📖 35 📖
Чем больше я училась слушать свое тело, тем очевиднее становилось насколько оно несчастно.
Я его никогда не любила. Помню, как в раннем детстве мечтала стянуть его с себя, как перчатку, и освободиться.
С ним с самого начала все было не так.
Сначала оно было не того пола. Хотели крепенького мальчика, а получилась недоношенная девочка. Все были разочарованы.
Потом оно было слишком болезным. Это всем создавало трудности и неудобства, и в возрасте полтора года тело было выслано на год жить с бабушкой.
Потом оно стало слишком высоким. До старших классов я была на голову выше своих сверстников.
- Ты вообще не девочка! - кричал мне самый красивый мальчик из параллельного класса. - Девочки не бывают такого роста!
Оно было некрасивым. В летнем лагере после второго класса мальчики собрали нас, девочек, в кучу и, беря за руку, рассортировали на две кучки: красивых и некрасивых. Я попала во вторую.
[читать дальше]Потом оно было стало толстым. Маму огорчало, что у нее, красивой и стильной женщины, такая толстая и неказистая дочь. Она только морщилась, глядя на меня, но ничего не делала для решения проблемы.
Потом оно стало ярко выраженно женским. Внезапно стало невозможно пройти по улице, проехать в общественном транспорте, в лифте, сходить в магазин без того, чтобы к тебе не начал кто-то приставать, заводить разговоры, зажать в углу, облапать, просунуть руку между ног. И сколько среди них тех, кого требовали уважать за их седины и медали.
Папа начал странно себя вести. Он возбужденно выкрикивал сальные комплименты моим бедрам и груди, косясь на мать, которая поджимала губы. Фотографировал с ракурсов, с которых не фотографируют детей. Начал звать меня на прогулки, требуя, чтобы я надевала короткую юбку и каблуки. Шел довольный, что на меня похотливо пялятся мужики.
Потом оно стало грязным, когда незнакомые мужчины затолкали меня в машину среди бела дня и увезли. Когда они и их друзья со мной закончили, они выкинули меня там же, где и взяли. До того дня я была девственницей, которая мечтала о красивой свадьбе.
Потом оно стало разменной монетой. Если ты хочешь, чтобы мужчина уделял тебе внимание и проводил с тобой время, ты должна ему давать в распоряжение свое тело. Без этого ты ему ни в каком виде не нужна, он ни секунды своей жизни на тебя не потратит.
В последние 7 лет я узнала, что тело, оказывается, стало настолько отвратительно, что на него даже не встает.
Тело было тюрьмой, из которой не выйти при жизни. Оно тянуло к земле, оно определяло мою судьбу. По его виду решали твою ценность, делали выводы о твоей личности и выбирали, как с тобой обращаться.
Только рядом с Вами мое тело чувствовало себя хорошо. С Вами оно могло просто быть, просто существовать вне оценочных рамок и чувствовать, что ему рады просто так. Просто потому, что оно есть. На сеансах я чувствовала надежду, что для моего тела возможна счастливая жизнь, но выходя обратно в мир спотыкалась о невозможность этой мечты. Тело хотело на ручки и быть любимым, но где я ему это возьму?
Я понимала, тело не виновато, что общество такое, родители такие и мужчины такие. Знала, что кроме меня, оно никому не нужно и никто, кроме меня, о нем не позаботится. Но даже сочувствие к нему давалось мне с трудом. Мне бы кто посочувствовал за жизнь в этом неправильном, болезном, некрасивом, грязном, нелюбимом теле. Будь у меня другое тело, или не будь у меня тела вообще, не пришлось бы все это пережить.
Однако, результаты у работы с телом все же появлялись. Например, тело, которое в начале ощущалось грудой плохо подогнанных друг к другу блоков, которые где-то онемели, где-то болели, теперь ощущалось цельным и теплым.
