"Толстяки" без картинок. Чисто российский феномен.
Сегодня, говорят, День Писателя. Но у нас речь пойдет не о них, а о «русских толстяках», сиречь, о литературных журналах без иллюстраций, на страницах которых впервые увидели свет романы, повести и рассказы вышеозначенных писателей. Читателям, старомодно взращенным не на гаджетах, а на книгах, остается вспоминать об этих уходящих в небытие «толстяках» с благодарностью и ностальгическим умилением.
Уникальное российское явление - толстый литературный журнал - исчезает с поверхности земли. Происходит такое вяло-текущее, как известная форма шизофрении, неспешное умирание. Недавно узнала, что "Звезду" и "Неву", публикациями в которых я так горжусь, читают две тысячи человек. Да, таков сегодня тираж когда-то знаменитых и зачитываемых до дыр миллионами советских граждан толстых журналов. В то время, о котором идет речь, встретиться взглядом в ленинградском метро можно было только с приезжим - "свои" все читали "толстяков" в блеклых обложках: Новый Мир, Иностранку, Дружбу Народов - а было их столько - пальцы на руке устанешь загибать. Давно уже журналов этих нет в свободной продаже, нет нигде, нет и в уличных киосках, где "их никто не брал и не берет". Есть только по подписке. При таких тиражах это означает, что их читают сами авторы, их родня и знакомцы, ну, и плюс к этому еле заметные по численности маргиналы из сторонних читателей. Причина тому вполне очевидна, что не делает ее менее печальной - традиционный читатель толстых журналов просто физически вымирает, а новые - не предвидятся. Зачем им. Они выросли в свободном информационном пространстве. У них в блогах 10 тысяч подписчиков не редкость.
Интересно, что у издаваемого в Москве еврейского глянцевого художественно-публицистического журнал "Лехаим" 60 тысяч подписчиков. Только зная этот факт, можно понять почему именно там неплохо платят авторам. Тираж российского "Лехаима" в 30 раз превышает тираж российской "Звезды", которую издают приятели Довлатова, Андрей Арьев и Яков Гордин. И это при том, что популяция евреев в России так заметно, в разы, поредела, чего не скажешь об армии остальных читателей. Нет, воистину, неисповедимы дела твои, Господи!
Русские литературные журналы умирают и за границей. Когда-то в Питере мы жадно вырывали друг у друга запретный "22", нелегально ввозимый из Израиля. Могла ли я тогда представить, что буду когда-нибудь публиковаться под этой обложкой. Хотя, опять же, тираж его сегодня навряд ли существенно превышает тиражи его российских собратьев. Хотя выглядит он нарядно и бумага высококачественная.
Но болезненная нежность у меня почему-то только к тем, старым, советским, на плохой бумаге, обложка чтобы однотонная, блекло-грязноватого оттенка, без картинок. Принципиально, чтобы ни одной картинки, или, не дай бог, фотографии внутри.
В прежней жизни, когда "деревья были большими", начальник моей лаборатории заслал меня как-то на неделю в дивную "местную командировку" в "Публичку". Я там должна была каждый день отыскивать какие-то старые технические журналы и копировать из них нужные шефу страницы. Он тогда писал очередной, также как и все предыдущие, совершенно недоступный моему пониманию труд на веселенькую тему "Аварийное включение резерва на горно-обогатительных предприятиях".
Я быстренько справлялась с этим, не скрою, довольно утомительным заданием. А потом... потом заказывала "старые" Новые Миры" Твардовского, которые по молодости были мной пропущены и стопочкой ставила эти нечитанные книжки в грязновато-голубой обложке на угол стола. Помню, при одном взгляде на эту невысокую бумажную пирамиду возникало предчувствие острого и при этом долго длящегося наслаждения. И предчувствие это никогда не обманывало. Приходила я туда как на работу - утром. А на Невский выходила уже в темноту, только после насильственного "изгнания из рая". Помню великолепные, "под Белинского", литературные обзоры Лакшина, помню восхитившие меня тогда на всю жизнь "мовисткие" повести "позднего" Катаева, помню поразительные и безупречным русским языком и небывалой правдивостью "Районные будни" очеркиста Валентина Овечкина ,...да всего не перечислишь. И как же все это было изумительно искренне и живо и по-человечьи, без казенщины, без опостылевших "пожилых рабочих", без привычных шаманских заклинаний о руководящей роли Партии в искусстве; как согревало и освещало душу на фоне густопсовой газетной лжи и творений "писателей" уровня Георгия Маркова или Александра Чаковского. Я тогда еще не знала, что читаю лучшее периодическое издание в мире. Не знала, но наслаждалась по полной.
Чтобы понять, что значили для нас "толстые журналы" нужно было жить во времена их славы. Журнал "Москва" с впервые опубликованным в России "Мастером и Маргаритой" временно стал универсальной валютой. Старший брат моей подруги рассказывал мне в 70-м, когда я сама прочла роман, что ноябрьскую книжку "Москвы" за 1966 год можно было выменять практически на любые услуги, включая короткую, но содержательную связь с привлекательной и, разумеется, начитанной девушкой.
