(продолжение) Рецензия на четырехтомную биографию Троцкого, написанную Фельштинским и Чернявским
источник: http://web.mit.edu/fjk/www/editor/ (там есть и еще всякое)
Рецензия о новой четырехтомной биографии Троцкого, написанной Ю. Фельштинским и Г. Чернявским. Том 1, сентябрь 2013 г.
Рецензия на том 2, июль 2014 г.
( начало) ...
Арест Петербургского Совета и суд над ним.
В своей автобиографии Троцкий пишет:
«Арест последовал на второй день после опубликования нами так называемого финансового манифеста, который провозглашал неизбежность финансового банкротства царизма и категорически предупреждал, что долговые обязательства Романовых не будут признаны победоносным народом. [Это довольно известный документ, по которому впоследствие Ленин "простил" царские долги. Несколько менее известно то, что вдохновителем и автором/соавтором этого документа был не кто иной как Парвус - pravda1917] "Самодержавие никогда не пользовалось доверием народа, -- гласил манифест Совета рабочих депутатов, -- и не имело от него полномочий. Посему мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом". Французская биржа через несколько месяцев ответила на наш манифест новым займом царю в три четверти миллиарда франков. Пресса реакции и либерализма издевалась над бессильной угрозой Совета по адресу царских финансов и европейских банкиров. Потом о манифесте постарались забыть. Но он напомнил о себе. Финансовое банкротство царизма, подготовленное всем прошлым, разразилось одновременно с его военным крушением. А затем, после победы революции, декрет Совета Народных Комиссаров от 10 февраля 1918 г. объявил начисто аннулированными все царские долги. Этот декрет остается в силе и сейчас. Неправы те, которые утверждают, будто Октябрьская революция не признает никаких обязательств. Свои обязательства революция признает. Обязательство, которое она взяла на себя 2 декабря 1905 г., она осуществила 10 февраля 1918 г. Кредиторам царизма революция имеет право напомнить: "Господа, вы были своевременно предупреждены!".
«В этом отношении, как и во всех остальных, 1905 подготовил 1917.
Глава XV. СУД, ССЫЛКА, ПОБЕГ
«Начался второй тюремный цикл. Я переносил его гораздо легче, чем первый, да и условия были несравненно благоприятнее, чем за восемь лет до того. Я посидел некоторое время в "Крестах", затем в Петропавловской крепости, а под конец в Доме предварительного заключения. Перед отправкой в Сибирь нас перевели еще в пересыльную тюрьму. Все вместе заняло пятнадцать месяцев. Каждая из тюрем представляла свои особенности, к которым нужно было приспособиться. Но рассказывать об этом было бы слишком утомительно, ибо при всем своем разнообразии все тюрьмы похожи друг на друга. Снова наступило время систематической научной и литературной работы. Я занимался теорией земельной ренты и историей социальных отношений России. Большая, но не законченная работа о земельной ренте пропала уже в первые годы после октябрьского переворота. Это была самая тяжкая для меня потеря после гибели работы о франк-масонстве. Занятия над социальной историей России вылились в статью "Итоги и перспективы", которая представляет собой наиболее законченное для того периода обоснование теории перманентной революции.
«После перевода в Дом предварительного заключения к нам получили доступ адвокаты. Первая Дума внесла оживление в политическую жизнь. Газеты опять заговорили смелее. Ожили марксистские издательства. Можно было вернуться к боевой публицистике. Я много писал в тюрьме, адвокаты в своих портфелях выносили рукописи на волю. К этому периоду относится мой памфлет "Петр Струве в политике". Я работал над ним с таким рвением, что тюремные прогулки казались мне досадной обузой. Направленный против либерализма, памфлет представлял по существу защиту Петербургского Совета, декабрьского вооруженного восстания в Москве и вообще революционной политики против критики оппортунизма. Большевистская печать встретила памфлет более чем сочувственно. Меньшевистская набрала воды в рот. Памфлет разошелся в десятках тысяч экземпляров в течение нескольких недель.
«Разделявший со мной заключение Д. Сверчков следующим образом описывал впоследствии тюремный период в своей книге "На заре революции": "Л. Д. Троцкий залпом писал и передавал по частям для напечатания свою книгу "Россия и революция", в которой он впервые (неточно! -- Л. Т.) высказал с определенностью мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет достигнут социалистический строй. Его теория "перманентной революции" -- как называли эту мысль -- не разделялась тогда почти никем, однако он твердо стоял на своей позиции и уже тогда усматривал в положении государств мира все признаки разложения буржуазно-капиталистического хозяйства и относительную близость социалистической революции…
«Тюремная камера Троцкого, - продолжает Сверчков, - превратилась вскоре в какую-то библиотеку. Ему передавали решительно все сколько-нибудь заслуживающие внимания новые книги; он прочитывал их и весь день с утра до поздней ночи был занят литературной работой. "Я чувствую себя великолепно, -- говорил он нам. -- Сижу, работаю и твердо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать… Согласитесь, что в границах царской России это довольно необычное ощущение…"
«Для отдыха я читал классиков европейской литературы. Лежа на тюремной койке, я упивался ими с таким же чувством физического наслаждения, с каким гурманы тянут тонкое вино или сосут благоуханную сигару. Это были лучшие часы. Следы моих занятий классиками, в виде эпиграфов и цитат, видны во всей моей публицистике того периода. Тогда я впервые близко познакомился в подлиннике с вельможами (grandsseigneurs) французского романа. Искусство рассказа есть прежде всего французское искусство. Хотя я немецкий язык знаю, пожалуй, несколько лучше французского, особенно в области научной терминологии, но французскую беллетристику читаю легче немецкой. Любовь к французскому роману я пронес до сего дня. Даже в вагоне во время гражданской войны я находил часы для новинок французской литературы.
