Сердце дури, часть 5.3
…в которой будет два конца - немного предсказуемый и не очень предсказуемый.
***
Некоторое время спустя в зале Трибунала.
Демулен. Они задумали убить мою жену! Трымайце мяне, я яму лясну! (Пытается втащить Фукье, но Дантон и Лакруа, выполняя его же просьбу, держат его за шкирку.)
Фукье. Остыньте. У меня новая бумажка есть. Волшебная. (Читает.) «Постановляется, что обвиняемые в заговоре при попытке оспорить или оскорбить правосудие должны быть объявлены вне закона и немедленно осуждены».
Фабр. Что это значит?
Лакруа. Это значит, что мы покойники.
Люсиль пишет ещё одно письмо Робеспьеру. С улицы доносятся шаги патруля. Она рвёт письмо и подхватывает тревожный саквояжик.
Люсиль (служанке). Попрощайся за меня с малышом, моими родителями и сестрой. И передай мадам Дантон, пусть ей больше повезёт в следующий раз.
Жаннетта. Мадам! Постойте! Тут приходила одна женщина из Гиза. Очень огорчалась, что вас не застала. Там только что узнали об арестах. (Протягивает Люсили визитку, на которой написано: «Гражданка де Тайлан (Роз-Флёр Годар)».)
Люсиль. Как вовремя! Ах, Камиль, я не знаю, как написать ей, чтоб она тебя не ждала! Прощай, Жаннетта и постарайся нас забыть. (Уходит под конвоем.)
Четвёртый день суда.
Дантон (Эрманну). Мы уже поняли, что на закон здесь кое-что положили. Но вы обещали мне, что я смогу сам себя защищать. Это моё право.
Эрманн. Ваши права, Дантон, временно приостановлены. (Присяжным.) Вы услышали достаточно, чтобы вынести вердикт?
Голос со скамьи присяжных. Да.
Эрманн. Судебное заседание закрыто.
Дантон. Ку-уда? Вы не зачитали наши заявления! Вы не вызывали наших свидетелей! Да суд ещё не начинался!
Демулен (вскакивает рядом). Я настаиваю, нет, требую, чтобы мне разрешили зачитать моё заявление!
Эрманн. Вы не можете его зачитать.
Демулен комкает свою защитную речь и швыряет её прямиком в голову Эрманна, но тот успевает нырнуть под стол.
Фукье. Заключённые оскорбили государственную юстицию! В соответствии с декретом они подлежат удалению из зала суда. Присяжные удаляются для вынесения приговора.
Поскольку конец немного предсказуем, толпа рассасывается из зала суда по всему будущему маршруту следования телег. Приставы пытаются увести обвиняемых из зала суда. Демулен вцепляется в прибитую к полу скамью мёртвой хваткой и ухмыляется в лицо приставам.
Пристав (тоном медсестры, уговаривающей ребёнка потерпеть укольчик). Прошу вас следовать за нами и не шуметь. Никто не собирается причинять вам боль, но при необходимости мы применим силу. Прошу вас следовать за нами и не шуметь…
Эрманн. Да бога ради, вынесите вы его уже!
Демулена оттаскивают от скамьи за волосы.
Демулен (пока его волочат по полу). Пусть Робеспьер знает! Пусть он запомнит!
Фабр (пытаясь отдышаться после очередного приступа кашля и провожая Демулена взглядом). Ублюдки! Какие же вы ублюдки!
В комнате присяжных.
Субербьель (Вадье, избегая смотреть ему в глаза). Это всё. Вы довольны?
Вадье. Я буду доволен, когда они все прибудут по месту окончательной регистрации граждан.
Фукье. Толпа собралась большая, но не буйная. Никому уже нет дела до них. (Подзывает одного из судейских.) Вот, держите, это смертный приговор. Зачитаете, пока Сансон будет их стричь. Сейчас четыре, он управится.
Приёмная Консьержери, то есть место, выдача откуда - только на площадь Революции.
Дантон (громовым голосом). В гробу я видел ваш вердикт! В белых тапках! Дантона будет судить народ, а не вы!
