Сословные взаимоотношения в Абхазии и бедственное положение крестьянства
Жизнь низших сословий, составлявших большинство населения, была тяжела во все времена и во всех странах, хотя и везде по-разному. Так было и в Абхазии. И да не обидятся на меня те, кто считает, что в Абхазии интересы общины превалировали над сословными интересами. Чаще всего это было не так.
Бабушкам и дедушкам сегодняшних 18-летних наверняка не более 60-65 лет. А Великая Октябрьская социалистическая революция в 2017 году отметила свой столетний юбилей. Поэтому от своих ближайших родственников молодежь не может получить хоть сколько-нибудь исчерпывающие сведения о жизни различных сословий в дореволюционную эпоху.
Школьные программы по литературе и истории меняются, художественные произведения, описывающие быт крестьян и помещиков, не издаются, а научные труды оказываются сложны и зачастую политически предвзяты. Поэтому сегодняшние школьники не знают почти ничего о положении крестьян и рабочих. Рассказ о том, что в дореволюционную эпоху в России маленькие дети работали в цехах и на фабриках по 8-12 часов вызывает неподдельный шок и удивление. Однако жизнь низших сословий, составлявших большинство населения, была тяжела во все времена и во всех странах, хотя и везде по-разному. Так было и в Абхазии.
Абхазия на протяжении большого периода своей истории была аграрной страной, поэтому основу населения составляло крестьянство, положение которого в экономическом и правовом плане зависело от немногочисленного привилегированного сословия и сильно изменялось, как мы увидим не в лучшую сторону. Некоторые современные исследователи придерживаются мнения, что сословные противоречия в Абхазии были не сильно выражены. Так, например, доктор исторических наук Валерий Бигуаа считает, что «социальное неравенство дворян и крестьян, имевшее место в других странах, в Абхазии было не столь сильно». Однако, делая подобные заявления необходимо указывать, какой период автор имеет в виду. И, если в эпоху родовых отношений это заключение отчасти справедливо, то с оформлением феодальных отношений положение крестьян ухудшается, а с расширением торгово-экономических связей Абхазии крестьянство становится бесправным инструментом торгового капитала.
Сословная структура в Абхазии во все времена в целом не сильно отличалась от сословного разделения в других странах. Во главе Абхазии стоял более или менее сильный с политической точки зрения владетельный князь или иначе владетель, передававший власть по наследству.
Высшее сословие в Абхазии состояло из князей «тавадов» и дворян «аамста». В крестьянской среде выделялись «анхаю», «ахоую» и «ахашвала», которые отличались разной степенью зависимости и эксплуатации. Это краткое описание в целом отражает реальность, хотя на самом деле все было сложнее.
Неоднозначность положения крестьян обуславливалась неравномерным развитием общественных отношений на территории Абхазии. Если в экономическом плане здесь довольно длительный период времени господствовал классический сценарий натурального хозяйства, то общественные отношения, как и во многих других странах, претерпевают постепенные, однако существенные изменения.
В Абхазии достаточно долго сохранялась приверженность народа патриархально-родовому укладу. Сильную регулятивную роль играла абхазская община «акыта», в которой жители искали защиты и взаимопомощи. Край не мог похвастаться стабильностью мирной жизни вплоть до того, что каждый дворянин и почти каждый крестьянин носили с собой кинжал, шашку и ружье, практически не снимая ни дома, ни в поле ни, тем более, на пастбище в горах. Вести хозяйство крестьянам приходилось под угрозой нападений или соседнего феодала, или одного из ближайших племен по какой-то причине восставшего на соседей, или работорговцев, или мстительных абреков, повздоривших с покровителем селения. Трудностей добавляли и тяготы турецкого ига, ведь во времена протектората султанской Турции турки вели себя как безнаказанные хищники, не признавая никаких законов.