«В конце концов, я не могу жаловаться на свои тюрьмы. Они были для меня хорошей школой. Плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения: там было тихо, так ровно, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы. Предварилка, наоборот, была переполнена людьми и суетой. Немало было смертников: террористические акты и вооруженные экспроприации шли в стране широкой волною. Режим в тюрьме, ввиду первой Думы, был либеральный, камеры днем не запирались, прогулки были общие. Мы по часам с упоением играли в чехарду. Приговоренные к смерти прыгали и подставляли свои спины вместе с другими. Жена приходила ко мне дважды в неделю на свидание. Дежурные помощники смотрели сквозь пальцы, как мы обменивались письмами и рукописями. Один из них, уже пожилой, особенно благоволил к нам. Я подарил ему, по его просьбе, свою книгу и свою карточку с надписью. "У меня дочери-курсистски", -- шептал он с восторгом и таинственно подмигивал глазом. Я встретился с ним при советской власти и сделал для него, что мог, в те голодные годы.
«Парвус гулял со стариком Дейчем по двору. Нередко и я присоединялся к ним. Есть карточка, где мы втроем изображены на тюремной кухне. Неутомимый Дейч затевал групповой побег, легко завоевал для этого дела Парвуса и настойчиво приглашал меня. Я сопротивлялся, так как меня привлекало политическое значение предстоявшего процесса. В план, однако, было вовлечено слишком много народу. В тюремной библиотеке, игравшей роль операционного центра, надзиратель нашел подбор слесарных инструментов. Администрация, правда, замяла дело, заподозрив, что инструменты подброшены жандармами, чтоб добиться изменения тюремного режима. Но свой четвертый побег Дейчу пришлось совершить все же не из тюрьмы, а из Сибири.
«Фракционные расслоения в партии резко возобновились после декабрьского поражения. Разгон Думы поднял заново все проблемы революции. Я посвятил им тактическую брошюру, которую Ленин выпустил в большевистском издательстве. Меньшевики уже ударили отбой по всей линии. Фракционные отношения не достигли, однако, в тюрьме такого обострения, какое они уже успели приобрести на воле. Это дало нам возможность выпустить коллективную работу о Петербургском Совете, в составлении которой принимали еще участие и меньшевики.
«Судебный процесс Совета депутатов открылся 19 сентября, в медовые недели столыпинских военно-полевых судов. Двор судебного здания и прилегающие улицы были превращены в военный лагерь. Все полицейские силы Петербурга были поставлены на ноги. Но самый процесс велся довольно свободно: реакция хотела окончательно скомпрометировать Витте, вскрывши его "либерализм", его слабость по отношению к революции. Было вызвано около 400 свидетелей, из которых свыше 200 явились и дали показания. Рабочие, фабриканты, жандармы, инженеры, прислуга, обыватели, журналисты, почтово-телеграфные чиновники, полицмейстеры, гимназисты, гласные Думы, дворники, сенаторы, хулиганы, депутаты, профессора, солдаты дефилировали в течение месяца перед судом, и под перекрестным огнем со скамей суда, прокуратуры, защиты и подсудимых -- особенно подсудимых -- они, линия за линией, штрих за штрихом, -восстановили эпоху деятельности рабочего Совета. Подсудимые дали объяснения. Я говорил о месте вооруженного восстания в революции. Главное было, таким образом, достигнуто. Когда суд отказал нам в вызове сенатора Лопухина, который осенью 1905 г. открыл в департаменте полиции погромную типографию, мы сорвали процесс, заставив удалить нас в тюрьму. Вслед за нами ушли защитники, свидетели и публика. Судьи остались с глазу на глаз с прокурором. В нашем отсутствии они вынесли свой приговор. Стенографический отчет об этом исключительном процессе, длившемся месяц, до сих пор не издан и, кажется, даже не разыскан. Самое существенное о суде я рассказал в своей книге "1905".
«И отец, и мать присутствовали на процессе. Их мысли и чувства двоились. Уже нельзя было объяснять мое поведение мальчишеской взбалмошностью, как в дни моей николаевской жизни в саду у Швиговского. Я был редактором газет, председателем Совета, имел имя как писатель. Старикам импонировало это. Мать заговаривала с защитниками, стараясь от них услышать еще и еще что-нибудь приятное по моему адресу. Во время моей речи, смысл которой не мог быть ей вполне ясен, мать бесшумно плакала. Она заплакала сильнее, когда два десятка защитников подходили ко мне друг за другом с рукопожатиями. Один из адвокатов потребовал перед тем перерыва заседания, ссылаясь на общую взволнованность. Это был А.С. Зарудный. В правительстве Керенского он стал министром юстиции и держал меня в тюрьме по обвинению в государственной измене. Но это было через десять лет… В перерыве старики глядели на меня счастливыми глазами. Мать была уверена, что меня не только оправдают, но как-нибудь еще и отличат. Я убеждал MESSIEURSее, что надо готовиться к каторжным работам. Она испуганно и недоумевающе переводила глаза с меня на защитников, стараясь понять, как это может быть. Отец был бледен, молчалив, счастлив и убит в одно и то же время.»
Мы дали Вам, читатель, этот довольно длинный отрывок из автобиографии Троцкого, чтобы позволить и моему и Вашему мозгу отдохнуть от ядовито-несъедобной писанины двух фальсификаторов истории: Фельштинского и Чернявского.
Интересно отметить, что этих защитников царского правопорядка раздражает всеобщая симпатия широких кругов демократической интеллигенции к Петроградскому Совету и к Троцкому лично. Они осуждают принципиально-демократическую деятельность петербургских адвокатов, в частности, близкого к кадетам О.О. Грузенберга. Он, видите-ли, «прямо нарушал собственные обязанности» и «выносил для передачи … письма Троцкого, адресованные питерским социал-демократам, и его рукописи». Грузенберг «грубо нарушал законы империи, которые призван был свято блюсти» (стр. 196, 197). Мы отмечаем здесь, что наши горе-историки всегда законопослушны и «свято блюдут» законы Николая II, Керенского, а, после победы Сталина над Троцким, вероятно защитят правопорядок Сталина от революционных посяганий левой оппозиции. Этот вопрос мы рассмотрим, когда будем читать следующие тома этой серии.
