Ученье - свет, а учёных - тех и вовсе тьма (О науке. Часть IV)
Продолжение - начало тут.
И Авраам родил Исаака:
Родня родню не кормит, но тяжело тому,кто ее не имеет.
Поговорка
Как и в других странах, у нас на человека приходится много родных. Научные работники - не исключение. И это неплохо, кроме случаев, когда все эти родные пожелают стать научными работниками.
В одном институте, занимающемся синтезом лекарств, обнаруживается редкий экземпляр - сотрудник, имеющий заочное образование инженера по производству синтетических кож. Он ничего не делает год, три, пять, пятнадцать. Вместо того, чтобы поднять со стула его самого, поднимается вопрос:
- Товарищи, этот человек ничего не делает. Более того, он никогда ничего не делал кроме того, что получал зарплату научного сотрудника первой степени. Почему допускаем такое?
Зевая от досады, старые кадры отвечают, что его дядя - заведующий кафедрой. Чего же боле? Новый заведующий кафедрой по чистой случайности не является родственником специалиста по кожам. Но как руководитель он исповедует полутайно следующую глубокую мысль:
- То, что племянник бывшего заведующего кафедрoй ни к чему не способный лентяй,- факт, и всегда было фактом! Но если я предложу его снять, скажут, что я начинаю кампанию против людей своего предшественника...
Итак, на практике против бездари в науке трудно принять меры. Выходит, что родство - вполне реальная сила, даже если оно с просроченной давностью, как в упомянутом случае.
Разумеется, родство бывает разным. Джон, брат Хэмфри Дэви, изобретателя безопасной рудничной лампы - также большой исследователь. Дед Чарлза Дарвина, Эразм Дарвин,- бесспорно, ученый. То же можно сказать и о дочери Марии Кюри - Ирен Кюри. Сын Нипьса Бора стал, как и его отец и независимо от него, Нобелевским лауреатом. Для величин мирового масштаба подобная потомственность отнюдь не синекура, а камень на шею. Люди, газеты, журналы каждый миг готовы заявить, что такой-то использует имя своего великого родственника для собственной выгоды.
Но мы имеем в виду отнюдь не этих великих родственников. Речь идет о родстве, с которым связано увеличение потока серости в науке, когда потери для нее потомственно умножаются. У нас существуют целые административно обособленные научные звенья, пополняемые только сыновьями, дочерьми, зятьями и другими родственниками академического персонала, тогда как из 1700 строителей Бургасского нефтекомбината только три-четыре работают со своими сыновьями. Если бы ученый-отец создавал ученых детей, это было бы хорошо. Но обычно все происходит иначе: отец со служебным положением создает детей со служебным положением.
Надо сказать, что проблема эта не новая. Заметная фигура в науке, химик Артур Ганч, еще до того мак он приобрел известность, участвовал в конкурсе на замещение должности профессора в Швейцарии. В прошлом веке в маленькой Швейцарии в рецензенты разумно выбирались три человека из разных стран Европы. На конкурс явилось четыре кандидата и в конце концов оказалось, что все три рецензента поставили Ганча на второе место, а первое место каждый из них отдал... своему зятю. Но так как у всех рецензентов были разные зятья, Артур Ганч выиграл соревнование. Это единственный известный случай, когда справедливость победила родственные связи. Он показывает, хотя и без претензий на обобщение, что борьба против этого вида беспринципности в принципе возможна.
Может быть, и у нас стоит рекомендовать, например, в рамках СЭВ, международное рецензирование на замещение конкурсных должностей. Почему бы и нет? Труды кандидатов рассылаются, скажем, рецензентам в СССР, Польшу и Венгрию. Рецензии зачитываются перед научным советом, который принимает решение. Это решение будет объектом, если не международного контроля, то хотя бы международной известности. В этом отношении у нас уже есть значительный опыт рецензирования диссертаций при назначении рецензентов из другой страны, главным образом из Советского Союза. В конце концов, это одна из форм научной интеграции. Иначе будет распространяться нерадостная практика проведения конкурсов только с одним кандидатом. Лишь какой-нибудь наивный человек может робко спросить по поводу конкурсного объявления в прессе: "Место уже предназначено для кого-то?"
Вначале этот вопрос смущал служебные инстанции, но теперь задается вполне серьезно, а ответы, которые на него даются, воспринимаются так же серьезно.
