(no subject)
ИЗ ВОЗДУХА, ВЗДОХА И ВЗГЛЯДА В ОКНО
В зале аншлаг, даже лишний билет спрашивали при входе, публика похожа на нашу консерваторскую с Никитской - студенты, интеллигенция и консерваторские бабушки, которые меж собой называют любимых музыкантов уменьшительными ласковыми именами - «У Олежки сегодня лицо усталое…»
Тут, однако - было и довольно много просвещённых старичков, кто вместе со своей бабушкой, а кто и сам собой.
Людей настолько много - что стулья выставили к дальнему краю сцены в два ряда.
Вообще - легкое чувство возникло, что - дома, хотя вокруг одни иностранцы, то есть сам иностранец.
Или оттого, что город - столица музыки мира, и тут все ей причастные - у себя дома.
Расселись - притушили свет, направили луч на рояль, но еще не совсем полностью стихло шевеление, лёгкое шуршание и звук дыхания - вышел музыкант, легко поклонился, сел за инструмент и без паузы повисшей немоты тронул клавиши.
Негромко, не торопливо - а музыка потекла ручейком, и словно разговор завязался мгновенно.
…Ничего подобного не слышал и не видел никогда в академическом жанре.
Чтобы вот так - музыка рождалась прямо из тихого шелестения и дыхания, из хаотического фона обыденности.
И это - звуки, и то - звуки.
Но это - внесемантический, бессмысленный шумок, а то - связная речь, дитя гармонии.
Прошли секунды - и фон смолк, даже дышать стали через раз.
В акварели и в графике встречал.
Тишина никогда не бывает совершенно «белой», всегда что-то существует живое - дальний ветер, тихие шаги, или хотя бы своё дыхание и сердцебиение слышится.
Любая тишина - дышит.
И художники, чтобы в самом начале работы не касаться кистью или пером совершенно белой поверхности - что объективно не является возможным в живой жизни - дают бумаге лёгкий тон и воздушную фактуру.
Смачивают раствором чая, например, ждут, когда просохнет - и тогда вступают в дело.
Или прямо по сырому…
Играл человек прекрасно - не обозначая, что он умеет прекрасно это делать, без нотных листов, наизусть, будто считывая старинный текст из воздуха, или даже сочиняя его в режиме живого времени.
Так как исполнитель был ещё и композитором, как было написано в программке - то он и играл Рамо, Моцарта, Мендельсона и Бетховена отчасти как композитор - из цеховой свободы и точности понимания.
Без эмоциональной отсебятины, личной экспрессии, не модернизируя и не преследуя цель передать вещь аутентично семнадцатому или восемнадцатому веку.
Без чего - можно долго перечислять, а кратко - без театра и без академической сухости.
А вот с чем - сразу не назовёшь, как обезоруживающе трудно обозначить черты естественности.
Просто само выходит, что музыка барокко или рококо возникает здесь и сейчас как последняя новость, свежо и вдохновенно.
…Есть сюжет, как устроили при императорской дворе очное соревнование между неким итальянским виртуозом и Моцартом.
Технически в виртуозности и экспрессии Моцарт проиграл подчистую - но первое место отдали всё равно ему.
Потому что в те века даже придворные улавливали - что есть что, и что чего стоит.
Виртуоз показывал себя, свои быстрые пальцы, силу звукоизвлечения, упаковывал музыкальные фрагменты в цветные фантики, в блеск артистизма.
А Моцарт… - а Моцарт и был единым целым с музыкой, ничем особым отдельно от музыки не самовыражался.
И вот этот молодой человек - ничем отдельно от музыки не самовыражался, не привлекал к себе внимание - к шевелюре, тонким пальцам, бородке и ботинкам.
Мол - ну есть и есть.
…Музыка у него говорила на скорости разборчивой речи и не обгоняла сердцебиение.
Он имел в виду всегда целое, каждой нотой обозначал весь замысел целиком - и это доходило до слушателя.
И было чувство, что можно закончить на любом месте без потери, и начать с любого места - и всё равно главное утрачено не будет.
(Как в живописи говорит о всей картине каждый даже самый мельчайший мазок, у больших художников всё сфокусировано вдохновением и осмысленно.)
В Бетховене в нескольких тактах указал на будущего Малера - никогда раньше это не было слышно, или я не обращал внимания - а в этот раз музыкант словно сноску в книге на полях черкнул.
…Потом шёл по снежной улице - а на сердце хорошо.
И в этом и был ответ на мысленный вопрос - ну и к чему все эти «культурные мероприятия»?
«В то время - как…»
Болящий дух врачует песнопенье, даже эхо гармонии внушает сердцу и уму, что на самом деле жизнь - дар, а любовь и прощение существуют.
И подспудно это - или даже прямым значением - война в сердцах за небеса и будущее.
Мне всегда казалось, что подобный воздух естественности присущ скорее домашней песенке - вдали от музейных портьер и огней.
А дух веет где хочет - и в Моцарте, и в «Последнем троллейбусе», и в молодом музыкальном человека с деревенской фамилией Трифонов…
В свободном углу, как дымок голубой,
Почти не прервав разговора,
Сама вдруг завяжется песня собой,
Займётся не сразу, но скоро.
Из воздуха, вздоха и взгляда в окно,
Из шороха и освещенья,
Как вклеенный кадр двадцать пятый в кино
И голос любви и прощенья.
Она говорит как шаги за окном,
Дорогой ложится под небом,
Она поделилась в землянке огнём
И в позднем троллейбусе хлебом.
Случайные гости и тающий свет,
А воздух как-будто намолен,
Ни слов в этой песне, ни музыки нет,
А пахнет чуть снегом и морем.