Впрочем, уже в этом томе наши контрреволюционные биографы находят повод защитить революционную репутацию Сталина от критики Троцкого. Фельштинский и Чернявский осуждают Троцкого за то, что в своей биографии Сталина он критикует молодого Кобу за трусливое поведение во время собственного ареста в 1902 году (см. стр. 213).
Мешанина в головах двух биографов проникает во все их суждения. Они неряшливо описывают отношение Троцкого к германской социал-демократии: Троцкий, в отличие от «всех фракций российского социалистического движения» был недоверчив к германской партии (стр. 232), но на Штуттгартском конгрессе 2-го Интернационала в 1907 году «совместно с Мартовым, Лениным и Р. Люксембург» внес поправки в резолюцию о войне (стр. 233), но «громкие слова сочетались с весьма осторожным политическим поведением» (там-же). В последнем заявлении авторы биографии осторожно затуманивают вопрос о том, кто проявлял осторожность: Троцкий или руководство Интернационала. Чуть дальше, на странице 255, биографы пишут, что лишь в сентябре 1911 года рассеялось чувство «обаяния, которым была окутана в глазах Троцкого СДПГ». Одно заявление опровергает предыдущее и следующее заявления. Пойми, кто может.
Кратко распутаем эту кашу. Троцкий в эти годы активно боролся на левом фланге Второго Интернационала. Теоретически он особенно тесно сблизился с Розой Люксембург, но также печатался в газетах Карла Каутского и Августа Бебеля, и сотрудничал с Лениным и Мартовым против сползания Интернационала в сторону приспособления к буржуазной действительности и реформизму.
Первая Мировая война.
Войнам, революциям, и вообще описанию исторических событий в толще которых работал Троцкий, наши горе-биографы уделяют минимум внимания. Они полторы страницы посвящают, например, описанию лево-либеральной газеты «Киевская мысль», в которой сотрудничал Троцкий в течение нескольких лет. Целую главу они уделяют описанию двух Балканских войн в 1912-13 гг. (Чернявский в советское время специализировался на истории Болгарии и высоко оценивал публицистику Троцкого о проблемах Балкан), но писатели четырехтомной биографии Троцкого не находят места обрисовать даже вкратце развязку Первой Мировой войны и потрясения, которые обрушились на организм России.
Война была развязана коронованными и республиканскими негодяями в чисто хищнических интересах. Николай II, император Франц-Иосиф, кайзер Вильгельм, министры Французской Республики и Великобритании одинаково виновны в гибели девяти миллионов солдат, в использовании ядовитых газов, искалечивших еще миллионы, в бесчисленных беженцах, в нищете, в разрушении церквей, библиотек, музеев и других культурных ценностей, в развале экономики целого континента, в истощении населения Европы и мириадах бедствий и лишений, к которым привела война.
Наши горе-биографы молчат о причинах и ходе войны. Они избегают упоминать о лишениях масс в течении этих четырех лет. Вместо этого, они насмехаются над Троцким, который в августе 1914 года, наблюдая «одурманенную патриотическими лозунгами толпу» в Вене увидел ее не только в той одурманенной форме, но и в форме «революционной массы» в которую она превратится под давлением военных лишений через четыре года (стр. 346). Не сознавая это, наши глупые биографы порицают Троцкого за его способность заглядывать вперед.
Война сразу разрушила официальное здание Второго Интернационала. В рабочем движении всех стран начались расколы и процессы нового межевания. Все партии разделилась по новому принципу: за или против войны; за или против собственного правительства. Ленин и Троцкий заняли ведущую роль в организации нового интернационального руководства, участвовали в Циммервальде, где Троцкий написал главный манифест. В Кинталь весной 1916 года его не пустили французские власти; наши биографы врут и по этому поводу (стр. 360).
У глупости обычно есть какие-то пределы. Фельштинский и Чернявский - образованные люди, знакомые с историческими фактами. К сожалению, их ослепляет злоба и ненависть, которые Троцкий всегда осуждал, как вредные и опасные в политике. Вот пример такого ослепления. На страницах 377-379 они описывают высылку Троцкого из Франции в Испанию и его арест в Мадриде. «Троцкий 21 ноября написал … статью «Испанские впечатления». (Почти арабская сказка)», где в живой и остроумной форме давал известное представление о том, как он провел время в столичной тюрьме. Многое в этой статье выглядело карикатурно. Можно предположить, например, что испанские чиновники не были такими уж откровенными тупицами, какими их рисует Троцкий, приписывая одному из начальников фразу: «Ваши взгляды являются слишком передовыми для Испании». Скорее, Троцкому, которому было в тот момент не до смеха, отказало чувство юмора» (стр. 378).
Господа Фельштинский и Чернявский в одном и том же параграфе отзываются о юмореске Троцкого, как «живой и остроумной», а затем обвиняют его в потере «чувства юмора». По-моему, испанский чиновник не единственный тупица в этом эпизоде.
А вот еще один пример. Авторы описывают двухмесячное пребывание семьи Троцких в Нью-Йорке и их отплытие на родину 27 марта 1917 года на нейтральном норвежском судне несколько недель после начала Февральской революции. Они пишут: «Возвращавшихся на родину русских революционеров провожали как героев речами и букетами цветов распропогандированные немецкие военнопленные» (стр. 387). Рассказ о немецких военнопленных в городе Нью-Йорк повторяется на странице 422. Как все знают, Соединенные Штаты вступили в войну лишь 6 апреля 1917 г. и в марте немецких военнопленных в Нью-Йорке не было и не могло быть. Троцкого и пятерых других русских революционеров с энтузиазмом провожала толпа многоплеменного рабочего Нью-Йорка: финские, латышские, русские, еврейские, украинские и немецкие рабочие-социалисты.