В сказке Шарля Перро, наверное, нашелся бы какой-нибудь красавец-юноша, который явился на конкурс и победил преднамеренную непригодность того, кто ищет доцентуру по абонементу. Но действительное положение дел все-таки таково: объявляется конкурс, приходит единственный кандидат, который и выигрывает...
Дела и дело
И стало беспощадно ясно:
жизнь прошумела и ушла...
Александр БЛОК
Становление и преуспевание научных работников проходят перед бесстрастным оком календаря, Крутится счетчик лет, растут потери времени, седеют волосы... Ничего не поделаешь - время идет, приметы возраста становятся все заметнее. И заодно с ними, не званный, как морщины, встает вопрос: "Что ты сделал?"
Титулы и звания, безусловно, улучшают самочувствие ученого, но только до известной степени. Они помогают, главным образом, выглядеть солидно перед широкой публикой, которая, как правило, склонна уважать в кредит научного работника, если он кандидат, доцент или, тем более, профессор. Это освобождает от необходимости проникать в "туманные подробности",
И все-таки есть исключения. Это ученые, говоря о которых никому в голову не придет называть их титулы. Разве кто-нибудь говорит "профессор Менделеев", "академик Планк", "доктор Эрлих" (а Эрлих имел две докторских степени - по химии и по медицине) или "профессор Бутлеров"? Нет, эти люди выше титулов. Дела их не вмещаются ни в какие звания, сколь бы громкими они ни были. Более того, общество, которое дало им высокие титулы, само наделило их имена благородной простотой, чтобы не смешивать с научной "мессой".
Бывает, конечно, что и великие творцы, не лишенные человеческой суетности, проявляют слабость к званиям. Нельзя сказать, что Резерфорд сильно стремился к ним, но факт, что он принимал их с удовольствием, особенно титул лорда, данный ему за научные заслуги. Не всякий безразличен к почетным званиям в такой мере, как Эразм Роттердамский или Бенедикт Спиноза, избегавшие любой академической связанности и ценившие превыше всего свою творческую свободу. Не нужно, однако, забывать, что речь идет о великих мыслителях, а не о великих экспериментаторах. В их время лабораторное оснащение было нищенским, а административная насыщенность науки - ничтожной. Теперь наша научно-исследовательская машина так заросла административным сорняком, что если ученый не имеет хотя бы тонкой брони какого-нибудь званьица или титула, ему вообще невозможно проводить масштабное исследование. На способного человека без ученого звания смотрят как на пассажира, пропустившего свой поезд и попавшего в группу, отбывающую в другом направлении...
Впрочем, люди до некоторой степени вправе сказать:
- Кто только у нас не имеет ученого звания! А у этого нет. Вероятно, здесь что-то не в порядке...
Так или иначе, титулы дают защищенное от ветра место на службе, позволяют обзавестись престижем среди коллег... Однако по другую сторону - там, где кончается реклама и начинается территория истинных достижений,- титулы с годами растворяются, так же как деваются куда-то с течением времени такие мощные подпорки карьеры, как родственные и дружеские связи, - имеет значение только Дело.
Каких только неожиданностей не преподносит нам история!
Сколько посредственных личностей получили бессмертие только потому, что крупный учёный счел нужным поспорить с ними! Каждый знает "Анти-Дюринг" Энгельса, Стоил Дюринг того или нет, но в историю он вошел.
Как повысилась бы эффективность научной работы, если по достижении ученым пятнадцати-двадцатилетнего стажа общество, которое платит ему зарплату, было вправе спросить не о том, какие он имеет звания и какой юбилей ему справлять, а каково его научное Дело, И есть ли оно у него вообще.
Есть такая избитая фраза: "Не хватило бы времени только для перечисления всего, сделанного ученым". Между тем описание главных результатов деятельности ученого, если подойти к этому серьезно, не требует тысячи страниц. Дело великана в науке можно охарактеризовать несколькими строками - по доказанным вкладам, как это делается в энциклопедиях. Большее резюмируется легко в отличие от Ничего, о котором сказать что-либо определенное очень трудно, если вообще возможно.
м, тема разрабатывалась три года. И каждый квартал, каждые полгода, каждый год в течение этого периода научные работники отчитывались: "У нас все в порядке", и организаторы-администраторы, в свою очередь, рапортовали выше: "Все в порядке". А в конце третьего года выяснилось, что далеко не все в порядке. При этом администраторы попадают в особое положение. Каждый может спросить у них:
- Как же так, в этапных отчетах дела шли блестяще, Ставились очки в соревновании, давались материальные и моральные поощрения, а теперь вдруг "по объективным причинам" нет выполненной работы? Куда же вы смотрели?..