20.2.16 - 5.12.23
В зале аншлаг, даже лишний билет спрашивали при входе, публика похожа на нашу консерваторскую с Никитской - студенты, интеллигенция и консерваторские бабушки, которые меж собой называют любимых музыкантов уменьшительными ласковыми именами - «У Олежки сегодня лицо усталое…»
Тут, однако - было и довольно много просвещённых старичков, кто вместе со своей бабушкой, а кто и сам собой.
Людей настолько много - что стулья выставили к дальнему краю сцены в два ряда.
Вообще - легкое чувство возникло, что - дома, хотя вокруг одни иностранцы, то есть сам иностранец.
Или оттого, что город - столица музыки мира, и тут все ей причастные - у себя дома.
Расселись - притушили свет, направили луч на рояль, но еще не совсем полностью стихло шевеление, лёгкое шуршание и звук дыхания - вышел музыкант, легко поклонился, сел за инструмент и без паузы повисшей немоты тронул клавиши.
Негромко, не торопливо - а музыка потекла ручейком, и словно разговор завязался мгновенно.
…Ничего подобного не слышал и не видел никогда в академическом жанре.
Чтобы вот так - музыка рождалась прямо из тихого шелестения и дыхания, из хаотического фона обыденности.
И это - звуки, и то - звуки.
Но это - внесемантический, бессмысленный шумок, а то - связная речь, дитя гармонии.
Прошли секунды - и фон смолк, даже дышать стали через раз.
В акварели и в графике встречал.
Тишина никогда не бывает совершенно «белой», всегда что-то существует живое - дальний ветер, тихие шаги, или хотя бы своё дыхание и сердцебиение слышится.
Любая тишина - дышит.
И художники, чтобы в самом начале работы не касаться кистью или пером совершенно белой поверхности - что объективно не является возможным в живой жизни - дают бумаге лёгкий тон и воздушную фактуру.
Смачивают раствором чая, например, ждут, когда просохнет - и тогда вступают в дело.
Или прямо по сырому…
Играл человек прекрасно - не обозначая, что он умеет прекрасно это делать, без нотных листов, наизусть, будто считывая старинный текст из воздуха, или даже сочиняя его в режиме живого времени.
Так как исполнитель был ещё и композитором, как было написано в программке - то он и играл Рамо, Моцарта, Мендельсона и Бетховена отчасти как композитор - из цеховой свободы и точности понимания.
Без эмоциональной отсебятины, личной экспрессии, не модернизируя и не преследуя цель передать вещь аутентично семнадцатому или восемнадцатому веку.
Без чего - можно долго перечислять, а кратко - без театра и без академической сухости.
А вот с чем - сразу не назовёшь, как обезоруживающе трудно обозначить черты естественности.
Просто само выходит, что музыка барокко или рококо возникает здесь и сейчас как последняя новость, свежо и вдохновенно.
…Есть сюжет, как устроили при императорской дворе очное соревнование между неким итальянским виртуозом и Моцартом.
Технически в виртуозности и экспрессии Моцарт проиграл подчистую - но первое место отдали всё равно ему.
Потому что в те века даже придворные улавливали - что есть что, и что чего стоит.
Виртуоз показывал себя, свои быстрые пальцы, силу звукоизвлечения, упаковывал музыкальные фрагменты в цветные фантики, в блеск артистизма.
А Моцарт… - а Моцарт и был единым целым с музыкой, ничем особым отдельно от музыки не самовыражался.
И вот этот молодой человек - ничем отдельно от музыки не самовыражался, не привлекал к себе внимание - к шевелюре, тонким пальцам, бородке и ботинкам.
Мол - ну есть и есть.
…Музыка у него говорила на скорости разборчивой речи и не обгоняла сердцебиение.
Он имел в виду всегда целое, каждой нотой обозначал весь замысел целиком - и это доходило до слушателя.
И было чувство, что можно закончить на любом месте без потери, и начать с любого места - и всё равно главное утрачено не будет.
(Как в живописи говорит о всей картине каждый даже самый мельчайший мазок, у больших художников всё сфокусировано вдохновением и осмысленно.)
В Бетховене в нескольких тактах указал на будущего Малера - никогда раньше это не было слышно, или я не обращал внимания - а в этот раз музыкант словно сноску в книге на полях черкнул.
…Потом шёл по снежной улице - а на сердце хорошо.
И в этом и был ответ на мысленный вопрос - ну и к чему все эти «культурные мероприятия»?
«В то время - как…»
Болящий дух врачует песнопенье, даже эхо гармонии внушает сердцу и уму, что на самом деле жизнь - дар, а любовь и прощение существуют.
И подспудно это - или даже прямым значением - война в сердцах за небеса и будущее.
Мне всегда казалось, что подобный воздух естественности присущ скорее домашней песенке - вдали от музейных портьер и огней.
А дух веет где хочет - и в Моцарте, и в «Последнем троллейбусе», и в молодом музыкальном человека с деревенской фамилией Трифонов…
В свободном углу, как дымок голубой,
Почти не прервав разговора,
Сама вдруг завяжется песня собой,
Займётся не сразу, но скоро.
Из воздуха, вздоха и взгляда в окно,
Из шороха и освещенья,
Как вклеенный кадр двадцать пятый в кино
И голос любви и прощенья.
Она говорит как шаги за окном,
Дорогой ложится под небом,
Она поделилась в землянке огнём
И в позднем троллейбусе хлебом.
Случайные гости и тающий свет,
А воздух как-будто намолен,
Ни слов в этой песне, ни музыки нет,
А пахнет чуть снегом и морем.
20.2.16 - 5.12.23