Через пару дней этот норвежский пароход пришвартовался в канадском порту Галифакс и подвергся досмотру британской военно-морской полиции. Троцкого и остальных революционеров арестовали и увезли в лагерь для военнопленных, где содержали пленных немецких матросов. Его жену и двух сыновей заперли под домашний арест.
Об этом инциденте поднялся шторм протестов: в международной прессе, в революционной России, в Соединенных Штатах. Министр иностранных дел России, Павел Милюков сделал несколько лживых заявлений, ему вторил английский посол в Петрограде, Бьюкенен. В дело вмешался Петроградский Совет и английские власти под напором общественного давления в конце апреля были вынуждены выпустить шестерых пленных международной классовой войны из лагеря и посадить их на пароход, идущий в Россию. В течение месяца своего заключения среди немецких матросов Троцкий и другие революционеры с большим успехом вели пропаганду революционного социализма.
Вот что писал о проводах из лагеря Троцкий в своих мемуарах:
«Когда нас уводили из лагеря, сотоварищи по плену устроили нам торжественные проводы. В то время как офицеры замкнулись в своих отделениях и только некоторые просовывали нос в щель, матросы и рабочие стали шпалерами вдоль всего прохода, самодеятельный оркестр играл революционный марш, дружеские руки тянулись к нам со всех сторон. Один из пленных произнес короткую речь - привет русской революции, проклятие германской монархии. Вспоминаю и сейчас с теплотой, как братались мы в разгар войны с немецкими матросами в Амхерсте. От многих из них я получал в следующие годы дружеские письма из Германии.»
Теперь мы знаем, откуда взялись немецкие военнопленные. Больное воображение господ Фельштинского и Чернявского перепутало два отделенных месяцем эпизода: проводы Троцкого в Нью-Йорке и в Канаде.
Через несколько страниц больное воображение наших биографов подскажет им следующую глупость (дело идет об аресте Троцкого и других большевиков в июле 1917 г., и об их выпуске на свободу, когда начался мятеж Корнилова): «Арестованных спасли не протесты левой общественности. По неписаным законам революции арестантов совместными усилиями спасли глава правительства А.Ф. Керенский и генерал Л.Г. Корнилов» (стр. 427). Все поставлено вверх тормашками в этом рассказе.
Отношения между Лениным и Троцким.
Трудно сказать, кого авторы этой биографии ненавидят больше, Ленина или Троцкого. Троцкому они, конечно, уделяют больше внимания. О Ленине они отзываются походя, как о «классическом фракционере» (стр. 299), «государственном изменнике» (стр. 347), «бравшем деньги у немцев» (стр. 392). Вот один пример: «Ленин часто запутывался в своих рассуждениях, оказывался неспособным довести логическую линию до конца, обрывал мысль и переходил к чему-то другому. Он легко впадав в ораторскую истерию, подменяя аргументы грубой руганью по адресу оппонентов» (стр. 127). «Аморальность, властолюбие и грубость Ленина» (там же). «Ко времени II съезда Ленин в полной мере осознал, что его путь к политическому партийному руководству … возможен только в том случае, если он будет пользоваться в борьбе любыми средствами, включая пасквили, ложь, клевету по адресу соперников и недругов, фальсификацию их суждений, приписывание им произвольных высказываний и т.п.» (там же). Мы можем найти десятки подобных оценок Ленина, разбросанные по разным страницам этой книги.
Характерно, что Сталина авторы называют «ленинским наследником … сектантской псевдологики предельной замкнутости» (стр. 299). Мы еще посмотрим в будущих томах этого пасквиля, в каких других областях Сталин якобы следовал Ленину, но в этой книге нас поразило следующее заявление: «Ленин в тот период (1911-13 гг. - ФК) мог помочь Троцкому только быть похороненным. Ни в каком другом вопросе, кроме зарывания Троцкого в могилу, Ленин поддержки Троцкому оказывать бы не стал» (стр. 311). Не кажется ли вам, читатель, что авторы изготовляют миф о подготовке Лениным убийства Троцкого, которое было осуществлено в 1940-м году «наследником Ленина» - Сталиным.
На самом деле, начиная со зрелых лет, со времени петербургского кружка «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», основанного Лениным и Мартовым в 1895 году, Ленин преследовал единственную цель: построение революционной социалистической партии, которая поведет российский и мировой пролетариат к победе. На долгом пути было много шагов, и некоторые из них Ленин прошагал в споре и борьбе против Троцкого. Основание «Искры» в 1900 году, борьба за деловую, партийную редакцию на II съезде, идейное и организационное межевание после поражения первой революции, когда все фракции социалистического движения переживали идейный разброд и отступали от марксистского мировоззрения, борьба против социал-патриотизма во Втором Интернационале и в разгар Мировой войны, Апрельские тезисы и борьба против примиренчества в собственной партии, когда Ленин был одинок среди других большевистских вождей, борьба сообща с Троцким за Октябрьское восстание и установление советской власти, руководство вместе с ним молодой Советской Республикой во время Гражданской войны, работа Ленина и Троцкого рука об руку в молодом Коммунистическом Интернационале - это лишь разные этапы последовательной борьбы за мировую революцию.
В заключение.
О событиях Февральской революции в книге так много путаницы, что распутывать ее в рамках рецензии невозможно. Связного рассказа нет, как и всегда, когда дело касается большого исторического события. Авторы-монархисты снова повторяют свою желчную клевету против революционного народа, называя его «дезорганизованной массой солдат, матросов и городских люмпенов» (стр. 419). Скажем прямо: доверять какому-либо показанию этих авторов нельзя. Они врут нечаянно, из-за каши в своей голове; они врут намеренно, чтобы умалить и повредить марксистам; они врут по привычке, оба, хотя и в разной степени воспитанные в сталинистской школе фальсификации; они врут, выполняя социальный заказ разлагающегося буржуазного общества, смертельно опасающегося критической марксистской мысли, которую так ярко представляет литературное и политическое наследие Троцкого.