Однако общинники не были равноправны. Не случайно «акыта» обозначает и селение, и сообщество людей при главенстве, покровительстве какого-то одного рода. Дворяне, которые сами зачастую и становились причиной бедствий крестьян, как бы покровительствовали крестьянам одной или нескольких деревень, а те в свою очередь приносили дворянам, называемым в этом качестве «ахылапшю», добровольную благодарность за защиту. Если община была сильна, то ахылапшю не рисковал требовать больше. Но когда община ослабевала покровитель, пользуясь правом сильного, увеличивал поборы, делал их регулярными и требовал выхода крестьян на барщину. Кроме того, даже наличие сильной общины не мешало высшим сословиям постепенно, сохраняя видимость патриархальных традиций, осуществлять переход в сторону закрепощения крестьян и присвоения себе прав на землю, то есть феодализацию края. Патриархально-родовой уклад, просуществовавший в Абхазии значительно дольше чем в других странах к концу XVIII века постепенно и неизбежно начал клониться к закату, а вместе с ним уходила относительно вольная крестьянская жизнь.
Некоторые историки склонны отождествлять ахылапшю с родовыми старшинами, говоря о них как о «первых среди равных» однако это не отменяет тот факт, что ахылапшю могли быть только князья и дворяне, то есть это была прерогатива привилегированного сословия.
Противоречия обнаруживались так же и в вопросе о земле. В наследство от патриархально-родового уклада абхазам досталось не совсем ясное понятие собственности на землю. Помещики считали всю землю своей собственностью. Крестьяне считали себя собственниками своих наделов и настаивали на том, что свободные от запашки земли, леса и горы находятся в общинной собственности. Их правоту отчасти доказывает то, что долгое время в Абхазии некоторыми землями крестьяне пользовались сообща и безвозмездно, существовали крестьянские фамилии, которые сохраняли большую независимость от покровителя, а их повинности ограничивались «добровольными» подарками.
Это противоречие хорошо иллюстрируется диалогом между дворянином и крестьянином на всеобщей сходке по поводу крестьянской реформы.
Дворянин Титу Маргания сказал, имея в виду освобождение крестьян: «Они наши рабы были и будут». На что крестьянин Хучина Гагулия (Дзугу-ипа) громко возразил: «Врешь! Мы землей не зависим».
Однако со временем феодалы где-то силой, а где-то хитростью фактически прибрали к рукам всю землю. Так, что крестьянам приходилось платить за лес, за пастьбу и прогон скота, за охоту в лесах и даже за камень.
Одновременно с этим процессом происходило вхождение Абхазии в систему мировых хозяйственных и торговых связей, развивались товарно-денежные отношения, изменялась структура народного хозяйства, что в свою очередь подрывало основы уже феодального способа хозяйствования.
В советской историографии существенное ускорение этого процесса принято связывать с установлением тесных связей с Россией, то есть с начала XIX века, а еще точнее с 1810 года, когда Абхазия присоединилась к России.
Россия стремилась осуществить в Абхазии переход от права силы к силе права, дать правосудию сильную основу в виде законов, ограничить количество конфликтов, мешавших хозяйственной жизни и упорядочить сословные отношения. И это, несмотря на империалистический характер изменений, со временем дало определенный результат. Увеличившиеся промежутки мирной жизни позволили крестьянам больше времени уделять ведению своего хозяйства.
Благодаря этому по словам губернского секретаря, управляющего имениями князей Шервашидзе А. В. Пахомова «народ обратился к земле», а также «начинает понимать значение денег».
Аналогичные факты сообщает М. М. Ольшевский в своем рапорте на имя Н. Н. Раевского: «большая часть абхазцев узнала теперь цену деньгам и потому охотнее продает свои произведения на деньги, нежели на вымен товаров».
Значение же дворянства как защитника крестьян значительно снизилось, уступив место роли сначала крупных землевладельцев-феодалов, а затем предпринимателей, осуществлявших торговлю сельскохозяйственной продукцией. Хорошей иллюстрацией этого является поведение Д. Г. Шервашидзе, который по словам А. В. Пахомова «начал разводить кукурузу для продажи, что в прежнее время для князей считалось позорным».
