Троцкий и англичанка, которая не "гадит"
Оригинал взят у voencomuezd в Троцкий и англичанка, которая не "гадит"
Интересно все-таки, как по-разному одно событие предстает в глазах современника...
Ф.Сноуден, "Через большевистскую Россию", 1920 год. Автор женщина, жена Сноудена, крупнейшийдеятель фиминистского движения, Лейбористской партии, член Конгресса Трудовых Союзов, которая в составе делегации посетила Советскую Россию в 1920 году. Судя по известным мне фактам и тексту книги, которую перевел некий ivan_pohab (кстати, антисоветчик, но это неважно перед его трудом) -- вполне себе такая буржуазная дамочка "социалистического" толка.
Отрывок перевода выложен тут
Из главы 6: «Культурная жизнь в России»
«...Единственным пунктом, где критика правительства звучала бы неуместна, является защита и поддержка, которые оно оказывает искусствам. Самые отъявленные оппоненты правительства вынуждены признать тот факт, большевики выказывают большую мудрость в стремлении уберечь существующие части русской культурной жизни. /.../
Концертные залы и театры Петрограда каждый вечер полны народа. /.../ Мы были на двух представлениях: «Орфей» Глюка и «Кармен» Бизе. Плюс к этому, по дороге на поезд в Москву, нам удалось на часок заскочить на балет, весьма ценимый лондонской публикой. /.../
Будучи на «Князе Игоре», первой из посещённых нами в Москве опере, с нами произошло занимательное событие. Во время большого антракта нас навестил Троцкий.
Мы все столпились вокруг него, желая услышать последние новости с польского фронта, откуда он недавно прибыл и куда вскоре должен был снова вернуться. Троцкий рассказал о больших победах над поляками и превосходящих успехах Красной армии. В Европе Троцкий имел славу величайшего пацифиста и антимилитариста, но перед нами он предстал без облачения св.Франциска.
Внешне Троцкий был поразительно привлекательным мужчиной: еврей, чернявый, резкий, с проницательными глазами и мягкими манерами, выдававшими наличие огромной силы. На нём был офицерский китель, тщательно подогнанный по фигуре. /.../
Прозвенел звонок и Троцкий вместе с нами вернулся в царскую ложу. Он занял место в середине первого ряда, я же - соседнее по его правую руку, откуда я могла отлично видеть всё происходящее.
Как только многочисленные зрители углядели Троцкого они вскочили в едином порыве и с диким восхищением стали ему аплодировать, снова и снова. Естественно, мы тоже встали, дабы выказать дань уважения человеку, стоящего во главе всех боевых сражений, ведущихся его страной, и всегда эти битвы выигрывающего.
Гром оваций удвоил и утроил свою мощь. Люди кричали до хрипоты. Ничего более спонтанного я не видела в своей жизни. Это было замечательно!
Из первых рядов выскочил здоровенный матрос и подбил публику с оркестром на исполнение «Интернационала». Редкий случай, когда мы подхватили эту поднадоевшую песенку с настоящим и искренним удовольствием, ибо нет ничего более естественного, чем поддаться влиянию стоящих и поющих в совместном великом порыве людей, которые приветствуют своего героя-победителя. Это был как раз такой случай...".
Не знаю, читал ли Троцкий эту книгу, но в своих воспоминаниях 1929-го года он про эту овацию не поминает ни единым словом (самолюбец!), а про иностранную делегацию пишет так:
Приезжали к нам и нынешние британские министры. Я не могу припомнить всех приезжавших -- справок под руками у меня нет, -- но помню, что в числе их находились Сноуден и миссис Сноуден. Это было, должно быть, в 1920 г. Их принимали не просто как туристов, а даже как гостей, что, пожалуй, было уже излишним. В Большом театре им отводили ложу. Вспоминаю это в связи с маленьким эпизодом, который не мешает сейчас рассказать. Я прибыл в Москву с фронта и мыслью был очень далек от британских гостей, не знал даже, кто такие эти гости, так как почти не читал газет -- слишком был поглощен другими заботами. Во главе комиссии, принимавшей Сноудена, миссис Сноуден, кажется, Бертрана Рассела, кажется, Вильямса и еще ряд других, стоял Лозовский. По телефону он сообщил мне, что комиссия требует моего появления в театре, где находятся английские гости. Я пытался уклониться, но Лозовский настаивал на том, что его комиссия имеет все полномочия от политбюро и что я должен другим подавать пример дисциплины. Скрепя сердце, я отправился. В ложе было около десятка британских гостей. Театр был битком набит. На фронте у нас были победы. Театр бурно рукоплескал победам. Британские гости окружили меня и тоже рукоплескали.
