Поджо Браччолини, его время, гуманизм и капитализм: взглянуть на прошлое новыми глазами
Становление Поджо, как гуманиста шло, как и у других представителей классического гуманизма, под влиянием идей античности вообще и Римской республики в частности.
В свое время, задолго до появления Поджо на свет, потребность в идейном оформлении сдвигов, начавшихся в общественной жизни северо-итальянских контадо и городов-коммун, вызвало возрастание интереса к античным мыслителям, памятникам, идеям.
Знакомство же с образцами античной культуры, освоение философских идей прошлого в свою очередь значительно повлияло на оформляющееся Возрождение. Внутри этого крупного движения складывались индивидуальные взгляды каждого гуманиста.
Выбор Римской республики, как образца для подражания говорит о том, что во Флорентийской республике был очень силен запрос на равенство, равные права перед законом, всеобщее участие в управлении государством. Это подтверждается многими даже бытовыми высказываниями о свободе в городах-коммунах. Так бытовала поговорка: «городской воздух делает свободным», освобождает от рабства и феодальной зависимости, уравнивает в правах всех жителей города.
В том числе и Поджо Браччолини был убежден, что Флоренция продолжает традиции римского республиканизма. А Джованни Виллани писал в своей «Новой хронике»: «Флоренция в то время была частью империи, своего рода детищем и продолжением Рима во всех делах». Там же он говорит о Флоренции, как о дочери Рима.
Первые гуманисты пытались понять, каким античные ученые представляли себе наилучшее общественное устройство, что можно считать благом, какие естественные свойства человеческой натуры могут стать основой всеобщего благополучия.
Самую большую известность получили в среде гуманистов учения Эпикура, Зенона Китийского, Хрисиппа, особое место занимали так же Аристотель, Платон, киники. Однако столь разные философские школы не могли составить единой платформы для новой этико-политической доктрины. И первые итальянские гуманисты прекрасно осознавали, какой вред могут нанести те или иные постулаты античных авторов. Так гуманисты гражданского направления неодобрительно относились к преувеличенному восхвалению наслаждений, которое справедливо или нет, приписывалось Эпикуру. В то время как стоики наделялись многими добродетелями, такими как смирение, умеренность, нестяжание и др.
Уже начиная с Петрарки ведется поиск, каталогизирование и изучение античных рукописей. Переосмысление идей античных философов, таких как Платон, Аристотель, Эпикур, и Зенон Китийский, известных ораторов и общественных деятелей, таких как Цицерон, составляло важную часть деятельности гуманистов.
Вызывает серьезные возражения утверждение, что первые гуманисты были просто учителями словесности и грамматики. Для них studia litterarum не были тождественны studia humanitatis - стройной философской и этико-политической доктрине. Так же не подтверждается при внимательном изучении текстов первых гуманистов то, что они вели целенаправленную войну с церковью, или являлись (что часто без размышлений им приписывают) основоположниками индивидуалистического взгляда на жизнь, или (повторимся) считали удовольствия смыслом человеческого существования, или были идеологами буржуазного образа жизни.
Первые гуманисты размышляли обо всем, включая и вышеназванные предметы, но их главной целью на протяжении долгого времени оставалась разработка норм жизни для современного им общества. В основу своих доктрин они стремились поместить все лучшее, что успело накопить человечество за многие века своего существования. Однако однозначно относить гуманистов к той или иной античной школе, значит впадать в серьезную ошибку. Античность и Средние века разделяет огромный период времени. Установки гуманистов значительно отличаются от установок античных философов, хотя первые часто обращаются к последним, имея в виду их авторитет.
Поджо Браччолини - один из тех мыслителей, которых всю жизнь волновали проблемы общественной жизни, нравственности, добродетели и доблести и взгляды которых несводимы ни к стоическим, ни к эпикурейским. Однако часто можно слышать, что Поджо - противоречивая личность, «человек с покладистой совестью, типический представитель своего неразборчивого века», что он не был последователен в своих взглядах и поведении, что его пафос на деле оборачивался поиском собственных выгод и эпикурейских удовольствий. Эти утверждения при серьезном и глубоком рассмотрении взглядов Браччолини звучат не очень убедительно.
Во-первых, критики Поджо не учитывают динамику становления любой личности, а тем более личности серьезного мыслителя. Приписывать Поджо постоянное легкомыслие в поведении, все равно, что по поведению человека в молодости выносить вердикт обо всей жизни в целом.