( вторая часть(окончание))
Рецензия о новой четырехтомной биографии Троцкого, написанной Ю. Фельштинским и Г. Чернявским. Том 1, сентябрь 2013 г.
Рецензия на том 2, июль 2014 г.
( начало) ...
Арест Петербургского Совета и суд над ним.
В своей автобиографии Троцкий пишет:
«Арест последовал на второй день после опубликования нами так называемого финансового манифеста, который провозглашал неизбежность финансового банкротства царизма и категорически предупреждал, что долговые обязательства Романовых не будут признаны победоносным народом. [Это довольно известный документ, по которому впоследствие Ленин "простил" царские долги. Несколько менее известно то, что вдохновителем и автором/соавтором этого документа был не кто иной как Парвус - pravda1917] "Самодержавие никогда не пользовалось доверием народа, -- гласил манифест Совета рабочих депутатов, -- и не имело от него полномочий. Посему мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом". Французская биржа через несколько месяцев ответила на наш манифест новым займом царю в три четверти миллиарда франков. Пресса реакции и либерализма издевалась над бессильной угрозой Совета по адресу царских финансов и европейских банкиров. Потом о манифесте постарались забыть. Но он напомнил о себе. Финансовое банкротство царизма, подготовленное всем прошлым, разразилось одновременно с его военным крушением. А затем, после победы революции, декрет Совета Народных Комиссаров от 10 февраля 1918 г. объявил начисто аннулированными все царские долги. Этот декрет остается в силе и сейчас. Неправы те, которые утверждают, будто Октябрьская революция не признает никаких обязательств. Свои обязательства революция признает. Обязательство, которое она взяла на себя 2 декабря 1905 г., она осуществила 10 февраля 1918 г. Кредиторам царизма революция имеет право напомнить: "Господа, вы были своевременно предупреждены!".
«В этом отношении, как и во всех остальных, 1905 подготовил 1917.
Глава XV. СУД, ССЫЛКА, ПОБЕГ
«Начался второй тюремный цикл. Я переносил его гораздо легче, чем первый, да и условия были несравненно благоприятнее, чем за восемь лет до того. Я посидел некоторое время в "Крестах", затем в Петропавловской крепости, а под конец в Доме предварительного заключения. Перед отправкой в Сибирь нас перевели еще в пересыльную тюрьму. Все вместе заняло пятнадцать месяцев. Каждая из тюрем представляла свои особенности, к которым нужно было приспособиться. Но рассказывать об этом было бы слишком утомительно, ибо при всем своем разнообразии все тюрьмы похожи друг на друга. Снова наступило время систематической научной и литературной работы. Я занимался теорией земельной ренты и историей социальных отношений России. Большая, но не законченная работа о земельной ренте пропала уже в первые годы после октябрьского переворота. Это была самая тяжкая для меня потеря после гибели работы о франк-масонстве. Занятия над социальной историей России вылились в статью "Итоги и перспективы", которая представляет собой наиболее законченное для того периода обоснование теории перманентной революции.
«После перевода в Дом предварительного заключения к нам получили доступ адвокаты. Первая Дума внесла оживление в политическую жизнь. Газеты опять заговорили смелее. Ожили марксистские издательства. Можно было вернуться к боевой публицистике. Я много писал в тюрьме, адвокаты в своих портфелях выносили рукописи на волю. К этому периоду относится мой памфлет "Петр Струве в политике". Я работал над ним с таким рвением, что тюремные прогулки казались мне досадной обузой. Направленный против либерализма, памфлет представлял по существу защиту Петербургского Совета, декабрьского вооруженного восстания в Москве и вообще революционной политики против критики оппортунизма. Большевистская печать встретила памфлет более чем сочувственно. Меньшевистская набрала воды в рот. Памфлет разошелся в десятках тысяч экземпляров в течение нескольких недель.
«Разделявший со мной заключение Д. Сверчков следующим образом описывал впоследствии тюремный период в своей книге "На заре революции": "Л. Д. Троцкий залпом писал и передавал по частям для напечатания свою книгу "Россия и революция", в которой он впервые (неточно! -- Л. Т.) высказал с определенностью мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет достигнут социалистический строй. Его теория "перманентной революции" -- как называли эту мысль -- не разделялась тогда почти никем, однако он твердо стоял на своей позиции и уже тогда усматривал в положении государств мира все признаки разложения буржуазно-капиталистического хозяйства и относительную близость социалистической революции…
«Тюремная камера Троцкого, - продолжает Сверчков, - превратилась вскоре в какую-то библиотеку. Ему передавали решительно все сколько-нибудь заслуживающие внимания новые книги; он прочитывал их и весь день с утра до поздней ночи был занят литературной работой. "Я чувствую себя великолепно, -- говорил он нам. -- Сижу, работаю и твердо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать… Согласитесь, что в границах царской России это довольно необычное ощущение…"
«Для отдыха я читал классиков европейской литературы. Лежа на тюремной койке, я упивался ими с таким же чувством физического наслаждения, с каким гурманы тянут тонкое вино или сосут благоуханную сигару. Это были лучшие часы. Следы моих занятий классиками, в виде эпиграфов и цитат, видны во всей моей публицистике того периода. Тогда я впервые близко познакомился в подлиннике с вельможами (grandsseigneurs) французского романа. Искусство рассказа есть прежде всего французское искусство. Хотя я немецкий язык знаю, пожалуй, несколько лучше французского, особенно в области научной терминологии, но французскую беллетристику читаю легче немецкой. Любовь к французскому роману я пронес до сего дня. Даже в вагоне во время гражданской войны я находил часы для новинок французской литературы.