Таким образом, этапный отчет превращает вышестоящую инстанцию из контрольного поста в соучастника или, самое малое, в буфер, который смягчает возмездие за невыполненную работу. В самом деле, проверяющий в "розовых очках" всегда вправе отметить, что если за каждый хорошо сделанный этапный отчет ставится "плюс", а за неблагоприятный исход "минус", то на двадцать "плюсов" приходится только один "минус". Значит, люди все-таки трудились! Если в супермаркетах признается элемент риска при продаже сыра, почему риск должен быть меньшим для отчетов в науке?..
И члены ученого совета голосуют, Голосуют за то, чтобы тема считалась "завершенной в рамках возможностей..."
Умышленное лавирование действительности для извлечения личной выгоды нужно бы считать уголовным преступлением, В научной работе оно особенно пагубно, так как оценочные критерии на практике не всегда понятны для общественности. Но пока взаимная лесть чувствует себя победоносно в разных областях науки, мы должны быть бдительны: для молодой крови, которая каждый год вливается в научные институты, очень важно не заразиться этим губительным микробом!
Отклик
Столб дыма уносит новости богу...
Теефиль ГОТЬЕ
Дела в науке сегодня обстоят так, что исследователи во многих сферах - речь идет о тех, кто непосредственно занимается научной работой,- не имеют прямой связи с социальным заказом, направленным науке. Зтот социальный заказ должен преодолеть бюрократическую запруду странного гибридного племени, названного "организаторами науки". Эти последние - трансформатор, в котором практические потребности научно-исследовательской деятельности преобразуются в заседания и бумажный хаос.
С государственных верхов, например, подается сигнал, что научные институты не оправдывают средства, выделенные им от бюджетного пирога, и их деятельность следует усилить и освежить. Сигнал попадает к бюрократу. Поскольку главный рабочий орган бюрократа- седалище, то он реагирует именно им: увеличивает продолжительность и частоту заседаний, отчетных собраний и словоизлияний. Телефонный провод становится тесным для бегущих по нему канцелярских распоряжений. Если исследователь отчитывался до сих пор раз в полгода, то теперь он должен делать это ежеквартально с перспективой в будущем выпекать отчеты ежемесячно. Бессмыслица бьет ключом, отнимая дорогое рабочее время.
И все это под благородным предлогом, что работа улучшилась донельзя.
Не такой "седалищный отклик", на патетические призывы к усилению роли родной науки надо реагировать не молчанием, а справедливым возмущением.
Уплотнение так называемых этапных отчетов порождает еще одно глубоко проникающее зло. Предположим, тема разрабатывалась три года. И каждый квартал, каждые полгода, каждый год в течение этого периода научные работники отчитывались: "У нас все в порядке", и организаторы-администраторы, в свою очередь, рапортовали выше: "Все в порядке". А в конце третьего года выяснилось, что далеко не все в порядке. При этом администраторы попадают в особое положение. Каждый может спросить у них:
- Как же так, в этапных отчетах дела шли блестяще, Ставились очки в соревновании, давались материальные и моральные поощрения, а теперь вдруг "по объективным причинам" нет выполненной работы? Куда же вы смотрели?..
Таким образом, этапный отчет превращает вышестоящую инстанцию из контрольного поста в соучастника или, самое малое, в буфер, который смягчает возмездие за невыполненную работу. В самом деле, проверяющий в "розовых очках" всегда вправе отметить, что если за каждый хорошо сделанный этапный отчет ставится "плюс", а за неблагоприятный исход "минус", то на двадцать "плюсов" приходится только один "минус". Значит, люди все-таки трудились! Если в супермаркетах признается элемент риска при продаже сыра, почему риск должен быть меньшим для отчетов в науке?..
И члены ученого совета голосуют, Голосуют за то, чтобы тема считалась "завершенной в рамках возможностей..."
Умышленное лавирование действительности для извлечения личной выгоды нужно бы считать уголовным преступлением, В научной работе оно особенно пагубно, так как оценочные критерии на практике не всегда понятны для общественности. Но пока взаимная лесть чувствует себя победоносно в разных областях науки, мы должны быть бдительны: для молодой крови, которая каждый год вливается в научные институты, очень важно не заразиться этим губительным микробом!
Сожжённая земля
После того, как Пифагор открыл свою теорему,
он принес в жертву сто волов. С тех пор
крупный рогатый скот трепещет всякий раз,
когда открывается новая истина...