Эро. А мне всё же интересно. Мне, знаете ли, впервые зачитывают смертный приговор, я и так по вашей милости прослушал половину.
Стражник. Один без сознания! Один без сознания!
Сансон-младший (склоняясь над совершенно синим Шабо). Антифриз?
Стражник. Мышьяк. У нас не тюрьма, а какой-то маркетплейс. Можно заказать хоть чёрта с рогами.
Эро (Дантону). Я об этом подумывал. В конце концов я решил, что покончить с собой в таких обстоятельствах - значит, признать вину. Если они настаивают на том, чтобы непременно отрубить тебе голову - что ж, это лишь вопрос вкуса. (Демулену.) Мой дорогой Камиль, чего ради?
Демулена пытаются связать четверо стражников, и им наконец это удаётся. Пострадали рубашка приговорённого, физиономии служителей порядка и гордость всех участвовавших в потасовке. Дантон снимает с шеи Демулена медальон с локоном Люсили и суёт ему в связанные за спиной руки. На медальоне мельком виднеется гравировка «Я открываюсь под конец».
Лакруа (Дантону). Эти бельгийские девочки - оно того стоило?
Дантон. Стоило. И вовсе не из-за бельгийских девочек.
Эро (садясь в первую телегу). Слава богу, не с ворами!
Дантон. А как же «Но ворюга мне милей, чем кровопийца»? Шучу, шучу, в этой повозке только отборные революционеры! Фабр, вы додержитесь до конца, или нам придётся вас прикопать по дороге?
Фабр (лёжа на дне телеги). Они забрали мои бумаги!
Дантон. И хрен с ними! Вы их с собой всё равно не унесёте. (Отводит взгляд от Эро, оскорблённого некультурным выражением.)
Фабр. Я только хотел дописать свою оперетту… Там есть чудесные строки. А теперь этот ублюдок Колло её присвоит, и её поставят под именем этого чёртова плагиатора!
Дантон хохочет. Демулен рыдает у него на плече.
Дантон. Спокойно, Камиль. Будьте добры соответствовать высоким стандартам Эро.
Эро. Давайте хотя бы попробуем умереть достойно.
Демулен. Чёрт побери, Эро, вы хоть сейчас можете не быть таким бывшим?
Проезжают мимо дома Дюпле. Его ставни закрыты.
Дантон (поворачивается в сторону четвёртой стены). Мадам Мантель, вы меня слышите? Где моя фраза «Максимильен, ты скоро последуешь за мной»? Я, можно сказать, только ради неё и жил!
Автор. Она слишком затаскана. Давайте без этих пошлостей. Слушайте вашего товарища. Он дело говорит. (Кивает на Эро. По его лицу видно, насколько сомнительна эта похвала.)
Аббат Кераванан (одетый санкюлотом). Misereatur vestri omnipotens Deus, et, dimissis peccatis vestris, perducat vos ad vitam æternam. Amen. (Жестом отпускает грехи всем причастным и особенно непричастным.) Мда, не так я мечтал пригодиться этому грешнику. Он так шикарно раскаялся - и, выходит, зря…
Автор. А ну не ворчите, святой отец! Вам больше понравилось бы остаться «ружьём Бондарчука»?
Фамилия звучит так внушительно, что аббат не решается уточнить, что это ещё за новости оружейного дела.
Площадь Революции. Телеги разгружены. Толпа ревёт в ожидании шоу. «Вязальщицы», успевшие за это время связать по чулку на жирафа средних размеров, готовят тухлые яйца на случай, если представление им не понравится. Интересная загогулина: свежих яиц в городе днём с огнём не сыщешь, а вот тухлые - будьте-нате.
Помощник палача. Эро к снаряду, Демулен - приготовиться!
Эро. Прощайте, друзья! Вы, которые не друзья, тоже прощайте. (Спокойно поднимается на эшафот.)
Демулен (внезапно успокаивается, встав лицом к лицу с Анри Сансоном). Ваш батюшка, помнится, подал на меня в суд за клевету. Вам не кажется, что теперь и мне есть на что жаловаться? Отдайте это (поворачивается спиной и отдаёт палачу медальон) моей тёще. Она знает, что с этим делать.