Наверное, это было страшно унизительно. Нас ограбили, сокрыли от нас по наследному праву принадлежащие нам сокровища. А после строго дозировано допускали их в толстые журналы. Подцензурное вольнодумство, осторожно отмеренное всевластной рукой Главлита. Особенно доставалось "Иностранке". Ведь все, что там публиковалось по умолчанию было "из-за бугра". "Выбор Софии" и "Рэгтайм" допустили туда лишь после безобразного купирования их цензурой. Поняла я это только здесь в Америке, прочтя книги Стайрона и Доктороу в их первозданном виде. Толстые журналы - это было частичное удовлетворение потребности "массы" в хорошем чтении, в пище духовной. Ныне же расширились неимоверно границы пастбищ, и старые полянки утратили большей частью свою питательность-привлекательность. Но такого духовного "голода" как в 70-х не будет уже никогда. Дети наши, обвешанные электронными читалками и ай-пэдами, так никогда и не узнают, какая эта была радость, живя в мире тотальной лжи, вынуть из почтового ящика прямоугольник в тусклой обложке, в котором тоже полно было всяческих фигур умолчания, но были слышны человеческие голоса. И какие талантливые!
Толстые журналы необычайно украшали наше убогое существование, и, наверняка, сыграли свою благородную роль в "падении империи". Будем считать этот факт доказанным.
А знаете, пожалуй, я ошиблась. Самый первоклассный русский художественно-публицистический журнал, который мне приходилось читать, и даже один раз в нем опубликоваться, издавался, как это ни странно, не в России, а в Израиле. Назывался он "Nota Bene". Издавал его легендарный человек - Эдуард Кузнецов (главный фигурант знаменитого Самолетного Дела). Судя по безупречному качеству и невероятному разнообразию
материалов, от Меира Шалева до Бориса Парамонова, из номера в номер публикуемых в этом издании, Редактор он был гениальный. Быть Редактором такого уровня - редчайший талант. Возможно даже, что писатель, диссидент и сидельник Кузнецов, как Редактор превосходил самого Твардовского. Тут правда, не нужно забывать, что Кузнецову не требовалось согласовывать с Кнессетом содержание очередного выпуска своего журнала, в то время как Твардовский не вылезал из "культурного отдела" ЦК , убеждая кремлевских упырей дозволить ему напечатать в Новом Мире "Один день Ивана Денисовича". Тем не менее, несмотря на полное отсутствие цензуры "Nota Bene" приказал долго жить всего через несколько лет и мне пришлось расстаться с хорошей привычкой ко дню рождения друзей посылать им в "красивом конверте" квитанцию на годовую подписку этого журнала. У израильских спонсоров то ли деньги кончились, то ли интерес к проекту пропал.
По этому поводу, отвлекаясь от главной темы наших заметок, замечу, что у евреев хватает денег на все, даже на то, чтобы поддерживать такие культурные проекты, как "Развитие художественных навыков у корейского ребенка". Да, вы не ослышались. Не у еврейского, а у корейского. В нашем безумном Сан-Франциско с его сверх-щедрыми еврейскими фондами проявляют заботу о всех подряд существующих на земле меньшинствах. Однако, как видите, и у вполне здравомыслящих русско-еврейских бизнесменов Израиля не нашлось денег на блестящий культурный проект, на журнал, который к тому же был любимейшим детищем Эдуарда Кузнецова. К вопросу о русских толстых журналах это, разумеется, никакого отношения не имеет, но к израильским бизнесменам из России - прямое. Ведь именно с "самолетного дела" Кузнецова началась массовая эмиграция советских евреев в Израиль, а потом и в Америку. Сам Кузнецов заплатил за наше с вами право покинуть пределы советской империи восьмью годами пребывания в узилище, из них полгода - в камере смертников. А теперь человек таких выдающихся дарований, да которому к тому же русский Израиль так задолжал - не у дел.
Я на Эдуарда Самойловича Кузнецова со студенческой скамьи смотрела строго снизу вверх, а после того, как прочла его невероятную по описываемым в ней событиям книгу "Шаг влево, шаг вправо" и вовсе заробела окончательно. Тем не менее, один раз я дерзнула написать ему следующее:
"Читаю 15-ый номер "Nota Bene". Прочла эссе об Эткинде, совершенно запредельное по стилистическому блеску и многомерному подходу к объекту исследования. Еще читаю абсолютно до этих пор мне неведомое - об истории создания военной индустрии при Сталине, от чего, как это мне самой не удивительно, тоже не оторваться, так живо и блестяще это изложено. Но впервые за год я наткнулось на пару публикаций, которые показались мне не соответствующими заданной редактором и издателем планке. Одна вещица - беседы израильских «человеколюбов» с палестинским врачом-психиатром. И полагаю, что при всей открытости Вашего издания разным мнениям и вкусам, этот разговор, в котором покладистые либеральные евреи так робко, невнятно и беспомощно отбиваются от наглых вопросов арабского эскулапа, принадлежит все-таки другому изданию, откровенно «левацкому». Другая - дневники бойкой израильской дамочки, в которых она щеголяет свободным обращением с табуированной лексикой, а также с такими животрепещущими темами как multiple orgasm и гомосексуализм. Есть нечто в ее лексиконе в сочетании с намеренно развязанной интонацией, что невольно приводит на ум «интеллигентную девушку» по имени Фимочка Собак, т.е. очень неплохо, и даже завлекательно-развлекательно, но как бы не «к лицу» Вашему изданию. Простите, Эдуард, что «вставляю свой пятачок» со мнением, которое никто не просил меня высказывать. Но мне подумалось, что именно мнение одного рядового читателя и может быть в какой-то степени интересным для Вас, хотя бы для определения того, что у нас называют “Target User”. Вместе с тем, я уверена, что найдутся читатели, которым именно эти две вещицы покажутся как раз самыми любопытными в номере".
