Вертиго, Жаботинский и всякое другое...
Меня тут на неделю зверь такой редкий скосил - Вертиго называется. Если не знаете, что это такое, то и не надо. Значит вам повезло. Ничего не болит, но из-за хрен знает почему возникших нарушений в среднем ухе, где вестибулярка у человека расположена, комната и мир на любой поворот головы или глазных яблок начинают весело вокруг тебя кружиться, или ты вокруг них. Ну, и сопутствующее этому чувство гадостной дурноты, знакомое любому, кто путешествовал морем. Интересно, что жрать охота, как в обычные дни. В аккурат три раз в день, через тошноту, тебя посещает чувство голода. Спасает то, что до холодильника трудно дотащиться. Ведь для этого надо встать, а значит изменить положение головы... и все заверте... Коварное Вертиго (Яго просто какой-то) исчезло так же загадочно, как и появилось. Перед тем как удалиться из среднего уха оно непостижимым образом (без лекарств) восстановило там все порушенное и было таково. Произошло это только на самом кануне приезда гостей с восточного побережья. Гостей было пять человек, включая двоих малолетних членов семьи.
Вставши наконец с кровати, могла теперь познакомиться с девочками, кормить их, играть с ними. Взрослых конечно тоже кормила. Но наблюдала в основном за девицами. А девицы завидные, обе две. Меньшой - четыре с половиной. Глаза темно-синие, огромные, в мохнатых, в три слоя ресницах. Сама грациозная, юркая, как маленькая ящерка.
Сестрица ее, на два года ее старше, тоже хороша, коса ниже попы, но не такая резвая в движениях, в реакциях, не такая ослепительная красотка, но для меня - самая что ни на есть, потому как - "души золотые россыпи". Чудное, чудное дитя.
Ребенок совершенно уникальный по отсутствию полагающегося по ее шести годам эго, что есть любовь к себе на первом месте, желание удовольствий для себя большее, чем для кого бы то ни было другого. Сережа купил им два змея разной расцветки чтобы запускать на берегу. Старшая вышла к завтраку первая и на вопрос Сережи, какой из змеев она выбирает (в смысле, что выбор за ней, а маленькой - что останется) ответила так: Я хочу этот. Но если она захочет его больше, я ей его отдам.
Тот, кто взрастил хотя бы одного ребенка понимает, почему ее ответ нас потряс. Немножко страшно за нее. Беззаботное лукавое дитя - синеглазка, легко играет на ее природной доброте и бескорыстной любви к ней, младшей и обворожительной. Если называть вещи своими именами, она ею легко манипулирует.
Младшую все охотно берут на руки и на плечи, она маленькая, худенькая. Старшая при этом улыбается одобрительно, но, как я заметила, немного болезненно. Я с Сережей поделилась своим наблюдениями и он, как только папа громоздил маленькую на плечи, подсаживал себе старшую, чего она (как "большая девочка") уже давно не ожидает и от чего, тем более, сияла абсолютным счастьем.
Ни одна из девочек не знала, что именно евреи празднуют в Пурим. Сомневаюсь, что они вообще понимают, что растут в еврейской семье. Ни малейшего еврейского воспитания (просто на уровне знания традиций) не получают. Зато их водят в какие-то бесконечные "кружки", балетные, музыкальные и т.д. А между тем, танцевать не умеют обе, просто очень мило скачут и кружатся под музыку, что делали бы ничуть не хуже и без "балетного кружка". Старшая не могла подобрать на Илюшином фоно Чижик-Пыжик, да и со словами был напряг. Но родители, милейшие, кстати, люди, по всей видимости, думают, что раз все так делают, то это, мол, будет благом и для наших детей. А тем временем эти бедные родители вкалывают, как ломовые кони, чтобы оплачивать эти бесчисленные и одновременно бессмысленные "кружки". Я бы им дала совет, но не смею. Не мои дети. Я сказала бы им, что у обеих девочек нет слуха, и учить их музыке не стоит. Но с ними, вместе с ними надо просто как можно чаще СЛУШАТЬ хорошую музыку, чтобы они научились извлекать из этого занятия наслаждение. Одно из высших, доступное нам, простым смертным. Чтобы научиться любить хорошую поэзию и музыку - на то никакие кружки не надобны. Нужно лишь, чтобы родители проводили вместе с детьми хотя бы часть досуга, но проводили определенным образом. А досуг увеличится, если не надо будет столько вкалывать на "кружки". Понимаете к чему я клоню?