Дантон отводит глаза. Хрясь. И снова хрясь. И снова.
Помощник палача. Дантон к снаряду!
Дантон. Эй, Сансон!
Сансон-младший. Гражданин Дантон?
Дантон. Покажи мою голову народу. На неё стоит посмотреть. (В сторону четвёртой стены.) Ты смотри-ка, а это не зажали! Ну хоть так.
Флешбек. Жаклин Деробеспьер, беременная пятым ребёнком, плетёт кружева.
Максимильен. Мама, покажи, как ты это делаешь? Я тоже хочу научиться.
Жаклин. Сыночек, тебя же мальчишки засмеют! Это дело для девочек. Возьми книжку почитай, ты ведь уже умеешь. Или в солдатиков поиграй.
Шарлотта, околачивающаяся за кадром, показывает брату язык, пока мама не видит.
Максимильен (обиженно отворачивается). А я всё равно понял главное: узор - это не нитки, а то, что между ними! (Поворачивается к четвёртой стене.) Мадам Мантель, я ведь это зачем-то сейчас сказал, но зачем?
Автор (тяжко вздыхает). Господи, не ребёнок, а божеское наказание! Тебе что мама сказала? То-то же! Слушайся старших!
Максимильен, обидевшись ещё сильнее, снимает с полки шкафа Лукиана и залезает на стул. Ножки паренька не достают до пола. Из разворота книги выпадает вырезка из «Таймс» от 8 апреля 1794 г. Да, во флешбеке о событиях, происходивших тридцатью годами ранее. Это очень нелинейный нарратив.
«Таймс». А мы вам ещё когда говорили, что этим всё кончится! Медаль нам за догадливость! Вот только почему в замес попал оппозиционный журналист Демулен, которого диктатор защищал всю дорогу, мы так и не поняли. Давайте поможем Доре это выяснить!
Занавес закрывается чрезвычайно медленно, сдвигаясь почти незаметно. На авансцене внезапно вновь оказывается Михаил Елизаров.
Михаил Елизаров (подстраивает гитару). Добрый вечер ещё раз. (Прислушивается к невнятному шуму из-за занавеса, в котором угадывается голос Луизы.) Спойлеров вам? Будут вам спойлеры. (Поёт.) Повсюду крамола, повсюду измена: поставить хотят они нас на колени! Чужие законы, чужие скрижали - они этот день как могли приближали. Неужто придётся сменить нам тональность, и гордая наша погибнет ментальность, и Родины нашей прекрасные дали?..
Дюпле (грозит ему киянкой). Я тебе дам, ирод! Здесь же девушки!
Михаил Елизаров (мрачно косясь на Дюпле). Нельзя потерять их!.. Нельзя потерять их!.. Нельзя потерять их!.. И мы ПОТЕРЯЛИ!
Под дружное «Лай-лай-лай» хора им. Александрова занавес смыкается окончательно.
Эпилог
В круге света на закрытом занавесе высоко над сценой появляется слегка анимированный образ автора.
Автор (размеренным тоном эпической сказительницы). Люсиль Демулен и генерала Дийона обвинили в заговоре и казнили двадцать четвёртого жерминаля. (Занавес колышется.) Максимильена Робеспьера казнили без суда десятого термидора, или двадцать восьмого июля по старому стилю. С ним были казнены его брат Огюстен, Антуан Сен-Жюст и Кутон. Филипп Леба застрелился. (Занавес колышется ещё сильнее, и между полотнищами начинают просачиваться фигуры - одна, вторая, третья…) Луиза Дантон вышла замуж за Клода Дюпена и во времена империи стала баронессой…
Луиза Дантон (выступая на авансцену). Мадам Мантель! Вы ведь так хорошо начали! Зачем было всё портить?
Автор. Портить что, прости великодушно?
Луиза Дантон. Ну… я тут была как бы единственным нормальным человеком…
Габриэль Дантон (в сторону). Да кто тебе сказал?