Людвиг БЁРНЕ
Служебный рост канцелярского работника всем понятен. Бальзак описал его в "Чиновниках": писарь, старший писарь, заместитель начальника отделения, начальник отделения и т. д. Вертикальная схема этого процесса упирается даже а министерское кресло. Но что означает рост ученого? Стать начальником и бросить научные занятия, чтобы сидеть в президиуме? Это делают многие, но сколько среди них истинных ученых? Или завоевать право подписывать заявления об отпусках и ставить наискосок резолюции: "разрешаю", "не разрешаю"? И такие тоже есть, но разве это рост? А может быть, восход ученого должен происходить по кривой "ученый- более ученый"?
В 1895 г. Конраду Рентгену было 49 лет, и он считался лучшим физиком-экспериментатором в Германии. Он был одним из самых серьезных исследователей, но все еще не выделялся из числа столь же серьезных ученых, Когда в 1895 г, он открывает Х-лучи, названные позднее по его имени рентгеновскими, он поднимается так высоко, что лишь немногие в истории науки могут встать с ним рядом. Служебное его положение при этом не изменилось. Но кто посмел бы сказать, что Рентген не вырос как ученый?
Или обратимся к Михаилу Кучерову, одной из самых интересных личностей в русской науке конца прошлого века. В 1881 г., в возрасте 31 года, он открывает гидрирование ацетилена - реакцию, которая носит его имя и по которой в Англии и Германии начали промышленную выработку синтетической уксусной кислоты. Из-за связей со студенческими революционными кружками его "замораживают" на должности лаборанта, и только лет через десять, после того как Кучеров получил мировую известность, его утверждают... доцентом. Рядом с ним трудились и профессора, и академики, неизвестные истории науки как тогда, так и теперь. С открытием новой реакции Кучеров поднимается к вершинам науки, но этого никак не чувствуют его больная туберкулезом жена, пятеро детей. Его зарплата осталась мизерной, семейство испытывало большие материальные затруднения.
Следовательно, служебное и научное продвижение - линии, которые редко совпадают в реальном пространстве человеческой биографии. Люди так устроены, что руководитель далеко не всегда склонен иметь сотрудников, которые способнее его. Они его пугают самим своим существованием. Хорошо было бы, если бы большой ученый, подобно миллионерам, мог жить инкогнито. Таким счастливцем в свое время был Уиллард Гиббс, янки из Коннектикута, которому местные профессора не хотели верить, что он истинный Гиббс, один из основоположников химической термодинамики. Однако Гиббс - редкое исключение, особенно теперь, когда оперативное "прощупывание" научных конкурентов достигло очень высокого уровня.
Что может сделать руководитель, который увидел или думает, что увидел опасность в лице способного и энергичного сотрудника? Во-первых ,он вспомнит о редких, но все-таки существующих примерах, когда руководитель добровольно уступает свой пост более способному. Это воспоминание покажется ему страшным сном. Во-вторых, он признается себе, что привык к своему руководящему месту и не представляет жизни без него. В-третьих, ему приходит в голову, что он, в конце концов, не назначал сам себя, его поставили там, где нужно. В-четвертых, упомянутый сотрудник, конечно, очень способен, но если внимательнее присмотреться, в нем могут найтись изъяны. Тогда можно что-то придумать. И практика показывает, что обычно что-то придумать удается!
Наивно предполагать, что около неспособного руководителя соберутся и смогут долго и плодотворно работать способные сотрудники. Руководитель с университетским дипломом, средние оценки в котором не превышают число п (3,14), нередко создает вокруг себя стерильную зону, населенную посредственностями, с которыми чрезвычайно трудно бороться. Да и кто и как будет это делать? Насколько эта зона полезна для личной безопасности такого научного руководителя, настолько она вредна для научной общественности. Как мы видим, получается расхождение личных интересов с общественными. И здесь очевидно; чем более объективными критериями мы будем пользоваться, тем меньше места останется для пристрастия.
Вообще зависть - надклассовая реальность, ею нельзя пренебрегать, ее не отменить административным предписанием. Даже Лавуазье, одному из гигантов мировой науки, в свое время не было пощады от своих менее талантливых коллег, Фуркруа и Бертолле не шевельнули пальцем, чтобы защитить его перед Робеспьером от гильотины. Не зря позднее они получили от Наполеона в благодарность титулы. Лавуазье был плохим финансистом, но великим химиком. Под предлогом, что его наказывают за первое, ему припомнили второе.