Девочки растут в русскоязычной семье, но в русском уже путают падежи и времена глаголов. Не знают имени Пушкина, не знают ни одной его сказки. Не знают Конек-Горбунек Ершова, который я, кстати, недавно перечитала с большим восторгом. Ведь это абсолютное совершенство, не даром этот текст приписывали Пушкину.
Так вот, я сначала всему этому ужаснулась, а потом вспомнила, что Илюша, будучи в возрасте старшей и обучаясь классической скрипке в музыкалке страшно полюбил "в Альбом к Элизе" Бетховена и все время слушал ее с пластинки. Когда мы взяли по его просьбе пианино в прокат (в Питере), он, еще не дожив до семи лет, сел за него, и помыкавшись пару часов, сыграл адаптированную им самим версию "Элизы" на фоно, игре на котором его никто никогда не обучал. Я попросила его повторить этот музыкальный номер в присутствии его училки по скрипке в муз. школе. И он, еще не доставая до педалей, (он был мелкий у нас в детстве), закрутив ноги вокруг ножек пианиновой табуретки, сыграл "Элизу" на слух, с упрощениями, которые не разрушали самой вещи, чем поверг училку в полное изумление.
В десять-одиннадцать лет, отучившись только три года в советской школе, по прибытии в Америку, добровольно прочел обе части "Мертвых душ". Хохотал, как мы с вами. Через двадцать лет, в американской тюрьме, читал на русском прозу Толстого и тюремную прозу Губермана и Кузнецова. А вообще, с младенчества был взращен на Пушкине, Толстом и классической скрипке. Магической триаде, защите от всех напастей, как думала его идиотка мать.
Вспомнила я все это и успокоилась за девочек. С ними все хорошо будет. Я уверена.
Ну, любой, окончательно не лишенный душевной тонкости человек конечно поймет, что вглядываясь в девочек (мне, кстати, такого рода вглядывание в те или иные объекты совершенно не мешает их полюблять спонтанно и искренне, и девочек я полюбила), я беспрерывно думала об Илюше.
Вчера взялась в который раз за "Самсон Назарей" Жаботинского, но хоть ты тресни, дальше третьей страницы опять продвинуться не смогла. Единственный текст обожаемого мной Жаботинского, который в меня не лезет. Скучно, не то, не то. Открыла я тогда для отдохновения души его "Пятеро". Шестой, кажется, раз взялась перечитывать. Опять эта страшная глава про Сережу. Про "Почему нельзя". Илюшин вопрос. "А почему нельзя?".
В этот раз обратила внимание особое на один отрывок, про то, как Маруся пригласила автора-нарэйтора (оба евреи, да еще какие) "отдохнуть от жидов" в русскую дворянскую семью, чей отпрыск стал ее очередным "пассажиром". Это тоже как бы про Илюшу. Но какое же это тихое счастье растить обычных недаровитых детей, которые просто ЧАСТЬ СЕМЬИ. "Как это славно и уютно, когда блеска нет.."
Вот этот замечательный отрывок:
"Зато у них дома мы с Марусей провели чудесный вечер. Отца не было в живых, но при жизни он был думский деятель доброй эпохи Новосельского; до того был, кажется, и земцем; это чувствовалось в климате семьи (тогда еще, конечно, не говорили «климат», но слово удачное), и еще дальше за этим чувствовалась усадьба, сад с прудом, старые аллеи, липовые или какие там полагаются; Бог знает сколько поколений покоя, почета, уюта, несуетливого хлебосольства, когда гости издалека оставались ночевать и было где всех разместить... Культура? я бы тогда именно этого слова не сказал - слишком тесно в моем быту было оно связано с образованностью или, быть может, начитанностью. Мать, смолянка, не слыхала про Анатоля Франса, дочери называли баритона Джиральдони «душка»; Алексей Дмитриевич и в ятях был нетверд, хотя (он говорил: потому что) учился в Петербурге в важном каком-то лицее, по настоянию сановного какого-то дяди. Только сидя у них, я оценил, сколько было в наших собственных обыденных беседах, дома у Маруси, дразнящего блеска - и вдруг почувствовал, как это славно и уютно, когда блеска нет. Пили чай - говорили о чае; играли на рояле - говорили о душке Джиральдони, но младшая сестра больше обожала Саммарко; Алексей Дмитриевич рассказал про Сингапур, как там ездят на джинрикшах, а мать - про институтский быт тридцать лет назад; все без яркости, заурядными дюжинными словами, ни длинно, ни коротко, ни остроумно, ни трогательно - просто по-хорошему; матовые наследственные мысли, липовый настой души, хрестоматия Галахова... чудесный мы провели вечер.