Кроме того, в глазах современного человека противоречием выглядит то, что для гражданина средневекового итальянского города являлось совершенно естественным. Нравы итальянских городов сочетали в себе неизбежную суровость, а подчас и жестокость вместе с грубоватой простотой и веселостью, еще лишенной возрожденческого изящества. Избыточный аскетизм и самоограничение встречалось значительно реже, чем принято считать ныне.
Были ли противоречия свойственны только характеру Браччолини, или они присутствовали объективно в общественной жизни той эпохи, хорошо иллюстрируется одним сравнением. Те, кто говорит о противоречивости натуры Браччолини, приводят в доказательство два письма гуманиста.
Первое - его письмо к Никколо Никколи написанное в 1415 г. После посещения курортного города Баден, уже тогда славного своими лечебными источниками. Это письмо чаще всего цитируют, желая продемонстрировать легкомыслие и эпикурейство Браччолини. Но цитаты не только не передают дух письма, а наоборот искажают его. И вряд ли тут будет достаточно упомянуть о сложностях перевода.
Содержание письма действительно повествует о вещах довольно пикантных для итальянца, впервые попавшего на воды. Но для Бадена все описываемое является нормой, тем более, что все там происходящее не выходит слишком явно за рамки приличия.
«Надо сказать, зрелище это весьма соблазнительного свойства: девушки на выданье, во всем блеске своей юной красоты выставляют напоказ свои точеные формы, одетые лишь в ласкающие глаз костюмы богинь. Когда им случается кружиться в танце, причем их легкие льняные одеяния скользят по воздуху вслед за своими хозяйками, или стелются по водной глади, их можно принять за живые воплощения белокурой Венеры».
«Предаются также и множеству иных развлечений, перечислять которые было бы слишком долго, я остановился на этой игре исключительно для того, чтобы в достаточной мере дать тебе понять, насколько это маленькое общество тяготеет к учению Эпикура».
«Я почти готов поверить, что именно в этих местах явилась на свет первая пара людей, и здесь располагался еврейский Галидон - сад земных наслаждений. И ежели наслаждения и вправду могут сделать жизнь безоблачно счастливой, на этом маленьком клочке земли есть все, необходимое для достижения полного блаженства».
На основании подобных высказываний Поджо приписывается распущенность, откровенное сладострастие и эпикурейство. На первый взгляд действительно может показаться, что Поджо мало того, что посещает места неподобающие служителю курии, да еще и чисто по-эпикурейски этим наслаждается. Но, во-первых, из этого письма видно, что Поджо изумило и поразило многое из того, что он там увидел. И хотя Браччолини не осуждает «простоту нравов», которой сам не обладает, он все же отказывается принять участие в пиршестве, куда его приглашают. Кроме того гуманист делает прямую оговорку, относительно наслаждения, как условия счастья. Это, безусловно, говорит о том, что сам Браччолини вряд ли разделял подобную точку зрения. Во-вторых, Поджо приехал на воды с конкретной оздоровительной целью. Посещение лечебных источников отнюдь не было чем-то предосудительным и такое поведение было в каком-то смысле регламентировано традицией. Особенно в Бадене и подобных ему курортам.
«Здесь же на расстоянии четырех стадий обретается живописная деревушка, отданная в распоряжение купальщиков. В центре таковой располагается немалых размеров площадь, со всех сторон окруженная гостиницами, в которых останавливаются стекающиеся сюда во множестве. Каждая подобная гостиница имеет внутри себя анфиладу встроенных купален, предназначенных исключительно для ее постояльцев. Количество этих купален, предназначенных как для единоличного, так и для общего использования доходит обыкновенно до тридцати».
Вдобавок в своей полемике с Лоренцо Валлой Поджо выступает как яростный критик возведения удовольствия в абсолют. Он обвиняет Валлу в том, что тот идет дальше Эпикура в своем поклонении удовольствиям, тем самым оправдывая распущенность и алкоголизм.
Второе письмо Браччолини повествует о казни Иеронима Пражского в Констанце. И оно характеризует мыслителя совсем с другой стороны, как человека, остро переживавшего недостатки общественного устройства, частью которого являлась и церковь: «Этому честному человеку казалось недостойным, что имущество церквей, предназначенное для бедных, для странников, для церковных мастерских, расточается на распутниц, на попойки, на содержание лошадей и собак, на роскошные одежды и многое другое, недостойное христианского благочестия». Поджо покоряет поистине стоическая выдержка Иеронима: «Так он стоял, спокойный и бесстрашный, не только не боясь смерти, но даже устремляясь ей навстречу. Ты назвал бы его вторым Катоном. Вот человек, достойный вечной памяти людей! Я не одобряю, если имел он в мыслях что-то против установлений церкви, но я дивлюсь его учености, всесторонним познаниям, ораторскому таланту, очарованию его речи и остроумию его ответов».
