Неделя поэзии. В душе досада и печаль...
Стихи прошедшей недели на канале Бравого чайника.
***
Я помню как один араб,
сувал мне в руки арафатку,
и был он волею не слаб,
затеял жаркий спор и схватку.
Хотел сто долларов за вещь,
услышать хруст моей купюры.
Такой обычный с виду клещ,
от жадности ронял прищуры.
Он думал, коли взял - куплю.
Закон такой видать на рынке.
А я такого не терплю,
пусть даже выделка в овчинке.
Просил араб - мол, мани гив.
Овец нашёл в пустыне стадо?
Молчал тогда: ни мёртв ни жив.
За доллар бы не взял. Не надо!
И без того уже вспотел,
стекали капли пота градом.
Не брал обратно, не хотел.
Пронзал араба мёртвым взглядом.
Смеялись люди круг меня,
был должен вещь купить вестимо.
Да надоела мне возня,
летела арафатка мимо.
Был я не прав, то мне урок.
Но в жизни нет простых решений.
Порою должен стать жесток.
Иных не буду слушать мнений.
***
Есть в нас досадная черта -
в себе искать дурное.
Всё тлен, упадок и тщета...
А как же остальное?
Довлеет свыше тяжкий рок,
сжирая без остатка.
Живём как сорванный цветок,
подобие придатка.
И жизнь подобна мишуре,
хорошее лишь мнится,
стоим безвольные в ведре,
нам только благо снится.
Быть может завтра новый день
со счастьем, чудесами...
во древо обратится пень...
Должны поверить сами.
***
Был жаркий день, палило солнце.
Мы пробирались по святым местам.
Воды осталось лишь на донце.
Стекал со лба солёный пот к губам.
Шли в окружении ермолок
во имя воплощения затей.
Нам нужен старины осколок,
и вот пред нами в чёрном иудей.
Он говорил по-русски славно,
подобно змею начавши плести.
Казалось несколько забавно,
что среди нас такого смог найти...
По доброй воле взял за руки,
готовый к сердцу словно прижимать,
и зашептал неясно звуки,
которые никто не мог узнать.
Мелькали пейсы пред глазами,
понять мы не могли своим умом,
он нитку красную с мольбами
вязал к запястью левому узлом.
Сколь добрый малый - мы решили,
но не поверили теперь ушам,
наивно глупые забыли,
потребовал он доллары на храм.
Хасид черствее стал стократно,
желавший Бенджи Франклина за нить,
но мы старались аккуратно
его лишь к доллару всего склонить.
Не стал терять он время даром,
другим вязав уж без убытка.
Брели мы дальше в граде старом,
а с нами - им даренная нитка.
***
Сменилось время. Небо почернело.
Так грозен сизый цвет небес.
Моё нутро пекло. Оно горело.
Будь проклят враг людей - Зевес,
и эта птица, божеская служка,
чья воля печень поедать.
Была всегда как падальщица-мушка,
её хочу я истязать.
Но сгину в скалах, тут моя могила,
а после сгинет и Зевес.
Я верю - в людях скоро станет сила,
жить смогут вовсе без чудес.
А если уповать начнут на бога,
питать надежду на него,
им в пекло небытья тогда дорога:
цена тем людям - ничего!
***
Поставлен некто над толпой -
чумазый, глупый и слепой.
Теперь бахвалится - грозится!
Толпы он боле не боится.
А знаний в нём едва на грош,
на деле вовсе нехорош.
Под ним давно раскрылась бездна,
молва о нём жестка - нелестна.
Но терпит люд... Жизнь такова!
Нас истирают жернова.
***
Пройдёт и это в скорый срок.
Иль может месяц нужно ждать.
Ты будешь снова одинок,
не смогут вновь тебя понять.
А сделал что? Ведь нет вины.
Виновны сами. Их вина!
Всегда творят из-за спины,
тем низводя тебя до дна.
На их ошибки укажи,
но сам же будешь виноват.
И слово против не скажи,
желают видеть результат.
Руками после разведут
непогрешимые ничуть,
виновного всегда найдут,
не понимая будто суть.
***
В душе досада и печаль,
окостенели мысли явно,
и ржавая у сердца сталь:
уж более не жить мне славно.
Мне дайте право всё забыть,
стереть из памяти былое
и чашу горькую испить:
минуло время золотое.
А после дайте закричать,
вбивая гвозди в крышку гроба,
я начинаю угасать:
меня сжирает к людям злоба.
Кричу надсадно с хрипотой,
растерзан изнутри судьбою,
и жрёт меня порыв гнилой:
того никак теперь не скрою.
Но будет час, и будет тишь,
я соберу все мысли в кучу,
и пожалею только лишь:
себя напрасно этим мучу.