Среди них был мистер Сноуден. Сейчас он, конечно, стесняется этого приключения. Но вычеркнуть его нельзя. А между тем и я рад был бы вычеркнуть его, ибо "братание" мое с лайбористами было не только недоразумением, но и политической ошибкой. Отделавшись как можно скорее от гостей, я отправился к Ленину. Он был возбужден: верно ли, что вы с этими господами (Ленин употребил другое слово) показывались в ложе? Я сослался на Лозовского, на комиссию ЦК, на дисциплину, а главное, на то, что не имел никакого понятия о том, кто таковы гости. Ленин был возмущен Лозовским и всей вообще комиссией беспредельно, а я долго не мог простить себе своей неосторожности.
Один из нынешних английских министров приезжал в Москву, кажется, несколько раз, во всяком случае, отдыхал в Советской республике, жил на Кавказе и посещал меня. Это мистер Ленсбери. Последний раз я виделся с ним в Кисловодске. Меня настойчиво просили заехать хоть на четверть часа в дом отдыха, где жили члены нашей партии и несколько иностранцев. За большим столом сидело несколько десятков человек. Это было нечто вроде скромного банкета. Первое место принадлежало гостю, Ленсбери. Гость провозгласил после моего прибытия спич, а затем пел: "For hes a jolly good fellow". Вот какие чувства выражал мистер Ленсбери по моему адресу на Кавказе. Он тоже, вероятно, не прочь был бы сегодня позабыть об этом... Должен сказать, что, возбудив ходатайство о визе, я особыми телеграммами напомнил и Сноудену и Ленсбери о том, что они пользовались советским, в том числе и моим, гостеприимством. Телеграммы мои вряд ли оказали на них большое действие. Воспоминания в политике имеют такой же малый вес, как и демократические принципы.
У меня сильное подозрение, что "другое слово", которое употребил Ленин, тоже было на "г"...
Интересно все-таки, как по-разному одно событие предстает в глазах современника...
Ф.Сноуден, "Через большевистскую Россию", 1920 год. Автор женщина, жена Сноудена, крупнейшийдеятель фиминистского движения, Лейбористской партии, член Конгресса Трудовых Союзов, которая в составе делегации посетила Советскую Россию в 1920 году. Судя по известным мне фактам и тексту книги, которую перевел некий ivan_pohab (кстати, антисоветчик, но это неважно перед его трудом) -- вполне себе такая буржуазная дамочка "социалистического" толка.
Отрывок перевода выложен тут
Из главы 6: «Культурная жизнь в России»
«...Единственным пунктом, где критика правительства звучала бы неуместна, является защита и поддержка, которые оно оказывает искусствам. Самые отъявленные оппоненты правительства вынуждены признать тот факт, большевики выказывают большую мудрость в стремлении уберечь существующие части русской культурной жизни. /.../
Концертные залы и театры Петрограда каждый вечер полны народа. /.../ Мы были на двух представлениях: «Орфей» Глюка и «Кармен» Бизе. Плюс к этому, по дороге на поезд в Москву, нам удалось на часок заскочить на балет, весьма ценимый лондонской публикой. /.../
Будучи на «Князе Игоре», первой из посещённых нами в Москве опере, с нами произошло занимательное событие. Во время большого антракта нас навестил Троцкий.
Мы все столпились вокруг него, желая услышать последние новости с польского фронта, откуда он недавно прибыл и куда вскоре должен был снова вернуться. Троцкий рассказал о больших победах над поляками и превосходящих успехах Красной армии. В Европе Троцкий имел славу величайшего пацифиста и антимилитариста, но перед нами он предстал без облачения св.Франциска.
Внешне Троцкий был поразительно привлекательным мужчиной: еврей, чернявый, резкий, с проницательными глазами и мягкими манерами, выдававшими наличие огромной силы. На нём был офицерский китель, тщательно подогнанный по фигуре. /.../
Прозвенел звонок и Троцкий вместе с нами вернулся в царскую ложу. Он занял место в середине первого ряда, я же - соседнее по его правую руку, откуда я могла отлично видеть всё происходящее.