- Отдохнули? - лукаво повторила Маруся, когда я провожал ее домой."
Есть книги, про которые говорят: нельзя умереть не прочтя эту книгу. А "Пятеро" Жаботинского... Нельзя жить, не прочтя эту книгу. Она написана в Париже в 1936 году. Частично она автобиографична. Нигде, однако, его художественный гений не воссиял с такой поразительной силой. Он свой громадный дар русского писателя несомненно сознавал, но добровольно принес его в жертву своей еврейской публицистике. Сделал он это ради блага своего народа-страдальца. Недаром Дима Быков злится, полагая что "Пятеро" - очень переоцененный роман. Если Дима злится - это хороший знак. Сразу надо доставать и читать. На самом же деле - роман этот недооцененный. Хотя бы потому, что слишком мало людей прочло его. У этого романа еще все впереди. И фильм снимут. И спектакль поставят. Когда-то Дина Рубина, на вопрос, любит ли она эту вещь, сказала, что не просто любит, а у нее и сценарий есть готовый, да вот, где взять русского режиссера конгениального этому тексту.
В то время (в 1936) писали во всю силу своего гения Бунин, Набоков, и другие, помельче, Алексей Толстой и прочее. Не знаю, поверите ли вы мне на слово, доверитесь ли моему "безупречному художественному вкусу", но до "Пятеро" ни один из них дотянуться бы не смог. Многие вещи Бунина, от которых мы сходили с ума в 80-х, "Жизнь Арсеньева", к примеру, кажутся сегодня хотя и изысканным, но антиквариатом. "Дар" Набокова как раз в те же 30-ые написанный, невозможно сегодня перечитать от начала и до конца. Усталость берет. Слишком затейливо.
"Пятеро" никогда не выгорят, не устареют, не надоедят. Этот роман написан даже не сегодня, а завтра. Как ему, нашему Жаботинскому, это удалось, безо всяких особых приемов, без никакого модернизма, и прочих "измов", используя старый верный испытанный временем формат. Стилистика новая, невиданная. Больше ничего. Гений, одним словом.
********************************************************************
"Сумбур вместо музыки" получился. Что в голову приходило и в каком порядке, то и писала. Тут тебе и Вертиго, и вопросы художественного воспитания детей, и сын, и пример невнятный из "Пятеро" в связи с сыном, никому, по всей видимости, кроме меня не понятный.
Но ничего, если пара, тройка людей прочтет "Пятеро" по первому разу - уже дело будет.
Кстати, помимо всего прочего, "Пятеро" - это еще и поэтичнейший гимн родному городу автора - Одессе.
Вставши наконец с кровати, могла теперь познакомиться с девочками, кормить их, играть с ними. Взрослых конечно тоже кормила. Но наблюдала в основном за девицами. А девицы завидные, обе две. Меньшой - четыре с половиной. Глаза темно-синие, огромные, в мохнатых, в три слоя ресницах. Сама грациозная, юркая, как маленькая ящерка.
Сестрица ее, на два года ее старше, тоже хороша, коса ниже попы, но не такая резвая в движениях, в реакциях, не такая ослепительная красотка, но для меня - самая что ни на есть, потому как - "души золотые россыпи". Чудное, чудное дитя.
Ребенок совершенно уникальный по отсутствию полагающегося по ее шести годам эго, что есть любовь к себе на первом месте, желание удовольствий для себя большее, чем для кого бы то ни было другого. Сережа купил им два змея разной расцветки чтобы запускать на берегу. Старшая вышла к завтраку первая и на вопрос Сережи, какой из змеев она выбирает (в смысле, что выбор за ней, а маленькой - что останется) ответила так: Я хочу этот. Но если она захочет его больше, я ей его отдам.
Тот, кто взрастил хотя бы одного ребенка понимает, почему ее ответ нас потряс. Немножко страшно за нее. Беззаботное лукавое дитя - синеглазка, легко играет на ее природной доброте и бескорыстной любви к ней, младшей и обворожительной. Если называть вещи своими именами, она ею легко манипулирует.
Младшую все охотно берут на руки и на плечи, она маленькая, худенькая. Старшая при этом улыбается одобрительно, но, как я заметила, немного болезненно. Я с Сережей поделилась своим наблюдениями и он, как только папа громоздил маленькую на плечи, подсаживал себе старшую, чего она (как "большая девочка") уже давно не ожидает и от чего, тем более, сияла абсолютным счастьем.