И Авраам родил Исаака:
Родня родню не кормит, но тяжело тому,кто ее не имеет.
Поговорка
Как и в других странах, у нас на человека приходится много родных. Научные работники - не исключение. И это неплохо, кроме случаев, когда все эти родные пожелают стать научными работниками.
В одном институте, занимающемся синтезом лекарств, обнаруживается редкий экземпляр - сотрудник, имеющий заочное образование инженера по производству синтетических кож. Он ничего не делает год, три, пять, пятнадцать. Вместо того, чтобы поднять со стула его самого, поднимается вопрос:
- Товарищи, этот человек ничего не делает. Более того, он никогда ничего не делал кроме того, что получал зарплату научного сотрудника первой степени. Почему допускаем такое?
Зевая от досады, старые кадры отвечают, что его дядя - заведующий кафедрой. Чего же боле? Новый заведующий кафедрой по чистой случайности не является родственником специалиста по кожам. Но как руководитель он исповедует полутайно следующую глубокую мысль:
- То, что племянник бывшего заведующего кафедрoй ни к чему не способный лентяй,- факт, и всегда было фактом! Но если я предложу его снять, скажут, что я начинаю кампанию против людей своего предшественника...
Итак, на практике против бездари в науке трудно принять меры. Выходит, что родство - вполне реальная сила, даже если оно с просроченной давностью, как в упомянутом случае.
Разумеется, родство бывает разным. Джон, брат Хэмфри Дэви, изобретателя безопасной рудничной лампы - также большой исследователь. Дед Чарлза Дарвина, Эразм Дарвин,- бесспорно, ученый. То же можно сказать и о дочери Марии Кюри - Ирен Кюри. Сын Нипьса Бора стал, как и его отец и независимо от него, Нобелевским лауреатом. Для величин мирового масштаба подобная потомственность отнюдь не синекура, а камень на шею. Люди, газеты, журналы каждый миг готовы заявить, что такой-то использует имя своего великого родственника для собственной выгоды.
Но мы имеем в виду отнюдь не этих великих родственников. Речь идет о родстве, с которым связано увеличение потока серости в науке, когда потери для нее потомственно умножаются. У нас существуют целые административно обособленные научные звенья, пополняемые только сыновьями, дочерьми, зятьями и другими родственниками академического персонала, тогда как из 1700 строителей Бургасского нефтекомбината только три-четыре работают со своими сыновьями. Если бы ученый-отец создавал ученых детей, это было бы хорошо. Но обычно все происходит иначе: отец со служебным положением создает детей со служебным положением.
Надо сказать, что проблема эта не новая. Заметная фигура в науке, химик Артур Ганч, еще до того мак он приобрел известность, участвовал в конкурсе на замещение должности профессора в Швейцарии. В прошлом веке в маленькой Швейцарии в рецензенты разумно выбирались три человека из разных стран Европы. На конкурс явилось четыре кандидата и в конце концов оказалось, что все три рецензента поставили Ганча на второе место, а первое место каждый из них отдал... своему зятю. Но так как у всех рецензентов были разные зятья, Артур Ганч выиграл соревнование. Это единственный известный случай, когда справедливость победила родственные связи. Он показывает, хотя и без претензий на обобщение, что борьба против этого вида беспринципности в принципе возможна.
Может быть, и у нас стоит рекомендовать, например, в рамках СЭВ, международное рецензирование на замещение конкурсных должностей. Почему бы и нет? Труды кандидатов рассылаются, скажем, рецензентам в СССР, Польшу и Венгрию. Рецензии зачитываются перед научным советом, который принимает решение. Это решение будет объектом, если не международного контроля, то хотя бы международной известности. В этом отношении у нас уже есть значительный опыт рецензирования диссертаций при назначении рецензентов из другой страны, главным образом из Советского Союза. В конце концов, это одна из форм научной интеграции. Иначе будет распространяться нерадостная практика проведения конкурсов только с одним кандидатом. Лишь какой-нибудь наивный человек может робко спросить по поводу конкурсного объявления в прессе: "Место уже предназначено для кого-то?"
Вначале этот вопрос смущал служебные инстанции, но теперь задается вполне серьезно, а ответы, которые на него даются, воспринимаются так же серьезно.
В сказке Шарля Перро, наверное, нашелся бы какой-нибудь красавец-юноша, который явился на конкурс и победил преднамеренную непригодность того, кто ищет доцентуру по абонементу. Но действительное положение дел все-таки таково: объявляется конкурс, приходит единственный кандидат, который и выигрывает...