Когда я, будучи в магазине или на улице, вспоминала про тело и мне удавалось в него «приземлиться», люди совсем иначе на меня реагировали. Они вдруг становились вежливее, внимательнее, даже с ноткой желания быть со мной особенно обходительными. Или мне просто казалось? Я начинала нервно проверять, может, у меня грязь на лице или вдруг вид больной, и поэтому со мной вдруг цацкаются. Однажды перед посадкой в автобус я торопливо допила свой стакан кофе, выбросила его в урну и зашла в переднюю дверь автобуса. Когда я добывала свой билетик из автомата возле водительского сидения, водитель сказал, что можно было кофе и не выбрасывать, а с собой взять. Я оторопела: он что, меня ВИДИТ?
Вы сказали, что тело может посылать невербальные сигналы «Я есть» и «Меня нет», и люди их считывают.
С одной стороны, такие изменения немножко радовали, а с другой ощущались жалкой насмешкой. Проведя столько лет в экзистенциальном изгнании, я в глубине души лелеяла детскую надежду, что стоит мне выйти в мир, он меня радушно встретит. И я почувствую наконец-то, что в нем мне рады. Мне стольких сил и столько храбрости потребовалось выбраться из своего тонущего бункера, но мир снаружи не выглядел таким, в котором хочется жить. Плюс, в моем возрасте у людей уже семья, дети и карьера, а мне надо тяжело и много работать, чтобы хотя бы частично наверстать то, что для нормальных людей уже пройденный жизненный этап. Ни Мистера Большого, ни Мисс Мелкую перспектива такой унылой жизни не устраивала категорически. Большой хотел грандиозных успеха и достижений, Мелкая хотела самой счастливой, самой солнечной жизни, которая только возможна.
Вы говорили, что им нужно помочь отпустить эти мечты, пережить это горе и получать удовольствие от реальной жизни во всей ее настоящести.
Я пыталась с ними ласково разговаривать, объяснять им ситуацию и обстоятельства, но они уперлись рогом. Ни один из них не соглашался кооперироваться ради всего лишь серенькой, непримечательной жизни в унылом, сереньком мире, построить которую еще и потребует огромных усилий. Не понятно, где вообще взять то самое чувство, которое заставляет просыпаться с утра и действовать? Как оно вообще выглядит, как ощущается?
Мне оставалось только цепляться за абстрактную надежду, что Вы, такая мудрая и компетентная, поможете мне найти какое-то приемлемое решение.
Я его никогда не любила. Помню, как в раннем детстве мечтала стянуть его с себя, как перчатку, и освободиться.
С ним с самого начала все было не так.
Сначала оно было не того пола. Хотели крепенького мальчика, а получилась недоношенная девочка. Все были разочарованы.
Потом оно было слишком болезным. Это всем создавало трудности и неудобства, и в возрасте полтора года тело было выслано на год жить с бабушкой.
Потом оно стало слишком высоким. До старших классов я была на голову выше своих сверстников.
- Ты вообще не девочка! - кричал мне самый красивый мальчик из параллельного класса. - Девочки не бывают такого роста!
Оно было некрасивым. В летнем лагере после второго класса мальчики собрали нас, девочек, в кучу и, беря за руку, рассортировали на две кучки: красивых и некрасивых. Я попала во вторую.
[читать дальше]Потом оно было стало толстым. Маму огорчало, что у нее, красивой и стильной женщины, такая толстая и неказистая дочь. Она только морщилась, глядя на меня, но ничего не делала для решения проблемы.
Потом оно стало ярко выраженно женским. Внезапно стало невозможно пройти по улице, проехать в общественном транспорте, в лифте, сходить в магазин без того, чтобы к тебе не начал кто-то приставать, заводить разговоры, зажать в углу, облапать, просунуть руку между ног. И сколько среди них тех, кого требовали уважать за их седины и медали.
Папа начал странно себя вести. Он возбужденно выкрикивал сальные комплименты моим бедрам и груди, косясь на мать, которая поджимала губы. Фотографировал с ракурсов, с которых не фотографируют детей. Начал звать меня на прогулки, требуя, чтобы я надевала короткую юбку и каблуки. Шел довольный, что на меня похотливо пялятся мужики.
Потом оно стало грязным, когда незнакомые мужчины затолкали меня в машину среди бела дня и увезли. Когда они и их друзья со мной закончили, они выкинули меня там же, где и взяли. До того дня я была девственницей, которая мечтала о красивой свадьбе.