Луиза Дантон. …а теперь, получается, я еле дождалась казни Жоржа, чтобы выскочить замуж за более приятного парня, только уже с огромным наследством?
Автор. Не нравится - могу придумать тебе другую судьбу: читатели всё равно ленивы и нелюбопытны. К Теруань в компанию подселить, например, чтобы скучно не было. О, кстати. (Зачитывает тем же размеренным тоном.) Анна Теруань умерла в тысяча восемьсот семнадцатом году в клинике для умалишённых Сальпетриер.
Анна Теруань де Мерикур (опрятная, причёсанная). Не вижу причин для иронии. Вам бы двадцать с лишним лет просидеть в кандалах! В иной тюрьме режим легче!
Автор (игнорируя замечание). Незамужней Шарлотте Робеспьер при Наполеоне выделили маленькую пенсию…
Морис Дюпле (оглядывается с неприязнью). Разрешите уточнить: Шарлотте Карро. Шарлотте Робеспьер никто бы корки хлебной не подал. А уж как одна превратилась в другую (разводит руками) - сие мне неведомо.
Автор (продолжает). Элеонора так и осталась «вдовой Робеспьера».
Элеонора Дюпле (тихо, в сторону). Лучше бы я осталась в могиле рядом с ним. Тридцать восемь лет помнить, что его нет и как его не стало… против этого десять смертей - ничто.
С её силуэтом сливается вторая фигура, ласково обнимающая её за плечи.
Автор. Как выяснилось, отец Максимильена умер в Мюнхене в тысяча семьсот семидесятом году.
Огюстен Робеспьер (оглядывает остальных стоящих вдоль рампы). Батько! Где ты? Слышишь ли ты всё это?
Молчание.
Автор (продолжает). Лежандр умер в тысяча семьсот девяносто пятом году.
Жорж-Огюст Кутон (оглядывается с неприязнью). И чья кровь задушила тебя, остряк-самоучка?
Автор (продолжает). Робер Ленде выжил и преуспел.
Вокруг стоящего в первом ряду Ленде образуется пустое место.
Автор (продолжает). Сыновья Дантона вернулись в родную провинцию и трудились на своей земле.
Луи-Антуан Сен-Жюст. А те, у кого своей земли не было, - ложились и умирали при первом же недороде, потому что не могли выплатить ренту! (Резким движением сжимает кулаки.)
Автор (продолжает, нагнетая голосом). Станислас Фрерон переметнулся во вражеский стан. После падения Робеспьера преследовал якобинцев, ведя за собой по улицам банды вандалов и щёголей. Умер на Гаити в тысяча восемьсот втором году.
Несколько голосов (тихо, но единодушно). Почему я не удивлён?
Люсиль Демулен (тихо). Мог бы и умереть от любви, как обещал!
Автор. Жан-Николя Демулен и Клод Дюплесси умерли через несколько месяцев после падения Робеспьера.
Франсуаза Дюпле. Кто бы мог подумать, что проклятия возвращаются к проклявшему, правда? (Кутая шею в косынку.) А мамаша Дюпле, видать, жила долго и счастливо?
Автор (продолжает). Ребёнка Камиля вырастили Аннетта и Адель Дюплесси. Он окончил бывший лицей Людовика Великого и стал членом Парижской адвокатской коллегии. Умер на Гаити в возрасте, в котором был казнён его отец.
Орас Демулен (выглядящий взрослым мужчиной). И вы тоже считаете моё имя дурацким, а мою мать - шлюхой, раз не упоминаете ни его, ни её? Но спасибо, что хоть не сомневаетесь в том, кто мой отец!
В рядах на авансцене волнение.
Автор (повышая голос). Адель Дюплесси умерла в Вервене, Пикардия, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году.
Внезапно наступает молчание.
Адель Дюплесси (проталкивается на авансцену). Мадам Мантель! Ну сейчас-то вы зачем обо мне вспомнили? Я уже порадовалась, что все эти ваши «Пойду отдамся Петиону» читатели уже забыли к концу книжки, и на тебе!
Аннетта хватает дочь за шкирку и технично утаскивает её обратно в четвёртый ряд.