Ни одна из девочек не знала, что именно евреи празднуют в Пурим. Сомневаюсь, что они вообще понимают, что растут в еврейской семье. Ни малейшего еврейского воспитания (просто на уровне знания традиций) не получают. Зато их водят в какие-то бесконечные "кружки", балетные, музыкальные и т.д. А между тем, танцевать не умеют обе, просто очень мило скачут и кружатся под музыку, что делали бы ничуть не хуже и без "балетного кружка". Старшая не могла подобрать на Илюшином фоно Чижик-Пыжик, да и со словами был напряг. Но родители, милейшие, кстати, люди, по всей видимости, думают, что раз все так делают, то это, мол, будет благом и для наших детей. А тем временем эти бедные родители вкалывают, как ломовые кони, чтобы оплачивать эти бесчисленные и одновременно бессмысленные "кружки". Я бы им дала совет, но не смею. Не мои дети. Я сказала бы им, что у обеих девочек нет слуха, и учить их музыке не стоит. Но с ними, вместе с ними надо просто как можно чаще СЛУШАТЬ хорошую музыку, чтобы они научились извлекать из этого занятия наслаждение. Одно из высших, доступное нам, простым смертным. Чтобы научиться любить хорошую поэзию и музыку - на то никакие кружки не надобны. Нужно лишь, чтобы родители проводили вместе с детьми хотя бы часть досуга, но проводили определенным образом. А досуг увеличится, если не надо будет столько вкалывать на "кружки". Понимаете к чему я клоню?
Девочки растут в русскоязычной семье, но в русском уже путают падежи и времена глаголов. Не знают имени Пушкина, не знают ни одной его сказки. Не знают Конек-Горбунек Ершова, который я, кстати, недавно перечитала с большим восторгом. Ведь это абсолютное совершенство, не даром этот текст приписывали Пушкину.
Так вот, я сначала всему этому ужаснулась, а потом вспомнила, что Илюша, будучи в возрасте старшей и обучаясь классической скрипке в музыкалке страшно полюбил "в Альбом к Элизе" Бетховена и все время слушал ее с пластинки. Когда мы взяли по его просьбе пианино в прокат (в Питере), он, еще не дожив до семи лет, сел за него, и помыкавшись пару часов, сыграл адаптированную им самим версию "Элизы" на фоно, игре на котором его никто никогда не обучал. Я попросила его повторить этот музыкальный номер в присутствии его училки по скрипке в муз. школе. И он, еще не доставая до педалей, (он был мелкий у нас в детстве), закрутив ноги вокруг ножек пианиновой табуретки, сыграл "Элизу" на слух, с упрощениями, которые не разрушали самой вещи, чем поверг училку в полное изумление.
В десять-одиннадцать лет, отучившись только три года в советской школе, по прибытии в Америку, добровольно прочел обе части "Мертвых душ". Хохотал, как мы с вами. Через двадцать лет, в американской тюрьме, читал на русском прозу Толстого и тюремную прозу Губермана и Кузнецова. А вообще, с младенчества был взращен на Пушкине, Толстом и классической скрипке. Магической триаде, защите от всех напастей, как думала его идиотка мать.
Вспомнила я все это и успокоилась за девочек. С ними все хорошо будет. Я уверена.
Ну, любой, окончательно не лишенный душевной тонкости человек конечно поймет, что вглядываясь в девочек (мне, кстати, такого рода вглядывание в те или иные объекты совершенно не мешает их полюблять спонтанно и искренне, и девочек я полюбила), я беспрерывно думала об Илюше.
Вчера взялась в который раз за "Самсон Назарей" Жаботинского, но хоть ты тресни, дальше третьей страницы опять продвинуться не смогла. Единственный текст обожаемого мной Жаботинского, который в меня не лезет. Скучно, не то, не то. Открыла я тогда для отдохновения души его "Пятеро". Шестой, кажется, раз взялась перечитывать. Опять эта страшная глава про Сережу. Про "Почему нельзя". Илюшин вопрос. "А почему нельзя?".
В этот раз обратила внимание особое на один отрывок, про то, как Маруся пригласила автора-нарэйтора (оба евреи, да еще какие) "отдохнуть от жидов" в русскую дворянскую семью, чей отпрыск стал ее очередным "пассажиром". Это тоже как бы про Илюшу. Но какое же это тихое счастье растить обычных недаровитых детей, которые просто ЧАСТЬ СЕМЬИ. "Как это славно и уютно, когда блеска нет.."