Как только многочисленные зрители углядели Троцкого они вскочили в едином порыве и с диким восхищением стали ему аплодировать, снова и снова. Естественно, мы тоже встали, дабы выказать дань уважения человеку, стоящего во главе всех боевых сражений, ведущихся его страной, и всегда эти битвы выигрывающего.
Гром оваций удвоил и утроил свою мощь. Люди кричали до хрипоты. Ничего более спонтанного я не видела в своей жизни. Это было замечательно!
Из первых рядов выскочил здоровенный матрос и подбил публику с оркестром на исполнение «Интернационала». Редкий случай, когда мы подхватили эту поднадоевшую песенку с настоящим и искренним удовольствием, ибо нет ничего более естественного, чем поддаться влиянию стоящих и поющих в совместном великом порыве людей, которые приветствуют своего героя-победителя. Это был как раз такой случай...".
Не знаю, читал ли Троцкий эту книгу, но в своих воспоминаниях 1929-го года он про эту овацию не поминает ни единым словом (самолюбец!), а про иностранную делегацию пишет так:
Приезжали к нам и нынешние британские министры. Я не могу припомнить всех приезжавших -- справок под руками у меня нет, -- но помню, что в числе их находились Сноуден и миссис Сноуден. Это было, должно быть, в 1920 г. Их принимали не просто как туристов, а даже как гостей, что, пожалуй, было уже излишним. В Большом театре им отводили ложу. Вспоминаю это в связи с маленьким эпизодом, который не мешает сейчас рассказать. Я прибыл в Москву с фронта и мыслью был очень далек от британских гостей, не знал даже, кто такие эти гости, так как почти не читал газет -- слишком был поглощен другими заботами. Во главе комиссии, принимавшей Сноудена, миссис Сноуден, кажется, Бертрана Рассела, кажется, Вильямса и еще ряд других, стоял Лозовский. По телефону он сообщил мне, что комиссия требует моего появления в театре, где находятся английские гости. Я пытался уклониться, но Лозовский настаивал на том, что его комиссия имеет все полномочия от политбюро и что я должен другим подавать пример дисциплины. Скрепя сердце, я отправился. В ложе было около десятка британских гостей. Театр был битком набит. На фронте у нас были победы. Театр бурно рукоплескал победам. Британские гости окружили меня и тоже рукоплескали.
Среди них был мистер Сноуден. Сейчас он, конечно, стесняется этого приключения. Но вычеркнуть его нельзя. А между тем и я рад был бы вычеркнуть его, ибо "братание" мое с лайбористами было не только недоразумением, но и политической ошибкой. Отделавшись как можно скорее от гостей, я отправился к Ленину. Он был возбужден: верно ли, что вы с этими господами (Ленин употребил другое слово) показывались в ложе? Я сослался на Лозовского, на комиссию ЦК, на дисциплину, а главное, на то, что не имел никакого понятия о том, кто таковы гости. Ленин был возмущен Лозовским и всей вообще комиссией беспредельно, а я долго не мог простить себе своей неосторожности.
Один из нынешних английских министров приезжал в Москву, кажется, несколько раз, во всяком случае, отдыхал в Советской республике, жил на Кавказе и посещал меня. Это мистер Ленсбери. Последний раз я виделся с ним в Кисловодске. Меня настойчиво просили заехать хоть на четверть часа в дом отдыха, где жили члены нашей партии и несколько иностранцев. За большим столом сидело несколько десятков человек. Это было нечто вроде скромного банкета. Первое место принадлежало гостю, Ленсбери. Гость провозгласил после моего прибытия спич, а затем пел: "For hes a jolly good fellow". Вот какие чувства выражал мистер Ленсбери по моему адресу на Кавказе. Он тоже, вероятно, не прочь был бы сегодня позабыть об этом... Должен сказать, что, возбудив ходатайство о визе, я особыми телеграммами напомнил и Сноудену и Ленсбери о том, что они пользовались советским, в том числе и моим, гостеприимством. Телеграммы мои вряд ли оказали на них большое действие. Воспоминания в политике имеют такой же малый вес, как и демократические принципы.
У меня сильное подозрение, что "другое слово", которое употребил Ленин, тоже было на "г"...