Автор безмолвствует. На авансцену выходит Фукье.
Антуан Фукье-Тенвиль. Дорогая мадам Мантель! Если уж все принялись выражать своё недовольство, возьму на себя высокую миссию… (Демулен закатывет глаза) …выказать вам моё почтение и благодарность. Знаете ли, меня так редко изображают не кровопийцей и не садистом! (Косится на стоящего где-то рядом де Сада.) Я признаю, что не вышел лицом… и всё же вы разглядели моё искреннее и бескорыстное рвение. Это такая редкость по нынешним временам! (Кланяется и отходит.)
Читатель (в сторону). Хе-хе, увидел, парни бьют мальчишку, - красиво рядом станцевал!
Маркиз де Сад. И я, пожалуй, засвидетельствую вам своё почтение, мадам Мантель. Меня все помнят как чудовище, хоть я и предпочитаю слово «либертин», однако я ведь ещё и много добра сделал на своём посту! Благодарю за то, что не устаёте об этом напоминать! (Угодливо кланяется и отходит.)
Марсьяль Эрманн (в сторону). А, да-да. Правда, родственникам в основном. Но это ведь уже дело десятое, правда? Какая там у меня была реплика? Несущественное возражение, вот те слова!
Жан-Мари Колло д'Эрбуа и Жан-Николя Бийо-Варенн (с противоположных концов рампы, возмущённым хором). Мадам Мантель!
Медленно поворачивают головы, смотрят друг на друга, сплёвывают в сердцах ещё более единодушно, чем говорили, и расходятся по своим углам.
Филипп Фабр д'Эглантин (подобострастно). Скажу вам как литератор литератору, мадам Мантель: вы польстили мне, подарив мне одному собственный голос, который не изменял мне до последних страниц! Даже не могу себе представить, чем моя скромная персона заслужила такой неожиданный дар! О, благодарю вас! (Смиренно кланяется.)
Изображение автора над сценой расплывается в довольной улыбке. Шодерло де Лакло, маркиз де Сад, Луве и вообще все те из присутствующих, кто когда-либо баловался беллетристикой, давятся злорадными смешками.
Филипп Фабр д'Эглантин. И ещё… Я заметил, что вам не по вкусу, когда серьги носит кто-то, кроме женщин. (Косится на Сен-Жюста и Леба, те делают вид, что сказанное к ним не относится.) Спасибо вам, что вы великодушно не заметили вот этого! (Отводит пряди волос от ушей и показывает свои серёжки а-ля эсклав. Перформанс, однако, ожидаемого эффекта не производит: автор безмолвствует.)
Жак-Рене Эбер (выходит из своего ряда и оказывается не инфантильным монстром, а просто издёрганным, лысеющим человеком средних лет). Спасибо, что хотя бы отвязали моё имя от имени Шометта, мадам Мантель. Право, о своём всемогуществе я слышал - и видел - и более впечатляющие небылицы, и всё же становиться самым ненавистным героем вашей книжки я не собирался. У меня всё.
Элизабет Леба (с места). Самым? Не льстите себе!
Мария-Антуанетта (с видом верблюда, который вот-вот плюнет). Поделом!
Жорж-Жак Дантон (в сторону). Врёшь, жулик! Такие, как ты, прощаются и не уходят!
Тем не менее Эбер отходит на задний план и практически сливается с занавесом.
Люсиль Демулен (выступая на авансцену). Мадам Мантель, мне вроде бы тоже не на что жаловаться: вы так и не свели меня ни с кем из любовников, которых приписывала мне молва. Но почему всё равно после ваших писаний такое ощущение, что на мне клейма негде ставить?
Всматривается то в черноту зала, то в образ автора над сценой. Автор безмолвствует. Демулен выходит и становится рядом с женой.
Камиль Демулен. Мадам Мантель! Бог с ним, с мэтром Перреном, бог с ними, с остальными! Это вы ещё не читали того, что в ближайшем будущем станут строчить на AO3 обо мне и половине из здесь присутствующих, не разбирая пола и политических воззрений! Не это поразило меня до глубины души! (Изумлённым тоном.) По-вашему, я всё-таки был неправ?!