«Со спокойным, ясным лицом шел он к своей гибели; ни огня не испугался, ни пытки, ни смерти. Никто из стоиков не принял смерть с такой твердой и бесстрашной душой, как встретил ее этот человек».
Так кто же Браччолини? Эпикуреец или стоик?
Безусловно, Поджо Браччолини в построении своей мировоззренческой доктрины что-то позаимствовал у стоиков. Он не раз с одобрением говорит об умеренности, скромности и добродетели в противовес разнузданности и неприличным наслаждениям.
Но стремление познать истинную природу человека приводят Поджо к пониманию, что без радости, дарованной человеку Богом, жизнь будет неполной. Вообще он уверен, что «то, что присуще нам от природы меньше всего заслуживает порицания». Разумеется, при этом гуманист совершенно не призывает сделать наслаждение самоцелью или мерилом всех человеческих поступков. В оценке своих поступков он рекомендует руководствоваться добродетелью и принципом общего блага. «Добродетель» и «общее благо» являются основными этическими категориями, на которых Поджо строит свою концепцию общественной жизни.
«Мы рождены для высокой цели - для добродетели, для труда, созерцания небесных дел, для тренировки наших природных сил в спасительных делах!»
К Папе Николаю V: «Жить для блага других, отрешиться от собственного покоя, чтобы способствовать процветанию сообщества христиан».
«…главное не в осуждении чужих пороков, а в том, чтобы стать творцом жизни и созидателем добрых дел».
«Поэтому, все те, кто хотят быть великими мужами, превосходящими остальных, и прославить свое имя, пусть соединяют с занятиями литературой и наукой, совершенствование в добродетелях и обращают их на пользу государства и каждого человека».
«Мне показалось необходимым проверить, могу ли я совершить что-либо для общего блага. Пусть я не буду жить так, как те [ученые - Г.С], но обо мне по крайней мере не скажут, что я прожил жизнь впустую».
Примечательно, что для Поджо моральные достоинства стоят гораздо выше «учености»:
«Ведь и без наук можно быть прекрасным гражданином и помогать государству, как советом, так и делом».
«Я назвал бы не только благородными, но и благороднейшими, сколь бы ни удалялись они (от общества), также философов и ученых мужей, которые своими занятиями и бдениями совершенствовали человеческую жизнь с помощью различных искусств и которые своими писаниями принесли нам пользу в устроении нравов и изгнании пороков».
«Те люди, для которых знание выше, чем искание добродетели, делаются хитрыми, коварными и бесполезными для отдельных лиц и для государства».
«Ученость, усеянная пороками бесполезна, даже более того - гибельна».
Принцип общего блага для Поджо - это основа республиканской формы правления (лат. res publica - «общее дело»), приверженцем которой он оставался до конца своих дней. Если свободные люди делают общее дело - будь то производство высококачественного сукна или управление коммуной - получая при этом по заслугам, чувствуя взаимное уважение, то это является мощным стимулом активной жизненной позиции, стремления к добродетели, что в свою очередь может обеспечить нравственное преобразование общества. В то же время тирания, при которой народ считается низшей кастой, а плодами труда пользуется знать, и она же управляет государством, делает народ апатичным и злым. Вся история Флорентийской республики вплоть до фактического «воцарения» клана Медичии и в дальнейшем подтверждает эти выводы. Флоренция из мощнейшего промышленного и финансового центра опускается до статуса провинциального городка, разукрашенного дворцами знати, погрязшей в интригах и потерявшей независимость.
Вот что пишет Браччолини об успехах политики Флоренции: «И в том, что все это достигнуто, мы приписываем только одной свободе, длительное обладание которой наши умы подвигло и стимулировало к культу добродетели».