Дела и дело
И стало беспощадно ясно:
жизнь прошумела и ушла...
Александр БЛОК
Становление и преуспевание научных работников проходят перед бесстрастным оком календаря, Крутится счетчик лет, растут потери времени, седеют волосы... Ничего не поделаешь - время идет, приметы возраста становятся все заметнее. И заодно с ними, не званный, как морщины, встает вопрос: "Что ты сделал?"
Титулы и звания, безусловно, улучшают самочувствие ученого, но только до известной степени. Они помогают, главным образом, выглядеть солидно перед широкой публикой, которая, как правило, склонна уважать в кредит научного работника, если он кандидат, доцент или, тем более, профессор. Это освобождает от необходимости проникать в "туманные подробности",
И все-таки есть исключения. Это ученые, говоря о которых никому в голову не придет называть их титулы. Разве кто-нибудь говорит "профессор Менделеев", "академик Планк", "доктор Эрлих" (а Эрлих имел две докторских степени - по химии и по медицине) или "профессор Бутлеров"? Нет, эти люди выше титулов. Дела их не вмещаются ни в какие звания, сколь бы громкими они ни были. Более того, общество, которое дало им высокие титулы, само наделило их имена благородной простотой, чтобы не смешивать с научной "мессой".
Бывает, конечно, что и великие творцы, не лишенные человеческой суетности, проявляют слабость к званиям. Нельзя сказать, что Резерфорд сильно стремился к ним, но факт, что он принимал их с удовольствием, особенно титул лорда, данный ему за научные заслуги. Не всякий безразличен к почетным званиям в такой мере, как Эразм Роттердамский или Бенедикт Спиноза, избегавшие любой академической связанности и ценившие превыше всего свою творческую свободу. Не нужно, однако, забывать, что речь идет о великих мыслителях, а не о великих экспериментаторах. В их время лабораторное оснащение было нищенским, а административная насыщенность науки - ничтожной. Теперь наша научно-исследовательская машина так заросла административным сорняком, что если ученый не имеет хотя бы тонкой брони какого-нибудь званьица или титула, ему вообще невозможно проводить масштабное исследование. На способного человека без ученого звания смотрят как на пассажира, пропустившего свой поезд и попавшего в группу, отбывающую в другом направлении...
Впрочем, люди до некоторой степени вправе сказать:
- Кто только у нас не имеет ученого звания! А у этого нет. Вероятно, здесь что-то не в порядке...
Так или иначе, титулы дают защищенное от ветра место на службе, позволяют обзавестись престижем среди коллег... Однако по другую сторону - там, где кончается реклама и начинается территория истинных достижений,- титулы с годами растворяются, так же как деваются куда-то с течением времени такие мощные подпорки карьеры, как родственные и дружеские связи, - имеет значение только Дело.
Каких только неожиданностей не преподносит нам история!
Сколько посредственных личностей получили бессмертие только потому, что крупный учёный счел нужным поспорить с ними! Каждый знает "Анти-Дюринг" Энгельса, Стоил Дюринг того или нет, но в историю он вошел.
Как повысилась бы эффективность научной работы, если по достижении ученым пятнадцати-двадцатилетнего стажа общество, которое платит ему зарплату, было вправе спросить не о том, какие он имеет звания и какой юбилей ему справлять, а каково его научное Дело, И есть ли оно у него вообще.
Есть такая избитая фраза: "Не хватило бы времени только для перечисления всего, сделанного ученым". Между тем описание главных результатов деятельности ученого, если подойти к этому серьезно, не требует тысячи страниц. Дело великана в науке можно охарактеризовать несколькими строками - по доказанным вкладам, как это делается в энциклопедиях. Большее резюмируется легко в отличие от Ничего, о котором сказать что-либо определенное очень трудно, если вообще возможно.
м, тема разрабатывалась три года. И каждый квартал, каждые полгода, каждый год в течение этого периода научные работники отчитывались: "У нас все в порядке", и организаторы-администраторы, в свою очередь, рапортовали выше: "Все в порядке". А в конце третьего года выяснилось, что далеко не все в порядке. При этом администраторы попадают в особое положение. Каждый может спросить у них:
- Как же так, в этапных отчетах дела шли блестяще, Ставились очки в соревновании, давались материальные и моральные поощрения, а теперь вдруг "по объективным причинам" нет выполненной работы? Куда же вы смотрели?..