Потом оно стало разменной монетой. Если ты хочешь, чтобы мужчина уделял тебе внимание и проводил с тобой время, ты должна ему давать в распоряжение свое тело. Без этого ты ему ни в каком виде не нужна, он ни секунды своей жизни на тебя не потратит.
В последние 7 лет я узнала, что тело, оказывается, стало настолько отвратительно, что на него даже не встает.
Тело было тюрьмой, из которой не выйти при жизни. Оно тянуло к земле, оно определяло мою судьбу. По его виду решали твою ценность, делали выводы о твоей личности и выбирали, как с тобой обращаться.
Только рядом с Вами мое тело чувствовало себя хорошо. С Вами оно могло просто быть, просто существовать вне оценочных рамок и чувствовать, что ему рады просто так. Просто потому, что оно есть. На сеансах я чувствовала надежду, что для моего тела возможна счастливая жизнь, но выходя обратно в мир спотыкалась о невозможность этой мечты. Тело хотело на ручки и быть любимым, но где я ему это возьму?
Я понимала, тело не виновато, что общество такое, родители такие и мужчины такие. Знала, что кроме меня, оно никому не нужно и никто, кроме меня, о нем не позаботится. Но даже сочувствие к нему давалось мне с трудом. Мне бы кто посочувствовал за жизнь в этом неправильном, болезном, некрасивом, грязном, нелюбимом теле. Будь у меня другое тело, или не будь у меня тела вообще, не пришлось бы все это пережить.
Однако, результаты у работы с телом все же появлялись. Например, тело, которое в начале ощущалось грудой плохо подогнанных друг к другу блоков, которые где-то онемели, где-то болели, теперь ощущалось цельным и теплым.
Когда я, будучи в магазине или на улице, вспоминала про тело и мне удавалось в него «приземлиться», люди совсем иначе на меня реагировали. Они вдруг становились вежливее, внимательнее, даже с ноткой желания быть со мной особенно обходительными. Или мне просто казалось? Я начинала нервно проверять, может, у меня грязь на лице или вдруг вид больной, и поэтому со мной вдруг цацкаются. Однажды перед посадкой в автобус я торопливо допила свой стакан кофе, выбросила его в урну и зашла в переднюю дверь автобуса. Когда я добывала свой билетик из автомата возле водительского сидения, водитель сказал, что можно было кофе и не выбрасывать, а с собой взять. Я оторопела: он что, меня ВИДИТ?
Вы сказали, что тело может посылать невербальные сигналы «Я есть» и «Меня нет», и люди их считывают.
С одной стороны, такие изменения немножко радовали, а с другой ощущались жалкой насмешкой. Проведя столько лет в экзистенциальном изгнании, я в глубине души лелеяла детскую надежду, что стоит мне выйти в мир, он меня радушно встретит. И я почувствую наконец-то, что в нем мне рады. Мне стольких сил и столько храбрости потребовалось выбраться из своего тонущего бункера, но мир снаружи не выглядел таким, в котором хочется жить. Плюс, в моем возрасте у людей уже семья, дети и карьера, а мне надо тяжело и много работать, чтобы хотя бы частично наверстать то, что для нормальных людей уже пройденный жизненный этап. Ни Мистера Большого, ни Мисс Мелкую перспектива такой унылой жизни не устраивала категорически. Большой хотел грандиозных успеха и достижений, Мелкая хотела самой счастливой, самой солнечной жизни, которая только возможна.
Вы говорили, что им нужно помочь отпустить эти мечты, пережить это горе и получать удовольствие от реальной жизни во всей ее настоящести.
Я пыталась с ними ласково разговаривать, объяснять им ситуацию и обстоятельства, но они уперлись рогом. Ни один из них не соглашался кооперироваться ради всего лишь серенькой, непримечательной жизни в унылом, сереньком мире, построить которую еще и потребует огромных усилий. Не понятно, где вообще взять то самое чувство, которое заставляет просыпаться с утра и действовать? Как оно вообще выглядит, как ощущается?
Мне оставалось только цепляться за абстрактную надежду, что Вы, такая мудрая и компетентная, поможете мне найти какое-то приемлемое решение.