В.Н. Лазарев в своей книге «Начало раннего Возрождения в итальянском искусстве» (из цикла «Происхождение итальянского Возрождения») приводит отрывок письма Поджо к Франческо Барбаро: «Мы, родившиеся в свободном обществе, привыкли презирать тиранов; и мы объявляем всему свету, что начали эту войну (речь идет о войне против Филиппо Мария Висконти. - В. Л.) ради защиты свободы в Италии». Кроме того, Поджо, не приемля компромиссов, защищает славные традиции республиканской формы правления, при которых ответственность каждого за жизнь коммуны способствует гражданской активности и процветанию республики: «так как во Флоренции не управляют единицы, и нет места высокомерию оптиматов либо знати; народ призывается на основе равного права выполнять общественные обязанности в государстве. Вследствие этого как высоко стоящие, так и простые люди, как члены благородных семейств, так и человек из народа, как богатые, так и бедные работают с одинаковым усердием ради свободы».
Близость Поджо к позиции гражданского гуманизма Салютати и Бруни достаточно очевидна, но к тому моменту, когда Браччолини вступает в период творческой зрелости, во Флоренции начинают набирать силу другие идеи.
Флорентийская республика постепенно обретает черты олигархии под властью Альбицци и Медичи. Финансовая состоятельность становится решающим обстоятельством. По мнению многих богатство может определять и благородство, и знатность, и положение в обществе. Понятие «общее благо» тускнеет в погоне за личным обогащением, добродетель и доблесть очень постепенно оттесняются на задний план, а в жизни образованных людей активную гражданскую позицию незаметно вытесняет состояние философской созерцательности.
Эта смена вектора явным образом вызывает неприятие у Браччолини, погружает его в мучительные нравственные сомнения, даже не смотря на в целом хорошие отношения с Медичи. Поджо видит основные и определяющие недостатки современного ему общества, и использует свое острое перо для борьбы с ними.
В своем диалоге «О благородстве» Поджо устами Никколи защищает «благородство», основанное на личных качествах человека, его добродетельной и честной жизни, в противовес точке зрения вложенной в уста Медичи (что само по себе не случайно), что «благородство» определяется знатными предками и богатством. По большому счету Браччолини отвергает понятие «благородство», видимо сближая его с понятием «знатность», и отдает предпочтение понятию «добродетели», которое на самом деле является очень многогранным. Кроме того, в русском языке эти понятия могут рассматриваться как синонимы, прислушаемся: «благо-родство», «добро-детель».
«Не из изображений и разрушенных остатков мрамора… мы можем извлекать славу, но из души, то есть из мудрости и из добродетели, и только одна она [добродетель] возвышает людей до славы благородства».
«Я одобряю взгляд стоиков, который мне кажется наиболее верным. Стоики во всех вопросах, относящихся к правильному образу жизни, и, пожалуй, более всего в этом вопросе, почерпнули понимание благородства из источника самой философии. Высказываясь не ради дешевой популярности, но с целью открыть истину и дать образец, они следовали не судьбе, вещи обманчивой и сомнительной, а добродетели, словно надежному вождю и учителю правильной жизни. Они считали, что добродетель стоит во главе прочих вещей и определяет меру, остальное ей подчиняется и ею руководится. Во главе всех благ они поставили честь (а не знатность и не богатство. Прим. мое), обладание которой устойчиво, надежно и в нашей власти, а то, что подчиняется судьбе, уплывает подобно реке, ни в чем не прочное, во всем ненадежное. Они, думается мне, вернее всех говорили как о многих вещах, так и о том, что благородство рождается из одной лишь добродетели».
«Ты думаешь, что добродетель без сопровождения внешних благ беспомощна, бедна, неукрашена и одинока. Сильно заблуждаешься. Добродетель не нуждается ни в богатстве, ни в помощи других благ судьбы; во всех своих частях совершенная, она сияет словно восседающая на престоле царица, и озаряет весь мир своим блеском».
Диалог «О благородстве» - яркий пример литературного таланта Поджо. И замысел, и структура, и язык поражают своим тонким стилем и красотой. Аргументация впечатляет яркостью и полнотой. Это произведение характеризует Поджо, не просто как гражданина города-коммуны, почувствовавшего на себе последствия социальных противоречий, но как проницательного социального аналитика и выдающегося мыслителя. В этом диалоге явно просматривается столкновение двух совершенно различных систем ценностей. Одна - Лоренцо Медичи - разбогатевшего пополана (по одной из версий), представителя набиравшей силу буржуазии, в которой богатство, знатность, почести, фортуна занимают наивысшие ступени. Вторая - Никколо Никколи и очевидно многих представителей гражданского гуманизма, в которой верхние ступени пьедестала занимают добродетель и честь. Для Медичи непонятны и смешны доводы Никколи, а тот в свою очередь презрительно относится к материальным благам и фальшивому блеску буржуазного благородства.