Таким образом, этапный отчет превращает вышестоящую инстанцию из контрольного поста в соучастника или, самое малое, в буфер, который смягчает возмездие за невыполненную работу. В самом деле, проверяющий в "розовых очках" всегда вправе отметить, что если за каждый хорошо сделанный этапный отчет ставится "плюс", а за неблагоприятный исход "минус", то на двадцать "плюсов" приходится только один "минус". Значит, люди все-таки трудились! Если в супермаркетах признается элемент риска при продаже сыра, почему риск должен быть меньшим для отчетов в науке?..
И члены ученого совета голосуют, Голосуют за то, чтобы тема считалась "завершенной в рамках возможностей..."
Умышленное лавирование действительности для извлечения личной выгоды нужно бы считать уголовным преступлением, В научной работе оно особенно пагубно, так как оценочные критерии на практике не всегда понятны для общественности. Но пока взаимная лесть чувствует себя победоносно в разных областях науки, мы должны быть бдительны: для молодой крови, которая каждый год вливается в научные институты, очень важно не заразиться этим губительным микробом!
Отклик
Столб дыма уносит новости богу...
Теефиль ГОТЬЕ
Дела в науке сегодня обстоят так, что исследователи во многих сферах - речь идет о тех, кто непосредственно занимается научной работой,- не имеют прямой связи с социальным заказом, направленным науке. Зтот социальный заказ должен преодолеть бюрократическую запруду странного гибридного племени, названного "организаторами науки". Эти последние - трансформатор, в котором практические потребности научно-исследовательской деятельности преобразуются в заседания и бумажный хаос.
С государственных верхов, например, подается сигнал, что научные институты не оправдывают средства, выделенные им от бюджетного пирога, и их деятельность следует усилить и освежить. Сигнал попадает к бюрократу. Поскольку главный рабочий орган бюрократа- седалище, то он реагирует именно им: увеличивает продолжительность и частоту заседаний, отчетных собраний и словоизлияний. Телефонный провод становится тесным для бегущих по нему канцелярских распоряжений. Если исследователь отчитывался до сих пор раз в полгода, то теперь он должен делать это ежеквартально с перспективой в будущем выпекать отчеты ежемесячно. Бессмыслица бьет ключом, отнимая дорогое рабочее время.
И все это под благородным предлогом, что работа улучшилась донельзя.
Не такой "седалищный отклик", на патетические призывы к усилению роли родной науки надо реагировать не молчанием, а справедливым возмущением.
Уплотнение так называемых этапных отчетов порождает еще одно глубоко проникающее зло. Предположим, тема разрабатывалась три года. И каждый квартал, каждые полгода, каждый год в течение этого периода научные работники отчитывались: "У нас все в порядке", и организаторы-администраторы, в свою очередь, рапортовали выше: "Все в порядке". А в конце третьего года выяснилось, что далеко не все в порядке. При этом администраторы попадают в особое положение. Каждый может спросить у них:
- Как же так, в этапных отчетах дела шли блестяще, Ставились очки в соревновании, давались материальные и моральные поощрения, а теперь вдруг "по объективным причинам" нет выполненной работы? Куда же вы смотрели?..
Таким образом, этапный отчет превращает вышестоящую инстанцию из контрольного поста в соучастника или, самое малое, в буфер, который смягчает возмездие за невыполненную работу. В самом деле, проверяющий в "розовых очках" всегда вправе отметить, что если за каждый хорошо сделанный этапный отчет ставится "плюс", а за неблагоприятный исход "минус", то на двадцать "плюсов" приходится только один "минус". Значит, люди все-таки трудились! Если в супермаркетах признается элемент риска при продаже сыра, почему риск должен быть меньшим для отчетов в науке?..
И члены ученого совета голосуют, Голосуют за то, чтобы тема считалась "завершенной в рамках возможностей..."
Умышленное лавирование действительности для извлечения личной выгоды нужно бы считать уголовным преступлением, В научной работе оно особенно пагубно, так как оценочные критерии на практике не всегда понятны для общественности. Но пока взаимная лесть чувствует себя победоносно в разных областях науки, мы должны быть бдительны: для молодой крови, которая каждый год вливается в научные институты, очень важно не заразиться этим губительным микробом!
Сожжённая земля
После того, как Пифагор открыл свою теорему,
он принес в жертву сто волов. С тех пор
крупный рогатый скот трепещет всякий раз,
когда открывается новая истина...