Вот этот замечательный отрывок:
"Зато у них дома мы с Марусей провели чудесный вечер. Отца не было в живых, но при жизни он был думский деятель доброй эпохи Новосельского; до того был, кажется, и земцем; это чувствовалось в климате семьи (тогда еще, конечно, не говорили «климат», но слово удачное), и еще дальше за этим чувствовалась усадьба, сад с прудом, старые аллеи, липовые или какие там полагаются; Бог знает сколько поколений покоя, почета, уюта, несуетливого хлебосольства, когда гости издалека оставались ночевать и было где всех разместить... Культура? я бы тогда именно этого слова не сказал - слишком тесно в моем быту было оно связано с образованностью или, быть может, начитанностью. Мать, смолянка, не слыхала про Анатоля Франса, дочери называли баритона Джиральдони «душка»; Алексей Дмитриевич и в ятях был нетверд, хотя (он говорил: потому что) учился в Петербурге в важном каком-то лицее, по настоянию сановного какого-то дяди. Только сидя у них, я оценил, сколько было в наших собственных обыденных беседах, дома у Маруси, дразнящего блеска - и вдруг почувствовал, как это славно и уютно, когда блеска нет. Пили чай - говорили о чае; играли на рояле - говорили о душке Джиральдони, но младшая сестра больше обожала Саммарко; Алексей Дмитриевич рассказал про Сингапур, как там ездят на джинрикшах, а мать - про институтский быт тридцать лет назад; все без яркости, заурядными дюжинными словами, ни длинно, ни коротко, ни остроумно, ни трогательно - просто по-хорошему; матовые наследственные мысли, липовый настой души, хрестоматия Галахова... чудесный мы провели вечер.
- Отдохнули? - лукаво повторила Маруся, когда я провожал ее домой."
Есть книги, про которые говорят: нельзя умереть не прочтя эту книгу. А "Пятеро" Жаботинского... Нельзя жить, не прочтя эту книгу. Она написана в Париже в 1936 году. Частично она автобиографична. Нигде, однако, его художественный гений не воссиял с такой поразительной силой. Он свой громадный дар русского писателя несомненно сознавал, но добровольно принес его в жертву своей еврейской публицистике. Сделал он это ради блага своего народа-страдальца. Недаром Дима Быков злится, полагая что "Пятеро" - очень переоцененный роман. Если Дима злится - это хороший знак. Сразу надо доставать и читать. На самом же деле - роман этот недооцененный. Хотя бы потому, что слишком мало людей прочло его. У этого романа еще все впереди. И фильм снимут. И спектакль поставят. Когда-то Дина Рубина, на вопрос, любит ли она эту вещь, сказала, что не просто любит, а у нее и сценарий есть готовый, да вот, где взять русского режиссера конгениального этому тексту.
В то время (в 1936) писали во всю силу своего гения Бунин, Набоков, и другие, помельче, Алексей Толстой и прочее. Не знаю, поверите ли вы мне на слово, доверитесь ли моему "безупречному художественному вкусу", но до "Пятеро" ни один из них дотянуться бы не смог. Многие вещи Бунина, от которых мы сходили с ума в 80-х, "Жизнь Арсеньева", к примеру, кажутся сегодня хотя и изысканным, но антиквариатом. "Дар" Набокова как раз в те же 30-ые написанный, невозможно сегодня перечитать от начала и до конца. Усталость берет. Слишком затейливо.
"Пятеро" никогда не выгорят, не устареют, не надоедят. Этот роман написан даже не сегодня, а завтра. Как ему, нашему Жаботинскому, это удалось, безо всяких особых приемов, без никакого модернизма, и прочих "измов", используя старый верный испытанный временем формат. Стилистика новая, невиданная. Больше ничего. Гений, одним словом.
********************************************************************
"Сумбур вместо музыки" получился. Что в голову приходило и в каком порядке, то и писала. Тут тебе и Вертиго, и вопросы художественного воспитания детей, и сын, и пример невнятный из "Пятеро" в связи с сыном, никому, по всей видимости, кроме меня не понятный.
Но ничего, если пара, тройка людей прочтет "Пятеро" по первому разу - уже дело будет.
Кстати, помимо всего прочего, "Пятеро" - это еще и поэтичнейший гимн родному городу автора - Одессе.