С другой стороны прогрессивные изменения в хозяйственной жизни страны отразились на положении крестьян не лучшим образом. Уже почти полностью закабаленная на предыдущем этапе вся крестьянская масса теперь была вынуждена удовлетворять постоянно растущие потребности своих покровителей, чтобы правящая верхушка могла продавать сельскохозяйственную продукцию и обогащаться.
В 1865 году по данным приводимым абхазским историком Г. А. Дзидзария количество представителей высших сословий в Абхазии составило всего 2811 человек. Тогда как количество самой многочисленной и наиболее независимой группы крестьян «анхаю» составило 47000 человек из примерно 65 тысяч человек населения Абхазии на примерно те же годы. И это, не считая собственно крепостных «ахоую» и рабов «ахашвала».
Согласно фактам, отношение феодалов к своим крестьянам отнюдь не было отеческим, но самым настоящим эксплуататорским.
Еще в 1817 году, то есть когда влияние России еще не произвело серьезных сдвигов Е. И. Энсгольм писал: «Несоразмерное число дворянства противу народонаселения сих владений, не находящего в бедности своей способов к удовлетворению возникающей роскоши, гордость оного, не позволяющая оному помышлять о способах к удовлетворению оной посредством собственного трудолюбия либо промышленностью, но заставляющая его в праздности всего ожидать от своего поселянина, - либо удовлетвориться за счет слабейшего своего соседа,- производит главные источники народного бедствия. Сей со своей стороны, будучи лишенный прав гражданина, … невольник своего господина…»
Крестьяне в прямом смысле были обязаны содержать своих покровителей-ахылапшю. Они обрабатывали землю феодала, отдавали немалую часть своего урожая кукурузы, проса, винограда и др., приносили покровителю птицу, сыр, молоко. Платили многочисленные подати. Пригоняли дворянам коров, овец, коз. Если крестьянин резал скотину, то он должен был две части отдать покровителю. Если крестьянин охотился, то часть добычи так же отдавал ахылапшю.
А между тем путешественник Фредерик Дюбуа де Монпере в 1833 году писал о крайней бедности абхазского крестьянства: «Одна или тем более две коровы большое богатство для абхаза; только князья владеют целыми стадами скота».
На 60-е годы XIX века по данным И. Аверкиева на 2 или 3 «дыма» крестьян приходилась 1 лошадь, на каждое же крестьянское хозяйство приходилось по одному буйволу и от 2-х до 3-х коров. В то же время князь Якуб Цанба имел 1871 голову скота и владел 220 крестьянами, Састынгаз Анчабадзе владел 820 головами скота и 183 крестьянами. Если брать за образец князя Александра Шервашидзе, который с 323 дворов анхаю получал в год около 300 голов скота, около 200 кур, 200 пудов кукурузы и 232 ведра вина. То получается, что покровители забирали едва ли не половину скота у крестьян. А порой могли отнять и последнюю корову-кормилицу.
Мало того, иногда оказывалось так, что у крестьян «анхаю» оказывалось два покровителя «ахылапшю» и тогда крестьяне платили оброк в двойном размере!
О том, что объем поборов был на грани полного разорения крестьян говорит и то, что некоторые семьи признавались несостоятельными. Проще говоря взять с них было нечего. Телесным наказаниям анхаю не подвергались, однако их могли за неповиновение и неуплату заковать в железо или продать в рабство туркам.
Обязаны были абхазские анхаю и барщиной, у которой была одна особенность. В иных местах князья утверждали, что крестьяне работают на их полях по 3-10 дней в год в период полевых работ. Однако в действительности крестьянам приходилось выходить на 3 дня не только в семейство самих князей, но и во все семейства княжеского рода. И таким образом количество барщинных дней могло доходить до 27! При этом за невыход на работы крестьяне облагались крупными штрафами или отдавали коров. Сложно представить, как при такой нагрузке крестьянская семья успевала обработать свой собственный надел, не упустив пахотное время и время сбора урожая. Стоит так же отметить, что другие категории крестьян работали на своего владельца еще большее количество дней.