И Поджо совершенно неслучайно, хотя, возможно, несознательно, пророчески сталкивает две эти системы ценностей. Их столкновение будет определять ход истории еще долгие годы и длится до сих пор.
Те же самые противоречия во многом определяют сложные взаимоотношения Поджо с богатством. Его диалог «О жадности» оценивается специалистами совершенно по-разному, видимо, поскольку авторы сами находятся в плену противоречий между вышеописанными системами ценностей.
Очевидным образом Поджо не желает видеть в деньгах смысл жизни, но одерживающий победу буржуазный подход к социальному устройству уже бросает свою тень на человеческие взаимоотношения и пытается поставить общество на буржуазные рельсы. А именно:
«Все делается людьми ради денег, и все мы охвачены страстью получить прибыль и побольше».
Диалог «О жадности» в виду его сложности необходимо обсуждать отдельно. Здесь можно кратко отметить, что говорить о Поджо, как об идеологе наращивающей свое влияние во Флоренции буржуазии более чем проблематично.
Можно сказать, что Поджо испытывает колебания между желанием находиться среди уважаемых состоятельных людей и убеждением в том, что богатство не могут служить мерилом благородства и уважения в обществе. В одном из своих писем к Никколи он в сердцах пишет: «Пусть другие стремятся к чинам и богатствам, а я окутаю себя своею бедностью, и презирая все это, богаче их. Я верю словам Иеронима, что все богатства происходят от несправедливости, в следствие чего, то народное мнение, что богатый или несправедлив или наследник несправедливого, кажется ему в высокой степени справедливым. Мне кажется ничего нельзя сказать более верного, если посмотреть на жизнь тех, которые стремятся к богатствам: им необходимо быть скупыми, а кто скуп, тот по необходимости негодный человек, потому что по слову апостола, он служит идолам. … Соображая это и многое другое, что нашел я в священных книгах, я ограничил себя, т. е. свои желания, порешив отдавать тот небольшой досуг, который останется от моих занятий, изучению литературы, в особенности священной, в которой находится весь фундамент честной и справедливой жизни».
Одним из направлений борьбы Браччолини за преобразование общества являлась критика духовенства и нравов римской курии. «Речь против пороков клира» заострена против неприемлемого поведения клириков и призывает исправить ситуацию. Это произведение находит свое продолжение в более позднем диалоге «Против Лицемеров», где Поджо обрушивается в том числе (но не только) на лицемерие монашества. Однако эта критика так же имеет, прежде всего, социальные корни:
«Сколь безмерной следует считать жестокость тех, которые под покровом добрых намерений и добродетелей преступают все законы человеческой природы! Они оскверняют и уничтожают прежде всего доверие, которое одно только и служит связующим началом человеческого общества и без которого наша жизнь не могла бы существовать. Если устранить доверие из людской деятельности, то это означает неизбежную гибель для человеческого общества. Эти люди уничтожают уважение к добродетели. Поскольку они обманывают людей, действуя под ее покровом, то и сама добродетель кажется коварной».
Однако, признавая негативное отношение Поджо к поведению современных ему клириков, стоит ли приписывать ему религиозный скептицизм на основании критики поведения духовенства и монашества?
Не обошел стороной Браччолини и правовые основы общества.
В 1436 году Поджо написал «Речь в похвалу закона» (Oratio in laudem legum), в которой по достоинству оценил пользу законов для общества:
«Воистину, я могу сказать, что закон должен быть единственным водителем и учителем, в котором преподавались бы наставления, как жить людям, как сохранять народ, как возрастать государству, как соблюдать мир и покой между живущими».
Еще со времен своего наставника Салютати, Поджо вынес уверенность, что процветание города зависит от того, чувствуют ли себя граждане в безопасности под защитой закона или в обществе главенствует право сильного, при котором невозможно найти защиту, а значит, и нет смысла быть активным. В 1450 году в ситуации все большего ослабления права во Флолренции Поджо обсуждает эту проблему в «Трехчастной истории» (Historia tri partita disceptativa convivalis).