«В конце концов, я не могу жаловаться на свои тюрьмы. Они были для меня хорошей школой. Плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения: там было тихо, так ровно, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы. Предварилка, наоборот, была переполнена людьми и суетой. Немало было смертников: террористические акты и вооруженные экспроприации шли в стране широкой волною. Режим в тюрьме, ввиду первой Думы, был либеральный, камеры днем не запирались, прогулки были общие. Мы по часам с упоением играли в чехарду. Приговоренные к смерти прыгали и подставляли свои спины вместе с другими. Жена приходила ко мне дважды в неделю на свидание. Дежурные помощники смотрели сквозь пальцы, как мы обменивались письмами и рукописями. Один из них, уже пожилой, особенно благоволил к нам. Я подарил ему, по его просьбе, свою книгу и свою карточку с надписью. "У меня дочери-курсистски", -- шептал он с восторгом и таинственно подмигивал глазом. Я встретился с ним при советской власти и сделал для него, что мог, в те голодные годы.
«Парвус гулял со стариком Дейчем по двору. Нередко и я присоединялся к ним. Есть карточка, где мы втроем изображены на тюремной кухне. Неутомимый Дейч затевал групповой побег, легко завоевал для этого дела Парвуса и настойчиво приглашал меня. Я сопротивлялся, так как меня привлекало политическое значение предстоявшего процесса. В план, однако, было вовлечено слишком много народу. В тюремной библиотеке, игравшей роль операционного центра, надзиратель нашел подбор слесарных инструментов. Администрация, правда, замяла дело, заподозрив, что инструменты подброшены жандармами, чтоб добиться изменения тюремного режима. Но свой четвертый побег Дейчу пришлось совершить все же не из тюрьмы, а из Сибири.
«Фракционные расслоения в партии резко возобновились после декабрьского поражения. Разгон Думы поднял заново все проблемы революции. Я посвятил им тактическую брошюру, которую Ленин выпустил в большевистском издательстве. Меньшевики уже ударили отбой по всей линии. Фракционные отношения не достигли, однако, в тюрьме такого обострения, какое они уже успели приобрести на воле. Это дало нам возможность выпустить коллективную работу о Петербургском Совете, в составлении которой принимали еще участие и меньшевики.
«Судебный процесс Совета депутатов открылся 19 сентября, в медовые недели столыпинских военно-полевых судов. Двор судебного здания и прилегающие улицы были превращены в военный лагерь. Все полицейские силы Петербурга были поставлены на ноги. Но самый процесс велся довольно свободно: реакция хотела окончательно скомпрометировать Витте, вскрывши его "либерализм", его слабость по отношению к революции. Было вызвано около 400 свидетелей, из которых свыше 200 явились и дали показания. Рабочие, фабриканты, жандармы, инженеры, прислуга, обыватели, журналисты, почтово-телеграфные чиновники, полицмейстеры, гимназисты, гласные Думы, дворники, сенаторы, хулиганы, депутаты, профессора, солдаты дефилировали в течение месяца перед судом, и под перекрестным огнем со скамей суда, прокуратуры, защиты и подсудимых -- особенно подсудимых -- они, линия за линией, штрих за штрихом, -восстановили эпоху деятельности рабочего Совета. Подсудимые дали объяснения. Я говорил о месте вооруженного восстания в революции. Главное было, таким образом, достигнуто. Когда суд отказал нам в вызове сенатора Лопухина, который осенью 1905 г. открыл в департаменте полиции погромную типографию, мы сорвали процесс, заставив удалить нас в тюрьму. Вслед за нами ушли защитники, свидетели и публика. Судьи остались с глазу на глаз с прокурором. В нашем отсутствии они вынесли свой приговор. Стенографический отчет об этом исключительном процессе, длившемся месяц, до сих пор не издан и, кажется, даже не разыскан. Самое существенное о суде я рассказал в своей книге "1905".
«И отец, и мать присутствовали на процессе. Их мысли и чувства двоились. Уже нельзя было объяснять мое поведение мальчишеской взбалмошностью, как в дни моей николаевской жизни в саду у Швиговского. Я был редактором газет, председателем Совета, имел имя как писатель. Старикам импонировало это. Мать заговаривала с защитниками, стараясь от них услышать еще и еще что-нибудь приятное по моему адресу. Во время моей речи, смысл которой не мог быть ей вполне ясен, мать бесшумно плакала. Она заплакала сильнее, когда два десятка защитников подходили ко мне друг за другом с рукопожатиями. Один из адвокатов потребовал перед тем перерыва заседания, ссылаясь на общую взволнованность. Это был А.С. Зарудный. В правительстве Керенского он стал министром юстиции и держал меня в тюрьме по обвинению в государственной измене. Но это было через десять лет… В перерыве старики глядели на меня счастливыми глазами. Мать была уверена, что меня не только оправдают, но как-нибудь еще и отличат. Я убеждал MESSIEURSее, что надо готовиться к каторжным работам. Она испуганно и недоумевающе переводила глаза с меня на защитников, стараясь понять, как это может быть. Отец был бледен, молчалив, счастлив и убит в одно и то же время.»
Мы дали Вам, читатель, этот довольно длинный отрывок из автобиографии Троцкого, чтобы позволить и моему и Вашему мозгу отдохнуть от ядовито-несъедобной писанины двух фальсификаторов истории: Фельштинского и Чернявского.
Интересно отметить, что этих защитников царского правопорядка раздражает всеобщая симпатия широких кругов демократической интеллигенции к Петроградскому Совету и к Троцкому лично. Они осуждают принципиально-демократическую деятельность петербургских адвокатов, в частности, близкого к кадетам О.О. Грузенберга. Он, видите-ли, «прямо нарушал собственные обязанности» и «выносил для передачи … письма Троцкого, адресованные питерским социал-демократам, и его рукописи». Грузенберг «грубо нарушал законы империи, которые призван был свято блюсти» (стр. 196, 197). Мы отмечаем здесь, что наши горе-историки всегда законопослушны и «свято блюдут» законы Николая II, Керенского, а, после победы Сталина над Троцким, вероятно защитят правопорядок Сталина от революционных посяганий левой оппозиции. Этот вопрос мы рассмотрим, когда будем читать следующие тома этой серии.