Кузнецов мне ответил таким замечательным образом, что навечно отбил у меня охоту давать советы Редакторам. Он написал: "Спасибо за мнение. Которое - дань почтенной российской традиции: всякий журнал (и газета) должны быть "с направлением", то бишь партийным. У меня один критерий: интересно или нет. А "направление" у меня для домашнего пользования".
Случалось ему отвечать и покруче. В Израиле на встрече с читателями его любимого "позднего ребенка" произошел такой обмен:
- Эдуард Соломонович, а Вам не кажется, что Ваш журнал несколько суховат?
- Кажется. Но мой журнал не женский половой орган, поэтому я не рассматриваю это качество его недостатком. (Ответ прозвучал молниеносно. Если бы не две отсидки, Кузнецов мог бы сделать карьеру в КВН)
Так, "Остапа несло".
А вообще пора сказать, что все эти ностальгические и грустные мысли о феномене и умирании русского "толстого журнала" навеяла на меня бандероль, полученная третьего дня из нью-йоркской редакции еще одного русского "толстяка" по имени "Слово/Word", в котором опубликовано мое эссе о "бабе Лере" (Новодворской) . Редакция "Слово/Word" находится в Нью-Йорке еще с довлатовско-бродских времен, и по слухам, никто иной, как Бродский с Довлатовым, стояли в свое время у истоков этого издания. Дизайн обложки, как видно по фотографии, довольно экстравагантный. И не только дизайн, но и имя Редактора, которого зовут ни больше ни меньше, как Александр (Александрович) Пушкин. Он "пра-пра-правнук "нашего всего".
Не затухающая с годами любознательность заставила меня задать Редактору вопрос, от кого из детей Пушкина ведет он свою родословную: от "Машки, Сашки, Гришки или Наташки". Оказалось в Слово-Вордовской публикации есть обзор А. Адамова "Ветвь"- от "Сашки". Александр Пушкин предложил мне зайти в Русский Журнальный Зал и самой разобраться в его довольно таки запутанной родословной. В процессе чтения я поняла, что по теме "потомки Пушкина" у меня имеются большие пробелы. Может быть, кому-то из вас тоже будет увлекательно прочесть о шести поколениях Пушкиных ведущих свой род от "Сашки".
К слову сказать, по молодости я страстно, как и подавляющее большинство советских инженеров с гуманитарным уклоном, увлекалась пушкинистикой. Возможно, в исследованиях Лотмана или Жирмунского меня особенно привлекало полное отсутствие ссылок на проблему аварийного включения резерва. К тому же, суждения о руководящей роли Партии редко выходили в этих пушкинских штудиях за рамки предисловий.
В любом случае, почти не лукавя против истины, я могу теперь хоть в неспешной филологической беседе, хоть на ходу в самом пустяшном разговоре кинуть небрежно: печатаюсь, мол, у Пушкина, Александра. Не в "Современнике", правда, и не у "самого". Тем не менее, субординацию прошу соблюдать соответствующую...
После этого шутейного призыва нужно ставить последнюю точку, да вот только "Современник" требует другого финала. Ведь тут соблазнительно, начав именно с "Современника", основанного в 1836 году Пушкиным, предпринять экскурс в историю русской журналистики. По смерти Пушкина "Современник" перешел в руки его близкого друга Вяземского, а через десять лет попал к Некрасову и Панаеву, под чьим водительством и пребывал до 1866 года, пока не был закрыт личным распоряжением императора Александра II. За тридцать лет на страницах "Современника" были опубликованы авторы, которые составили цвет и славу русской словесности. От Гоголя, Баратынскго, и Тютчева, через Толстого и Тургенева, до Салтыкова-Щедрина и Глеба Успенского. А какая там была великолепно-скандальная и поучительная история с некрасовской одой "Муравьеву-вешателю" ! Некрасов, как он сам полагал, исключительно ради блага своего детища и опубликовал в нем эту злополучную оду, за что вся либеральная Россия, не разбираясь в мотивациях бедолаги Редактора, от него отвернулась. И каких же душевных мук, скольких же лет страшного душевного раздора это ему потом стоило.
Соблазнительно было бы предпринять такой экскурс, слов нет, но надо же и "на потом" что-то оставить...