К. Чернышев советовал «отличать жизнь абхазца по различию его состояния», ибо, писал он, «князь или богатый дворянин действительно проводит жизнь среди лени и бездействия; простолюдин же работает, и если он, не взирая на труды свои, остается беден, то это проистекает не от лени, а из отношений бедного, низшего класса к высшему, который грабит, разоряет его…»
Управляющий имениями князей Шервашидзе А. В. Пахомов сообщал, что Г. Д. Шервашидзе «не будет давать даром земли ассасам из сословия тавад, аамыста и шинагм, так как эти люди сами не работают, пользуясь только чужим трудом и, вследствие своего постоянного тунеядства, только волнуют народ и занимаются воровством». Так же он отмечал, что здесь «никто… не мог ручаться за то, что может с ним случиться завтра… Крестьяне•же были в более худшем положении. Каждый почти имел право их грабить и даже убивать, платя только небольшой штраф, и на них же лежала обязанность кормить своих господ, дворян и князей…»
«Можно смело сказать_, - писал А. Н. Введенский, - _что у тавадов и амиста не существует рабочих дней, если не считать, конечно, таковыми дни, когда кто-нибудь из них отправляется на воровство». Непорядочное и безнравственное поведение привилегированного сословия не раз упоминается у различных авторов.
И здесь надо отметить, что с ростом товарно-денежных отношений к середине XIX в. Категория крестьян «анхаю» начала расслаиваться по финансовому принципу. В среде самих анхаю появлялись зажиточные крестьяне, которые владели уже несколькими коровами и имели зависимых работников. Другие анхаю беднели и могли перейти в разряд ахоую, то есть крепостных. Начало более отчетливо проявляться и сословное неполноправие крестьян.
Было множество причин, по которым крестьянин мог потерять независимость, доставшуюся в наследство от патриархально-общинной эпохи. Это и неурожаи, и внезапные болезни, и кабальные ссуды. Феодал мог силой отобрать у крестьянина сад или хорошую пахотную землю и дать ему взамен необработанную поляну, что так же ставило земледельца в невыгодное положение. Несправедливый суд и непомерные штрафы за мелкие проступки разоряли крестьян. Порой, крестьянину приходилось продавать или закладывать свою землю, для того, чтобы получить деньги на экстренные нужды. Например, чтобы выдать замуж дочь, крестьянин должен был заплатить своему покровителю плату достигавшую в разных местах от 1 коровы до 6 коров и 6 рублей.
Если же крестьянин женился, то платил покровителю мзду: барана или козла. Причем если женился феодал, крестьяне опять же должны были привести ему по корове с каждого двора или с нескольких дворов по возможности.
Феодалы превращали в средство эксплуатации крестьян даже древние, уважаемые обычаи народа. Одним из таких обычаев было гостеприимство «ассаство». Ахылапшю мог приехать в гости к любому из своих анхаю и тот обязан был принять и содержать его вместе со свитой, поскольку закон гостеприимства велит оказывать гостю самый лучший прием, резать птицу, скотину, подавать вино, вообще накрывать праздничный стол. Об этом пишет начальник Черноморской береговой линии А. И. Будберг в 1846 году: «в один день истреблялся труд целого года, тунеядцы питались на счет трудолюбивых». Кроме того, многие дворяне зимой разъезжали по подвластным селам и гостили там на содержании крестьян. Этот обычай назывался «атача.
То же самое можно сказать и про обычай молочного родства или иначе воспитания - «аадзара», который тот же В. Бигуаа и другие ученые приводят как объединяющий сословия, как пример добросердечных, почти семейных взаимоотношений между сословиями. Да, этот обычай укреплял связи между крестьянами и покровителями, но при этом он укреплял и зависимое положение крестьян, налагал на крестьянина дополнительные обязательства и не приносил никаких привилегий. Семья кормильца была вынуждена платить большие подати чем другие, участвовать во всех тратах, предприятиях, походах молодого феодала, платить его долги и участвовать в кровной мести. Что, между прочим, не мешало тому в случае надобности продать семью своего кормильца. Но еще хуже было то, что усыновленные князья и дворяне после смерти кормильца пытались присвоить его имущество как наследники.