Людвиг БЁРНЕ
Служебный рост канцелярского работника всем понятен. Бальзак описал его в "Чиновниках": писарь, старший писарь, заместитель начальника отделения, начальник отделения и т. д. Вертикальная схема этого процесса упирается даже а министерское кресло. Но что означает рост ученого? Стать начальником и бросить научные занятия, чтобы сидеть в президиуме? Это делают многие, но сколько среди них истинных ученых? Или завоевать право подписывать заявления об отпусках и ставить наискосок резолюции: "разрешаю", "не разрешаю"? И такие тоже есть, но разве это рост? А может быть, восход ученого должен происходить по кривой "ученый- более ученый"?
В 1895 г. Конраду Рентгену было 49 лет, и он считался лучшим физиком-экспериментатором в Германии. Он был одним из самых серьезных исследователей, но все еще не выделялся из числа столь же серьезных ученых, Когда в 1895 г, он открывает Х-лучи, названные позднее по его имени рентгеновскими, он поднимается так высоко, что лишь немногие в истории науки могут встать с ним рядом. Служебное его положение при этом не изменилось. Но кто посмел бы сказать, что Рентген не вырос как ученый?
Или обратимся к Михаилу Кучерову, одной из самых интересных личностей в русской науке конца прошлого века. В 1881 г., в возрасте 31 года, он открывает гидрирование ацетилена - реакцию, которая носит его имя и по которой в Англии и Германии начали промышленную выработку синтетической уксусной кислоты. Из-за связей со студенческими революционными кружками его "замораживают" на должности лаборанта, и только лет через десять, после того как Кучеров получил мировую известность, его утверждают... доцентом. Рядом с ним трудились и профессора, и академики, неизвестные истории науки как тогда, так и теперь. С открытием новой реакции Кучеров поднимается к вершинам науки, но этого никак не чувствуют его больная туберкулезом жена, пятеро детей. Его зарплата осталась мизерной, семейство испытывало большие материальные затруднения.
Следовательно, служебное и научное продвижение - линии, которые редко совпадают в реальном пространстве человеческой биографии. Люди так устроены, что руководитель далеко не всегда склонен иметь сотрудников, которые способнее его. Они его пугают самим своим существованием. Хорошо было бы, если бы большой ученый, подобно миллионерам, мог жить инкогнито. Таким счастливцем в свое время был Уиллард Гиббс, янки из Коннектикута, которому местные профессора не хотели верить, что он истинный Гиббс, один из основоположников химической термодинамики. Однако Гиббс - редкое исключение, особенно теперь, когда оперативное "прощупывание" научных конкурентов достигло очень высокого уровня.
Что может сделать руководитель, который увидел или думает, что увидел опасность в лице способного и энергичного сотрудника? Во-первых ,он вспомнит о редких, но все-таки существующих примерах, когда руководитель добровольно уступает свой пост более способному. Это воспоминание покажется ему страшным сном. Во-вторых, он признается себе, что привык к своему руководящему месту и не представляет жизни без него. В-третьих, ему приходит в голову, что он, в конце концов, не назначал сам себя, его поставили там, где нужно. В-четвертых, упомянутый сотрудник, конечно, очень способен, но если внимательнее присмотреться, в нем могут найтись изъяны. Тогда можно что-то придумать. И практика показывает, что обычно что-то придумать удается!
Наивно предполагать, что около неспособного руководителя соберутся и смогут долго и плодотворно работать способные сотрудники. Руководитель с университетским дипломом, средние оценки в котором не превышают число п (3,14), нередко создает вокруг себя стерильную зону, населенную посредственностями, с которыми чрезвычайно трудно бороться. Да и кто и как будет это делать? Насколько эта зона полезна для личной безопасности такого научного руководителя, настолько она вредна для научной общественности. Как мы видим, получается расхождение личных интересов с общественными. И здесь очевидно; чем более объективными критериями мы будем пользоваться, тем меньше места останется для пристрастия.
Вообще зависть - надклассовая реальность, ею нельзя пренебрегать, ее не отменить административным предписанием. Даже Лавуазье, одному из гигантов мировой науки, в свое время не было пощады от своих менее талантливых коллег, Фуркруа и Бертолле не шевельнули пальцем, чтобы защитить его перед Робеспьером от гильотины. Не зря позднее они получили от Наполеона в благодарность титулы. Лавуазье был плохим финансистом, но великим химиком. Под предлогом, что его наказывают за первое, ему припомнили второе.