***
Я помню как один араб,
сувал мне в руки арафатку,
и был он волею не слаб,
затеял жаркий спор и схватку.
Хотел сто долларов за вещь,
услышать хруст моей купюры.
Такой обычный с виду клещ,
от жадности ронял прищуры.
Он думал, коли взял - куплю.
Закон такой видать на рынке.
А я такого не терплю,
пусть даже выделка в овчинке.
Просил араб - мол, мани гив.
Овец нашёл в пустыне стадо?
Молчал тогда: ни мёртв ни жив.
За доллар бы не взял. Не надо!
И без того уже вспотел,
стекали капли пота градом.
Не брал обратно, не хотел.
Пронзал араба мёртвым взглядом.
Смеялись люди круг меня,
был должен вещь купить вестимо.
Да надоела мне возня,
летела арафатка мимо.
Был я не прав, то мне урок.
Но в жизни нет простых решений.
Порою должен стать жесток.
Иных не буду слушать мнений.
***
Есть в нас досадная черта -
в себе искать дурное.
Всё тлен, упадок и тщета...
А как же остальное?
Довлеет свыше тяжкий рок,
сжирая без остатка.
Живём как сорванный цветок,
подобие придатка.
И жизнь подобна мишуре,
хорошее лишь мнится,
стоим безвольные в ведре,
нам только благо снится.
Быть может завтра новый день
со счастьем, чудесами...
во древо обратится пень...
Должны поверить сами.
***
Был жаркий день, палило солнце.
Мы пробирались по святым местам.
Воды осталось лишь на донце.
Стекал со лба солёный пот к губам.
Шли в окружении ермолок
во имя воплощения затей.
Нам нужен старины осколок,
и вот пред нами в чёрном иудей.
Он говорил по-русски славно,
подобно змею начавши плести.
Казалось несколько забавно,
что среди нас такого смог найти...
По доброй воле взял за руки,
готовый к сердцу словно прижимать,
и зашептал неясно звуки,
которые никто не мог узнать.
Мелькали пейсы пред глазами,
понять мы не могли своим умом,
он нитку красную с мольбами
вязал к запястью левому узлом.
Сколь добрый малый - мы решили,
но не поверили теперь ушам,
наивно глупые забыли,
потребовал он доллары на храм.
Хасид черствее стал стократно,
желавший Бенджи Франклина за нить,
но мы старались аккуратно
его лишь к доллару всего склонить.
Не стал терять он время даром,
другим вязав уж без убытка.
Брели мы дальше в граде старом,
а с нами - им даренная нитка.
***
Сменилось время. Небо почернело.
Так грозен сизый цвет небес.
Моё нутро пекло. Оно горело.
Будь проклят враг людей - Зевес,
и эта птица, божеская служка,
чья воля печень поедать.
Была всегда как падальщица-мушка,
её хочу я истязать.
Но сгину в скалах, тут моя могила,
а после сгинет и Зевес.
Я верю - в людях скоро станет сила,
жить смогут вовсе без чудес.
А если уповать начнут на бога,
питать надежду на него,
им в пекло небытья тогда дорога:
цена тем людям - ничего!
***
Поставлен некто над толпой -
чумазый, глупый и слепой.
Теперь бахвалится - грозится!
Толпы он боле не боится.
А знаний в нём едва на грош,
на деле вовсе нехорош.
Под ним давно раскрылась бездна,
молва о нём жестка - нелестна.
Но терпит люд... Жизнь такова!
Нас истирают жернова.
***
Пройдёт и это в скорый срок.
Иль может месяц нужно ждать.
Ты будешь снова одинок,
не смогут вновь тебя понять.
А сделал что? Ведь нет вины.
Виновны сами. Их вина!
Всегда творят из-за спины,
тем низводя тебя до дна.
На их ошибки укажи,
но сам же будешь виноват.
И слово против не скажи,
желают видеть результат.
Руками после разведут
непогрешимые ничуть,
виновного всегда найдут,
не понимая будто суть.
***
В душе досада и печаль,
окостенели мысли явно,
и ржавая у сердца сталь:
уж более не жить мне славно.
Мне дайте право всё забыть,
стереть из памяти былое
и чашу горькую испить:
минуло время золотое.
А после дайте закричать,
вбивая гвозди в крышку гроба,
я начинаю угасать:
меня сжирает к людям злоба.
Кричу надсадно с хрипотой,
растерзан изнутри судьбою,
и жрёт меня порыв гнилой:
того никак теперь не скрою.
Но будет час, и будет тишь,
я соберу все мысли в кучу,
и пожалею только лишь:
себя напрасно этим мучу.