крафт: рецензии и номинации
Снова о последних книгах, вышедших в серии *kraft:
с другом антоном обсуждали нейтронную бомбу / я говорил что её изобрели империалисты / для сохранения материальных благ / антон мне отвечал что это хорошо / неплохо взорвать такую / где-нибудь в кремле где-нибудь в капитолии / в елисейском дворце верховной раде / кнессете сейме альтинге бундестаге // давно я не видел друга антона / даже не знаю где он живёт / может как хотел подался к буддистам / к художникам в питер или куда / но если б я встретил его теперь / то первым делом сказал бы ему: / да тоха ты был прав
Валентин Воронков
Если «ранние» публикации Эдуарда Лукоянова (2009 года) демонстрируют достаточное разнообразие, включая и небезынтересные эксперименты с графическим строением стиха, и тексты, свидетельствующие о влиянии на молодого автора обэриутов, то как минимум начиная с 2012 года можно говорить о сформировавшейся поэтике. Именно тексты последнего периода составляют основу дебютной книги поэта. Поэзия Лукоянова генетически связана с концептуализмом (и с обэриутами уже не напрямую, а как с предшественниками концептуалистов), а также с иронистами; отчасти в области иронии, сарказма, гротеска можно найти точки пересечения поэтики Лукоянова с творчеством Данилы Давыдова, Валерия Нугатова и некоторых других поэтов; по другой линии «родства» - вниманию к социально-политической, гражданской тематике - Лукоянов близок к «новым социальным поэтам», кругу альманаха «Транслит» (место издания книги не случайно), но в этом ряду Лукоянова выделяет тотальная ирония, которая в некоторых случаях может восприниматься как направленная одновременно на несколько идеологически противостоящих сторон. Ирония, а также цитатность, нередко пастиш, часто - в соединении с социально-политической тематикой, часто - с маркерами «филологичности» или «философичности», готовыми в любой момент обернуться издёвкой, - наиболее заметные свойства поэтики Лукоянова, делающие её узнаваемой.
С печалью я гляжу на ваше поколение / знатоков языковых игр и соматической поэтики. / То пролетарием прикинетесь угнетённым, // то дедом слабоумным на лифте катаетесь.
Елена Горшкова
Чтение дебютной книги Эдуарда Лукоянова заставляет вспомнить, прежде всего, о практике концептуалистов и в особенности Д. А. Пригова. Во многих стихотворениях книги поэт обращается к типам речи, которые подчас с трудом сочетаются друг с другом, и совмещает их, избегая прямой критики сталкивающихся дискурсов - так, как это делал Пригов, говоривший в этом случае об особой, «мерцающей» субъективности. По текстам Лукоянова разбросаны метки, не позволяющие забыть об их «искусственной», «сотворённой» природе. Разговорная речь перебивается неожиданными и неестественными инверсиями, немотивированными стяжениями гласных, вторжениями чужеродного для «возвышенного» языка. Язык здесь, с одной стороны, стремится к «нейтральности», разговорности, а с другой, постоянно разрушает эту нейтральность, в результате чего речь начинает восприниматься «вчуже» - как специфическим образом сконструированный механизм. Субъект этих текстов амбивалентен: даже когда речь ведётся от первого лица, создаётся ощущение, что в самом тексте присутствует лишь одна инстанция субъекта, в то время как другая смотрит на этот текст со стороны и анализирует его, вызывая неожиданные и немотивированные «сбои» в дискурсе. Подобное устройство субъективности позволяет прочитывать тексты Лукоянова в социально-критическом ключе - как проект, направленный на расщепление «однозначной» реальности и утверждение сложной, опосредованной рефлексии над социальным.
Любители поэтики наивной, / (писатель ждёт уж рифмы квазисимулятивный) / вы кушаете немытый ледник. // Лучше как Есенин Серж / ходить среди берёзных мреж. // А лес какой, а лес какой, / а птички на ветвях такие / педерастоненавистнические.