Особенно обращает на себя внимание сословное неравноправие крестьян из анхаю. Советский историк Г. А. Дзидзария приводит следующие примеры унизительного для человека положения анхаю. Крестьяне не имели права сидеть в присутствии представителей высших сословий. При встрече с дворянами крестьяне должны были уступать дорогу или спешиваться, если были на лошади. Так же они не имели права открыто въезжать верхом на лошади на Лыхненскую площадь. На народных собраниях крестьянам, как правило, не разрешалось принимать участия в скачках и других играх верхом на лошадях. Анхаю не могли иметь дом, крытый дранью, обладать лучшим чем феодал конем, одеждой и ружьем. Все эти неписанные правила ясно дают понять, что человеческое достоинство крестьян нещадно попиралось. И что их судьба целиком зависела от произвола дворян. Но дворянам было мало неписанных правил, с крестьян, попавших в трудную ситуацию и обратившихся к ним за помощью покровители требовали расписку о том, что те будут им служить.
В правовом смысле анхаю были совершенно беззащитны перед высшими сословиями. Множество фактов говорят о том, что ахылапшю дарили, продавали, отдавали за долги другим феодалам повинности покровительствуемых крестьянских семей. Это могло происходить без изменения места жительства семьи. Однако семьи могли быть переселяемы в другое село, разделяться и продаваться, отдаваться раздельно. Желание крестьян в таком случае вряд ли учитывалось, равно как и в случае насильственного захвата. Одним из примеров такого захвата может служить поведение князя Уту Шервашидзе, который напал на семью ткварчельских анхаю Кварчия, силой забрал двух братьев и двух сестер и отдал их за свои долги.
Но поведение этого князя не было исключением. Очень часто ахылапшю за свои долги отдавал одного из своих анхаю в качестве аманата-заложника на несколько лет. Кроме того, князья и дворяне часто перекладывали свои долги или вину на своих анхаю. Если должник княжеского рода не платил долг, то кредитор мог напасть на владения должника и захватить крестьян в качестве уплаты долга. Если же князья были в ссоре, то они могли напасть на деревни друг друга и просто так, не имея прямого повода, и увести анхаю в рабство.
В Абхазии процветала работорговля, и, не имеющих возможности себя защитить абхазских крестьян, их детей и женщин наряду с другими группами невольников могли продать в рабство за мельчайшую провинность. Известны случаи продажи крестьян туркам за то, что они охотились в лесах, которые феодал считал своими. Если говорить о составе массы невольников, то очень большую часть составят крестьянские юноши и девушки, взятые из семей за долги покровителю. Мальчики-рабы ростом в 5-6 четвертей назывались «худза-фыдза» и это название стало единицей измерения стоимости вообще, что говорит о масштабах работорговли. Г. А. Дзидзария сообщает: «Дворянин Хасан Маргания (Маан) летом 1863 года совершил вооруженное нападение на имение Григория Шервашидзе, в результате чего также сжег 8 деревень и разорил все имение, убил несколько крестьян, а многих взял в плен, из коих 25 человек продал туркам». Князь Баталбей Маршания в 30-е годы продавал в рабство около 30 человек в год «чем и выручал значительные барыши». И даже с началом русского управления эту торговлю долго не удавалось искоренить. В 1820 году генерал Ермолов А. П. писал: «Доселе наблюдением командующего гарнизоном нашим в Сухум-Кале сколько возможно полагается преграда торга пленными, для чего предложено мною назначение нескольких судов для крейсирования около берегов».
Уже упоминаемый Дюбуа в 1833 году писал: «Этот ужасный торг прекратился бы совершенно, если бы Михаил-бей и Гасан-бей не были сами его первыми зачинщиками». Надо отметить, что в работорговле были замешаны не только турки, но и англичане, чей корабль «Кенгуру» подходил к берегам Абхазии в 1855 году, чтобы принять на борт груз невольников.
Если принять во внимание положение анхаю, то можно себе представить насколько хуже была жизнь более зависимых категорий крестьян крепостных «ахоую» и рабов «ахашвала». Ведь если анхаю могли хоть что-то противопоставить алчности князей и дворян, то последним некуда было деваться.
