой Сене, у нее белые аккуратные рукава и лавочки-запонки. Любимая запонка - цветочный магазин в двух домах от моего. Он похож на маленькие джунгли и, проходя мимо, я каждый раз слышу стрекот юрких обезьянок и болтовню какаду. Или это разговаривают между собой яркие, как конфети, тюльпаны по пятьдесят центов за штуку...Их, в отличие от какаду, я все-таки видела. Итак, я прохожу Балар, подмигиваю и скрываюсь за углом. Сена купает набережную слева, а справа от узкого тротуара, соскальзывая в город, качаются парижские дома. Их окна полны водной глади Сены, в которых плавают парижские машины. Мой ориентир - та самая башня, которую все знают. Башня выглядывает меня, а я спешу на свидание. Поправляю волосы, мажу бальзамом губы, чуть расстегиваю куртку и делаю плавнее шаг. Острая верхушка укоризненно следит за моими манипуляциями и нетерпеливо щелкает стальными пальцами.
Щелчки становятся все громче, я ловлю капли с широких ветвей деревянных гигантов - вечных башенных соседей - и, наконец, вступаю под тяжелые металлические своды. Своды-лапы крепко держатся за планету, у каждой лапы есть имя: sud, east, ouest, nord. Щелкает все громче, я любопытно ныряю меж четырех именных столпов и натыкаюсь на источник шума. Мою красавицу реставрируют - ей в самое сердце вонзили строительные леса. Башня высокомерно не замечает касок, которые что-то там делают...она знала их дедов и прадедов, помнит фамилии и дурные привычки каждого, так что нечего тут важничать. Делайте, что должны, и проваливайте.
У восточной лапы примостился тот, кто все это придумал - господин Эйфель, он мерцает золотом даже в пасмурную погоду. Бюст башенного отца спокоен и полон достоинства, он однозначно гордится своим ребенком. Ребенок добился Всемирного признания и уже 125 лет находится на пике популярности.
Железная леди тонет в январском саду. Для январского сад зелен чрезмерно. Утки, чайки, воробьи и немножко голуби делят трапезу туристов. Что-то мучное. Иду знакомиться с птицами: "Bonjour",- говорю я им. "Дай пожрать",- отвечают мне парижские пернатые. И смотрят на мой лаваш со сложной начинкой (я говорила, что он куплен в одной из запонок на Балар?). Я осторожно начинаю препарировать свой завтрак и бросать хрупкие куски за ограду. Обман зрения, или часть кусков исчезает еще в воздухе?... Птицы работают клювами, как машины и, еще не успев как следует проглотить новую часть лаваша, настойчиво смотрят мне в глаза. Я решаюсь углубить эксперимент и протягиваю очередной кусочек ближайшему воробью. Он спокойно забирает еду и, к тому же, нагло упирается лапками в мои пальцы. Даже голуби на площади Сан Марко в Венеции не ведут себя столь развязно. Мне становится лень вообще производить какие-либо манипуляции руками, и я кладу остаток лаваша на ладонь... На мгновение теряю свою конечность в пернатом комке... о, чудо! - мне вернули девственно чистую руку. Считаю пальцы - вроде все на месте. Бросаю взгляд на столпившихся у ограды толстых уток - утки возвращают мне ответный, полный желчи и обиды. Мне кажется, они не в первый раз проигрывают воробьям угощение. "Это не честно! Мы больше и намного красивее",- думают, наверное, утки. Пожимаю плечами - пора уходить. Башня щелкает: "До завтра", а утки с надеждой устремляются к новому лавашу.