Кирилл Корчагин
На мой взгляд, стихи Эдуарда Лукоянова интересны из-за их прямо-таки глубинной бескомпромиссности и тихой ярости, направленной на симуляционную реальность 2010-х годов. Лукоянов показывает экзистенциальную выхолощенность политических и жизнетворческих проектов, которые реализует современный человек: как когда-то Вагинов, он соединяет посредством ритма ошмётки тоталитарной культуры, постсоветского детства и читательских впечатлений. Рискну предположить, что автору гораздо интереснее, как эти тексты функционируют за пределами литературного сообщества. Несмотря на боевое название, от книги веет какой-то страшной усталостью: от культуры, от политической реальности, наконец, от человеческого проекта вообще. Впрочем, мотив меланхолической скуки, обуявшей автора и его странных персонажей, разбавляется горькой иронией (кажется, это яд): концептуалистский цирк уехал, а грустный клоун остался. Что ему ещё делать, как не сталкивать друг с другом выпотрошенные смысловые ряды? При этом некоторые тексты Лукоянова по-настоящему пронзительны: в первую очередь это относится к тем из них, что работают с биографическим мифом.
Мой школьный товарищ мечтал воевать, / чтоб негодяй американец нашу землю захватил, / а он ушёл бы в партизаны. / Ему кричали бы тогда: «Неси патроны, Тишка, / сейчас мы немцу зададим!» / Он был бы юным диверсантом, / в разведке старшим помогал, / а в плену его бы пытали <...> Девочки считали его дураком, / мальчики пытались убедить, / что он погиб бы на войне одним из первых, / в первой битве, / а может быть, и раньше. / Теперь я понимаю, что он, наверно, так считал, / что лучше на войне, чем в мире / влачить существования подобье / в школьных застенках.
Денис ЛарионовВоздух №3-4, 2013
Крафт-книга Евгении Сусловой "Свод масштаба" (2013) попала в шорт-лист премии "Различие", с чем мы и поздравляем ее автора.
Крафт-книга Эдуарда Лукоянова "Хочется какого-то культурного терроризма..." (2013) удостоилась максимально возможного числа рецензий в журнале поэзии "Воздух" за прошлый год.
с другом антоном обсуждали нейтронную бомбу / я говорил что её изобрели империалисты / для сохранения материальных благ / антон мне отвечал что это хорошо / неплохо взорвать такую / где-нибудь в кремле где-нибудь в капитолии / в елисейском дворце верховной раде / кнессете сейме альтинге бундестаге // давно я не видел друга антона / даже не знаю где он живёт / может как хотел подался к буддистам / к художникам в питер или куда / но если б я встретил его теперь / то первым делом сказал бы ему: / да тоха ты был прав
Валентин Воронков
Если «ранние» публикации Эдуарда Лукоянова (2009 года) демонстрируют достаточное разнообразие, включая и небезынтересные эксперименты с графическим строением стиха, и тексты, свидетельствующие о влиянии на молодого автора обэриутов, то как минимум начиная с 2012 года можно говорить о сформировавшейся поэтике. Именно тексты последнего периода составляют основу дебютной книги поэта. Поэзия Лукоянова генетически связана с концептуализмом (и с обэриутами уже не напрямую, а как с предшественниками концептуалистов), а также с иронистами; отчасти в области иронии, сарказма, гротеска можно найти точки пересечения поэтики Лукоянова с творчеством Данилы Давыдова, Валерия Нугатова и некоторых других поэтов; по другой линии «родства» - вниманию к социально-политической, гражданской тематике - Лукоянов близок к «новым социальным поэтам», кругу альманаха «Транслит» (место издания книги не случайно), но в этом ряду Лукоянова выделяет тотальная ирония, которая в некоторых случаях может восприниматься как направленная одновременно на несколько идеологически противостоящих сторон. Ирония, а также цитатность, нередко пастиш, часто - в соединении с социально-политической тематикой, часто - с маркерами «филологичности» или «философичности», готовыми в любой момент обернуться издёвкой, - наиболее заметные свойства поэтики Лукоянова, делающие её узнаваемой.