Но и способы борьбы анхаю с эксплуатацией также были ограничены. Наиболее сильные общины зачастую отказывались платить подати. Например, крестьяне не раз прогоняли сборщиков податей князя Нарчоу Инал-ипа, который еще в 20-х годах XIX века задумал обложить податью всех крестьян своих владений.
Общины послабее не могли оказать сопротивление и оттуда крестьяне бежали в другие места. Например, есть сведения, что из села Джгерда сначала ушли 60 семей, а затем собрались уйти еще 100 семей, если покровитель не отложит взимание штрафов.
Закабаленные или обиженные крестьяне могли убить князя или дворянина, поджечь его дом, а потом уйти в горы или на территорию соседней Мегрелии. Так в 1832 году был сожжен дом землевладельца Каца Маан.
Специфическим способом борьбы был переход крестьянских семей к другому покровителю в качестве гостей «ассасов». Тот же обычай, который разорял крестьян здесь позволял им немного облегчить свое положение, поскольку покровители, стремясь увеличить количество зависимых крестьян, не накладывали на ассасов обязательств или накладывали, но в меньшей степени. Хотя по прошествии времени новый покровитель начинал требовать не меньше чем старый.
Большой проблемой было обезземеливание крестьянства. Безземельные и малоземельные крестьяне, составлявшие в 1895 году около 70%, были вынуждены арендовать землю у помещиков на грабительских условиях, отдавая хозяину половину того, что было выращено собственным трудом. Тогда как хозяин не прилагал к этому вообще никакого труда.
Если принять во внимание, что все вышеприведенные факты не были единичными в Абхазии, и что нечто подобное происходило повсеместно, то вызывает удивление позиция тех, кто пытается преуменьшить страдания народа и окружить привилегированное сословие ореолом благородства, которое на самом деле встречалось очень редко. Зачем наши современники, прекрасно представляя весь дальнейший ход исторического процесса, переосмысливают историю именно таким образом? Неужели для того, чтобы дискредитировать всю дальнейшую борьбу народа за свое освобождение? Обесценить все достижения народа в XX веке? Выставить ненужными революции 1905 и 1917 годов? Может быть они считают, что народ восстал от хорошей жизни? Или они хотели бы до сих пор жить в условиях общинно-родового уклада?
Отвечать на эти вопросы каждый должен для себя сам. Однако в завершение стоит все же сказать о том, к чему привело такое положение народных масс. Нарастающий гнет эксплуатации со стороны привилегированных сословий и косные методы работы царской администрации, вызывали в народе закономерную ответную реакцию. Народ восставал против своего угнетенного положения, не разбираясь в причинах. И поэтому такая борьба была обречена на поражение, какой бы характер она не носила, антифеодальный или антиколониальный.
Однако в начале XX века в обществе вызрели силы давшие серьезный ответ угнетателям. Рабочие, крестьяне, интеллигенция социал-демократических взглядов (врачи, юристы, учителя), ремесленники, торговцы, извозчики, фелюжники (матросы фелюг), приказчики, прислуга гостиниц, студенты и кое-где даже служители церкви активно проявили себя во время событий 1905 года. По всему Закавказью в том числе и по Сухумскому округу (Абхазии) прокатилась волна стачек и демонстраций. Самая крупная демонстрация в Абхазии насчитывала около 10 тысяч человек. А всего за время событий в противостоянии с властями так или иначе приняло участие около четверти населения Сухумского округа. Кроме того по всему побережью Черного моря происходили протестные выступления солдат и матросов.
1917 год довершил то, что было начато в 1905 году. Все больше людей Абхазии вставало под знамя борьбы за равноправие. Одним из таких людей был Нестор Аполлонович Лакоба - известнейший политический лидер Абхазии, активный член партии большевиков, принявший эстафету у своего отца, который по воспоминаниям самого Н. А. Лакобы «всю жизнь… провел в кровавой или, вернее, в кровной борьбе с князьями и дворянами Абхазии».
Так случилось, что отношение к этой борьбе есть своеобразный маркер, хорошо демонстрирующий направление мысли в сообществе историков.