Ссылаясь на текст этого произведения, исследователи, как ни странно, отстаивают две противоположных точки зрения. Одни утверждают, что Поджо осуждает тех, кто попирает закон и использует его как паутину для слабых, другие убеждены, что Поджо сам разочаровался в законах и приветствует тех сильных, которые наступая на закон совершают великие деяния. Видимо есть еще и проблема перевода, поскольку версии отличаются даже выбором слов и выражений.
В.Н. Лазарев считает что Браччолини «осуждает правителей, презирающих и попирающих законы, «оставляя их слабым, наемным рабочим, беднякам, неграмотным, людям без достатка, которые управляются ими скорее силой и страхом, нежели законами».
Той же точки зрения придерживается и Поздникин:
«Правители эти презирают и попирают законы, оставляя их слабым, наемным рабочим (mercennari, opifices), беднякам (qui censu tenui sunt), неграмотным, людям без достатка (ремесленникам - quaestuarii), которые управляются им, скорее силой и страхом, чем законами».
Для Поджо эти политические реалии - «шаг назад» в жизни современных ему коммун и государств. Гуманист показывает, что все эти «божественные законы» служили лишь для того, чтобы подчинить слабых и бедных сильным и богатым. И сейчас, по мнению Поджо, законы обуздывают и устрашают лишь низшие классы (plebecula et inferiors urbis), a сильные и власть имущие с ними не считаются: «Ясно, что они (законы) введены для подчинения нежелающих их и непокорных людей, чтобы они считали оправданным свое рабство... только бессильные плебеи и народные низы города сдерживаются вашими законами... и другие подобного рода люди укрощаются вашим правом. Могущественные же люди, хозяева этих государств, нарушают законы». То есть, Поджо открыто обвиняет правителей в беззакониях. При существующих формах правления законы становятся «паутиной, которая держит слабых, но которую сильные разрывают».
Принцип всеобщего равенства перед законом, по мнению Поджо, в реальной жизни не соблюдается: «Действительно, я никогда не читал, никогда не видел, никогда не слышал, чтобы какое-нибудь правительство, какой-нибудь царь, кто-нибудь из высших правителей ваших повиновался законам, и чтобы они были созданы для него». Тут Поджо нападает не только на единовластное правление, но также и на республики («правительства»). Ко времени написания трактата Поджо во Флоренции всей полнотой прав и привилегий обладал только «popolo grasso», крупная буржуазия».
Однако можно встретить и другие интерпретации: «Только плебс и чернь связаны вашими законами, только для таких существуют узы права. Люди серьезные, благоразумные, целомудренные не нуждаются в законах. Они, склонные по характеру и образованию к добродетели и хорошим нравам, сами устанавливают для себя закон жизни... Сильные люди отвергают и ломают законы, приспособленные к слабым, к наемным работникам, нищим, лентяям, к тем, кто не имеет средств... В действительности все выдающиеся и достойные памяти деяния происходили благодаря несправедливости и насилию, то есть благодаря нарушению законов».
Каждый диалог Поджо Браччолини - это серьезное размышление над той или иной морально-этической проблемой, но не в отрыве от народной жизни, а в прямой связи с ней. И это явным образом показывает, насколько глубоко Поджо волновали проблемы современного ему общества. Его активная гражданская позиция не позволяла ему оставаться в стороне от происходящих перемен, хотя в принципе он мог жить спокойной и обеспеченной жизнью, не беспокоясь о состоянии дел в обществе.
Однако он не зря считается представителем гражданского гуманизма, почти всегда в его размышлениях одерживает верх убеждение, что участие каждого в социально-политической и экономической жизни определяет уровень жизни всех и государства в целом.
Поджо не теряет надежды на преобразование общества на основе моральной философии и гражданского гуманизма. Что подразумевает духовное, моральное и интеллектуальное развитие каждого, участие каждого в управлении государством и построение основ государственной власти на гуманистических основаниях, когда не жажда наживы, а утверждение добродетели определяет политику государства.
Поджо очень мало говорит о развитии человека, о его работе над собой, но его отношение к добродетели косвенным образом подразумевает, что в стремлении к добродетели человек все более развивает заложенные в него природой задатки, развивает человеческую культуру.
Жизнь и творчество Поджо Браччолини, переосмысленное через призму современных проблем, заставляет пристальнее и новым взглядом взглянуть на истоки гуманистического течения, как во Флоренции, так и во всем мире. Возможно, для лучшего понимания сегодняшнего исторического момента потребуется многое пересмотреть в отношении к такому понятию, как «гуманизм» и ранние флорентийские гуманисты гражданского направления.