С печалью я гляжу на ваше поколение / знатоков языковых игр и соматической поэтики. / То пролетарием прикинетесь угнетённым, // то дедом слабоумным на лифте катаетесь.
Елена Горшкова
Чтение дебютной книги Эдуарда Лукоянова заставляет вспомнить, прежде всего, о практике концептуалистов и в особенности Д. А. Пригова. Во многих стихотворениях книги поэт обращается к типам речи, которые подчас с трудом сочетаются друг с другом, и совмещает их, избегая прямой критики сталкивающихся дискурсов - так, как это делал Пригов, говоривший в этом случае об особой, «мерцающей» субъективности. По текстам Лукоянова разбросаны метки, не позволяющие забыть об их «искусственной», «сотворённой» природе. Разговорная речь перебивается неожиданными и неестественными инверсиями, немотивированными стяжениями гласных, вторжениями чужеродного для «возвышенного» языка. Язык здесь, с одной стороны, стремится к «нейтральности», разговорности, а с другой, постоянно разрушает эту нейтральность, в результате чего речь начинает восприниматься «вчуже» - как специфическим образом сконструированный механизм. Субъект этих текстов амбивалентен: даже когда речь ведётся от первого лица, создаётся ощущение, что в самом тексте присутствует лишь одна инстанция субъекта, в то время как другая смотрит на этот текст со стороны и анализирует его, вызывая неожиданные и немотивированные «сбои» в дискурсе. Подобное устройство субъективности позволяет прочитывать тексты Лукоянова в социально-критическом ключе - как проект, направленный на расщепление «однозначной» реальности и утверждение сложной, опосредованной рефлексии над социальным.
Любители поэтики наивной, / (писатель ждёт уж рифмы квазисимулятивный) / вы кушаете немытый ледник. // Лучше как Есенин Серж / ходить среди берёзных мреж. // А лес какой, а лес какой, / а птички на ветвях такие / педерастоненавистнические.
Кирилл Корчагин
На мой взгляд, стихи Эдуарда Лукоянова интересны из-за их прямо-таки глубинной бескомпромиссности и тихой ярости, направленной на симуляционную реальность 2010-х годов. Лукоянов показывает экзистенциальную выхолощенность политических и жизнетворческих проектов, которые реализует современный человек: как когда-то Вагинов, он соединяет посредством ритма ошмётки тоталитарной культуры, постсоветского детства и читательских впечатлений. Рискну предположить, что автору гораздо интереснее, как эти тексты функционируют за пределами литературного сообщества. Несмотря на боевое название, от книги веет какой-то страшной усталостью: от культуры, от политической реальности, наконец, от человеческого проекта вообще. Впрочем, мотив меланхолической скуки, обуявшей автора и его странных персонажей, разбавляется горькой иронией (кажется, это яд): концептуалистский цирк уехал, а грустный клоун остался. Что ему ещё делать, как не сталкивать друг с другом выпотрошенные смысловые ряды? При этом некоторые тексты Лукоянова по-настоящему пронзительны: в первую очередь это относится к тем из них, что работают с биографическим мифом.
Мой школьный товарищ мечтал воевать, / чтоб негодяй американец нашу землю захватил, / а он ушёл бы в партизаны. / Ему кричали бы тогда: «Неси патроны, Тишка, / сейчас мы немцу зададим!» / Он был бы юным диверсантом, / в разведке старшим помогал, / а в плену его бы пытали <...> Девочки считали его дураком, / мальчики пытались убедить, / что он погиб бы на войне одним из первых, / в первой битве, / а может быть, и раньше. / Теперь я понимаю, что он, наверно, так считал, / что лучше на войне, чем в мире / влачить существования подобье / в школьных застенках.
Денис ЛарионовВоздух №3-4, 2013
- Также обнаружены рецензии на крафт-книгу Романа Осминкина "Товарищ-слово" (2012) в позапрошлогоднем выпуске - см. здесь.