Жозеф Субербьель. Вас ждёт ещё много удивительных открытий, друг мой!
Аннетта Дюплесси (шикает на него с укоризненным видом). Как вы можете! Вы же его обидите! Он ведь как ребёнок!
Луи-Антуан Сен-Жюст. В своё время меня, «как ребёнка», не избрали в Законодательное собрание, хотя мне не хватало несчастных десяти месяцев до двадцати пяти. (Сзади раздаются сдавленные смешки.) А гражданин Демулен был избран. Получается, это всё равно не значит, что он взрослый?
Камиль Демулен (сквозь зубы). И всё-таки жаль, земеля, что я тебя в финале книги не придушил, да у меня рук не хватило бы на твои галстуки в двадцать витков!
Сен-Жюст сохраняет издевательски спокойное, чуть вопросительное выражение лица. В наступившей тишине слышно, как Дантона толкают в спину Габриэль, Анжелика, Луиза и мамаша Жели - однако не на того напали!
Жорж-Жак Дантон. Дамы, успокойтесь! Я не самоустраняюсь! Здесь имеет смысл выждать, пока…
Анжелика Шарпантье. Пока не станет поздно, porca miseria!
Габриэль Дантон. Иначе я пойду первой!
Жорж-Жак Дантон (вздыхает и даёт вытолкнуть себя вперёд). Мадам Мантель! Я в жизни не был в Аррасе! Не покупал победу под Вальми! И не насиловал дочку Дюпле!
Элизабет Леба (в сторону). Естественно, не насиловал - я отбилась, стоило ему ко мне ручищи протянуть!
Филипп удерживает её за руку выше локтя - легонько, но готовый в любую минуту схватить крепче.
Жак-Рене Эбер (с места). А, так остальное всё-таки было правдой? (Делает вид, что записывает. Дантон угрожающе зыркает на него и уходит на своё место.)
Габриэль Дантон (выступает на авансцену). Мадам Мантель! Я, в свою очередь, ничего не обсуждала с гражданином Лакло, что бы вы ни имели под этим в виду! И остаться в вашей книге лишь плаксивой, толстой и ревнивой роялисткой - не о таком я мечтала!
Луиза Дантон порывается выступить за ней, но понимает, что всё уже сказала, а в остальном-то её жизнь в книге удалась. Кордельерская братия поворачивается к Лежандру и Эро, трогательно обнимающимся поверх так и не поваленного сословного барьера.
Луи Лежандр. А, вы всё? Ну, у меня претензий нет. Я прилично получился. Похоже. (Приглаживает волосы и отряхивает с ладоней пудру.)
Мари-Жан Эро де Сешель. Я должен выступить? Какой в этом смысл? Роман написан, издан и даже распродан, этот дурной спектакль мы сыграли, пусть и против своей воли. Стереть сей факт из истории не помогут никакие возражения. Больше мне нечего сказать - да и незачем.
Украдкой оглядывается на стоящих поодаль маркиза де Лафайета, графа де Мирабо, герцога Орлеанского и графа и графиню де Жанлис, за которыми прячется генерал Дюмурье. Они тоже не выказывают ни малейшего желания что-либо говорить по поводу пережитого.
Лора Дийон (запихивая рвущегося выступить мужа обратно в задний ряд). Мадам Мантель… тьфу ты, миссис Мантел! Ответьте мне лишь на один вопрос: почему я у вас ем свечку?
Элеонора Дюпле (с места). Простите, вы не слыхали о методе «зелёной собачки», которым пользуются художники, чей талант не дотягивает до уровня притязаний? Нужно лишь добавить на полотно что-то странное и нелепое, что заказчик непременно увидит первым делом и попросит закрасить - и не заметит настоящих недостатков картины, если они есть.
Лора Дийон. И это бы всё объясняло, если бы другие недостатки книжки меркли на этом фоне - но они лишь становятся виднее! (Уходит, не забывая угрожающе поглядывать на затаившегося мужа.)