Впрочем, уже в этом томе наши контрреволюционные биографы находят повод защитить революционную репутацию Сталина от критики Троцкого. Фельштинский и Чернявский осуждают Троцкого за то, что в своей биографии Сталина он критикует молодого Кобу за трусливое поведение во время собственного ареста в 1902 году (см. стр. 213).
Мешанина в головах двух биографов проникает во все их суждения. Они неряшливо описывают отношение Троцкого к германской социал-демократии: Троцкий, в отличие от «всех фракций российского социалистического движения» был недоверчив к германской партии (стр. 232), но на Штуттгартском конгрессе 2-го Интернационала в 1907 году «совместно с Мартовым, Лениным и Р. Люксембург» внес поправки в резолюцию о войне (стр. 233), но «громкие слова сочетались с весьма осторожным политическим поведением» (там-же). В последнем заявлении авторы биографии осторожно затуманивают вопрос о том, кто проявлял осторожность: Троцкий или руководство Интернационала. Чуть дальше, на странице 255, биографы пишут, что лишь в сентябре 1911 года рассеялось чувство «обаяния, которым была окутана в глазах Троцкого СДПГ». Одно заявление опровергает предыдущее и следующее заявления. Пойми, кто может.
Кратко распутаем эту кашу. Троцкий в эти годы активно боролся на левом фланге Второго Интернационала. Теоретически он особенно тесно сблизился с Розой Люксембург, но также печатался в газетах Карла Каутского и Августа Бебеля, и сотрудничал с Лениным и Мартовым против сползания Интернационала в сторону приспособления к буржуазной действительности и реформизму.
Первая Мировая война.
Войнам, революциям, и вообще описанию исторических событий в толще которых работал Троцкий, наши горе-биографы уделяют минимум внимания. Они полторы страницы посвящают, например, описанию лево-либеральной газеты «Киевская мысль», в которой сотрудничал Троцкий в течение нескольких лет. Целую главу они уделяют описанию двух Балканских войн в 1912-13 гг. (Чернявский в советское время специализировался на истории Болгарии и высоко оценивал публицистику Троцкого о проблемах Балкан), но писатели четырехтомной биографии Троцкого не находят места обрисовать даже вкратце развязку Первой Мировой войны и потрясения, которые обрушились на организм России.
Война была развязана коронованными и республиканскими негодяями в чисто хищнических интересах. Николай II, император Франц-Иосиф, кайзер Вильгельм, министры Французской Республики и Великобритании одинаково виновны в гибели девяти миллионов солдат, в использовании ядовитых газов, искалечивших еще миллионы, в бесчисленных беженцах, в нищете, в разрушении церквей, библиотек, музеев и других культурных ценностей, в развале экономики целого континента, в истощении населения Европы и мириадах бедствий и лишений, к которым привела война.
Наши горе-биографы молчат о причинах и ходе войны. Они избегают упоминать о лишениях масс в течении этих четырех лет. Вместо этого, они насмехаются над Троцким, который в августе 1914 года, наблюдая «одурманенную патриотическими лозунгами толпу» в Вене увидел ее не только в той одурманенной форме, но и в форме «революционной массы» в которую она превратится под давлением военных лишений через четыре года (стр. 346). Не сознавая это, наши глупые биографы порицают Троцкого за его способность заглядывать вперед.
Война сразу разрушила официальное здание Второго Интернационала. В рабочем движении всех стран начались расколы и процессы нового межевания. Все партии разделилась по новому принципу: за или против войны; за или против собственного правительства. Ленин и Троцкий заняли ведущую роль в организации нового интернационального руководства, участвовали в Циммервальде, где Троцкий написал главный манифест. В Кинталь весной 1916 года его не пустили французские власти; наши биографы врут и по этому поводу (стр. 360).
У глупости обычно есть какие-то пределы. Фельштинский и Чернявский - образованные люди, знакомые с историческими фактами. К сожалению, их ослепляет злоба и ненависть, которые Троцкий всегда осуждал, как вредные и опасные в политике. Вот пример такого ослепления. На страницах 377-379 они описывают высылку Троцкого из Франции в Испанию и его арест в Мадриде. «Троцкий 21 ноября написал … статью «Испанские впечатления». (Почти арабская сказка)», где в живой и остроумной форме давал известное представление о том, как он провел время в столичной тюрьме. Многое в этой статье выглядело карикатурно. Можно предположить, например, что испанские чиновники не были такими уж откровенными тупицами, какими их рисует Троцкий, приписывая одному из начальников фразу: «Ваши взгляды являются слишком передовыми для Испании». Скорее, Троцкому, которому было в тот момент не до смеха, отказало чувство юмора» (стр. 378).
Господа Фельштинский и Чернявский в одном и том же параграфе отзываются о юмореске Троцкого, как «живой и остроумной», а затем обвиняют его в потере «чувства юмора». По-моему, испанский чиновник не единственный тупица в этом эпизоде.
А вот еще один пример. Авторы описывают двухмесячное пребывание семьи Троцких в Нью-Йорке и их отплытие на родину 27 марта 1917 года на нейтральном норвежском судне несколько недель после начала Февральской революции. Они пишут: «Возвращавшихся на родину русских революционеров провожали как героев речами и букетами цветов распропогандированные немецкие военнопленные» (стр. 387). Рассказ о немецких военнопленных в городе Нью-Йорк повторяется на странице 422. Как все знают, Соединенные Штаты вступили в войну лишь 6 апреля 1917 г. и в марте немецких военнопленных в Нью-Йорке не было и не могло быть. Троцкого и пятерых других русских революционеров с энтузиазмом провожала толпа многоплеменного рабочего Нью-Йорка: финские, латышские, русские, еврейские, украинские и немецкие рабочие-социалисты.
