Оскорбленное чувство
Я очень хорошо помню это оскорбленное чувство верующего - помню из своей детской религиозности, как разочаровывали меня книги, в которых, скажем, существование Бога подвергалось сомнению; и не только чувство веры: вообще чувство своего прекрасного, чувство даром приобретенной, а не воспитанной в себе этики и правоты. Например, помню, как в 13 лет я открыл рассказы Сорокина: я испытал шок, сравнимый с поражением электричеством, хотелось пойти и кинуть книгу в физиономию писателю, который теперь - один из моих любимых (и теоретически я даже мог это сделать, потому что в тот день Сорокин презентовал этот сборник в том же самом книжном магазине; вот была бы история). И я помню, с какими внутренними мучениями это чувство перерастается. Я перерос его, меня не оскорбляют книги и перформансы, оперы и инсталляции, меня теперь оскорбляют те, кого они оскорбляют. Но стал ли я лучше? Я не знаю.
Другими словами: я понимаю или, лучше сказать, допускаю, что злость верующих, которой так легко манипулировать, идет из детского-святого, но это впадение в прелесть возвеличения вечно оскорбленной детской невинности кажется, в свою очередь, оскорбительным, как-то по-садомазохистски.
(Здесь, мне кажется, можно рассказать еще одну историю о детском чтении: лет в девять я решил почитать «взрослого» Хармса и открыл, естественно (мне часто так везет), на чем-то совершенно возмутительном: «Голая еврейская девушка раздвигала ножки и выливала на свои половые органы из чашки молоко...» С этой голой еврейской девушкой (а детское отношение к сексуальному как к неприличному - тоже очень важный и тянущийся момент) я пошел к маме: дескать, как можно - и так далее. И мама посмотрела на меня и сказала что-то вроде: «Вот скажи мне: тут написано „Детгиз“? Нет? Ты взял в руки взрослую книгу - так и не жалуйся». Я очень это помню и очень за это благодарен.)
Другими словами: я понимаю или, лучше сказать, допускаю, что злость верующих, которой так легко манипулировать, идет из детского-святого, но это впадение в прелесть возвеличения вечно оскорбленной детской невинности кажется, в свою очередь, оскорбительным, как-то по-садомазохистски.
(Здесь, мне кажется, можно рассказать еще одну историю о детском чтении: лет в девять я решил почитать «взрослого» Хармса и открыл, естественно (мне часто так везет), на чем-то совершенно возмутительном: «Голая еврейская девушка раздвигала ножки и выливала на свои половые органы из чашки молоко...» С этой голой еврейской девушкой (а детское отношение к сексуальному как к неприличному - тоже очень важный и тянущийся момент) я пошел к маме: дескать, как можно - и так далее. И мама посмотрела на меня и сказала что-то вроде: «Вот скажи мне: тут написано „Детгиз“? Нет? Ты взял в руки взрослую книгу - так и не жалуйся». Я очень это помню и очень за это благодарен.)