Через пару дней этот норвежский пароход пришвартовался в канадском порту Галифакс и подвергся досмотру британской военно-морской полиции. Троцкого и остальных революционеров арестовали и увезли в лагерь для военнопленных, где содержали пленных немецких матросов. Его жену и двух сыновей заперли под домашний арест.
Об этом инциденте поднялся шторм протестов: в международной прессе, в революционной России, в Соединенных Штатах. Министр иностранных дел России, Павел Милюков сделал несколько лживых заявлений, ему вторил английский посол в Петрограде, Бьюкенен. В дело вмешался Петроградский Совет и английские власти под напором общественного давления в конце апреля были вынуждены выпустить шестерых пленных международной классовой войны из лагеря и посадить их на пароход, идущий в Россию. В течение месяца своего заключения среди немецких матросов Троцкий и другие революционеры с большим успехом вели пропаганду революционного социализма.
Вот что писал о проводах из лагеря Троцкий в своих мемуарах:
«Когда нас уводили из лагеря, сотоварищи по плену устроили нам торжественные проводы. В то время как офицеры замкнулись в своих отделениях и только некоторые просовывали нос в щель, матросы и рабочие стали шпалерами вдоль всего прохода, самодеятельный оркестр играл революционный марш, дружеские руки тянулись к нам со всех сторон. Один из пленных произнес короткую речь - привет русской революции, проклятие германской монархии. Вспоминаю и сейчас с теплотой, как братались мы в разгар войны с немецкими матросами в Амхерсте. От многих из них я получал в следующие годы дружеские письма из Германии.»
Теперь мы знаем, откуда взялись немецкие военнопленные. Больное воображение господ Фельштинского и Чернявского перепутало два отделенных месяцем эпизода: проводы Троцкого в Нью-Йорке и в Канаде.
Через несколько страниц больное воображение наших биографов подскажет им следующую глупость (дело идет об аресте Троцкого и других большевиков в июле 1917 г., и об их выпуске на свободу, когда начался мятеж Корнилова): «Арестованных спасли не протесты левой общественности. По неписаным законам революции арестантов совместными усилиями спасли глава правительства А.Ф. Керенский и генерал Л.Г. Корнилов» (стр. 427). Все поставлено вверх тормашками в этом рассказе.
Отношения между Лениным и Троцким.
Трудно сказать, кого авторы этой биографии ненавидят больше, Ленина или Троцкого. Троцкому они, конечно, уделяют больше внимания. О Ленине они отзываются походя, как о «классическом фракционере» (стр. 299), «государственном изменнике» (стр. 347), «бравшем деньги у немцев» (стр. 392). Вот один пример: «Ленин часто запутывался в своих рассуждениях, оказывался неспособным довести логическую линию до конца, обрывал мысль и переходил к чему-то другому. Он легко впадав в ораторскую истерию, подменяя аргументы грубой руганью по адресу оппонентов» (стр. 127). «Аморальность, властолюбие и грубость Ленина» (там же). «Ко времени II съезда Ленин в полной мере осознал, что его путь к политическому партийному руководству … возможен только в том случае, если он будет пользоваться в борьбе любыми средствами, включая пасквили, ложь, клевету по адресу соперников и недругов, фальсификацию их суждений, приписывание им произвольных высказываний и т.п.» (там же). Мы можем найти десятки подобных оценок Ленина, разбросанные по разным страницам этой книги.
Характерно, что Сталина авторы называют «ленинским наследником … сектантской псевдологики предельной замкнутости» (стр. 299). Мы еще посмотрим в будущих томах этого пасквиля, в каких других областях Сталин якобы следовал Ленину, но в этой книге нас поразило следующее заявление: «Ленин в тот период (1911-13 гг. - ФК) мог помочь Троцкому только быть похороненным. Ни в каком другом вопросе, кроме зарывания Троцкого в могилу, Ленин поддержки Троцкому оказывать бы не стал» (стр. 311). Не кажется ли вам, читатель, что авторы изготовляют миф о подготовке Лениным убийства Троцкого, которое было осуществлено в 1940-м году «наследником Ленина» - Сталиным.
На самом деле, начиная со зрелых лет, со времени петербургского кружка «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», основанного Лениным и Мартовым в 1895 году, Ленин преследовал единственную цель: построение революционной социалистической партии, которая поведет российский и мировой пролетариат к победе. На долгом пути было много шагов, и некоторые из них Ленин прошагал в споре и борьбе против Троцкого. Основание «Искры» в 1900 году, борьба за деловую, партийную редакцию на II съезде, идейное и организационное межевание после поражения первой революции, когда все фракции социалистического движения переживали идейный разброд и отступали от марксистского мировоззрения, борьба против социал-патриотизма во Втором Интернационале и в разгар Мировой войны, Апрельские тезисы и борьба против примиренчества в собственной партии, когда Ленин был одинок среди других большевистских вождей, борьба сообща с Троцким за Октябрьское восстание и установление советской власти, руководство вместе с ним молодой Советской Республикой во время Гражданской войны, работа Ленина и Троцкого рука об руку в молодом Коммунистическом Интернационале - это лишь разные этапы последовательной борьбы за мировую революцию.
В заключение.
О событиях Февральской революции в книге так много путаницы, что распутывать ее в рамках рецензии невозможно. Связного рассказа нет, как и всегда, когда дело касается большого исторического события. Авторы-монархисты снова повторяют свою желчную клевету против революционного народа, называя его «дезорганизованной массой солдат, матросов и городских люмпенов» (стр. 419). Скажем прямо: доверять какому-либо показанию этих авторов нельзя. Они врут нечаянно, из-за каши в своей голове; они врут намеренно, чтобы умалить и повредить марксистам; они врут по привычке, оба, хотя и в разной степени воспитанные в сталинистской школе фальсификации; они врут, выполняя социальный заказ разлагающегося буржуазного общества, смертельно опасающегося критической марксистской мысли, которую так ярко представляет литературное и политическое наследие Троцкого.
( вторая часть(окончание))