Жан-Поль Марат (появляясь на авансцене, как чёртик из табакерки - никто не успевает заметить, откуда). Хоть бы что новое придумали, мадам Мантель. Грязным и кровожадным безумцем меня малевали ещё при жизни. А вам, выходит, к этому нечего добавить, кроме «а ведь когда-то был приличным человеком»?
Безрезультатно всматривается вдаль. Секундная пауза. Марат поворачивается спиной к рампе и позволяет Симоне и Альбертине увести себя.
Жером Петион де Вильнёв (расталкивая толпу и волоча за собой паровозиком Бриссо, Верньо, Роланов, Бюзо и прочих бриссотинцев; в конце процессии неохотно плетётся Шарлотта Корде, полностью ушедшая в себя). Кордельеры, вы закончили? Дайте слово Жиронде! (Пересчитывает «своих» по головам.) Мадам Мантель, что плохого вам сделала наша фракция? Благодаря вам почтеннейшая публика теперь запомнит меня лишь как недотёпу, которому не везёт ни в картах, ни в любви, ни даже с покровителями!
Жан-Мари Ролан. А меня - как старика, не потянувшего молоденькую жену.
Мари-Жанна Ролан. А меня - как девочку, которой больше всех надо с тех пор, как её то ли изнасиловали, то ли нет! Ну и немного как мать-кукушку.
Анна Теруань де Мерикур. Вы не одиноки, Манон.
Понимающе кивают друг другу. Было бы это произведение в русле феминизма третьей волны, быть бы здесь финальной песне, но - нет.
Жак-Пьер Бриссо. А меня - как несчастного невротика с трудным детством.
Пьер Верньо. А меня - как человека, до конца отрицавшего очевидное.
Жан-Батист Луве де Кувре. А меня - как человека, который проиграл Робеспьеру в полемике лишь из-за того, что не смог перекричать Гору!
Франсуа Бюзо. Но это хотя бы политическая деятельность! За это надо благодарить! А вот… (Осекается и замолкает.)
Шарль Барбару. А меня…
Автор (внезапно нарушает молчание). А вы, собственно, кто?
Шарль Барбару (спокойным тоном). Развратник. Вы это сами дважды повторили. Или трижды. А марсельские добровольцы в Париж пришли сами. Просто так. На месте ребятам не сиделось. И их, наверное, можно понять.
Шарлотта Корде (глядя в пол). А я не с ними. Я тут вообще не нужна была. (Уходит, осторожно косясь на Барбару и обходя по дуге Симону Эврар, которую крепко держат за обе руки брат и сестра Мараты.)
На авансцену выбирается памфлетист Сюло.
Франсуа-Луи Сюло. Хотелось бы поддержать предыдущего оратора… шу… бог с ним. Сдохнуть на улице лишь ради того, чтобы вашему любимчику Камилю было из-за кого ненавидеть… (Боязливо оглядывается на Теруань.) Неважно. Считайте, что меня здесь и не было.
Антуан Барнав (становится рядом). Давай обнимемся, брат, как два предмета мебели, осознавшие ограниченность своего бытия!
Артюр Дийон (всё-таки вырывается на авансцену). Три! Три предмета мебели!
Обнимаются и так и уходят из круга света, слегка пошатываясь от избытка чувств. Со стороны кажется, что они направляются домой после удавшейся вечеринки. На их место с характерным скрипом въезжает механическое кресло.
Жорж-Огюст Кутон (поглаживая между ушей довольную и вальяжную декоративную собачку и обезоруживающе улыбаясь). А я тот самый злой и страшный инвалид, мадам Мантель. Приятно познакомиться. (Делает «полицейский» разворот и едет дальше сквозь расступившуюся толпу.) Премного благодарен, граждане!
Следом на авансцене появляется юная светловолосая девушка в замысловатых артуазских кружевах.
Автор (вновь не выдерживает). А вы кто?
Анриетта Леба. Неважно. С вашей точки зрения, кажется, я - всего лишь плод воображения досужих сплетников. Что я могу на это сказать? Спасибо, что оставили в покое. Право, это уже немало. (С её лица сходит ироничное выражение.) Но то, что вы сочинили про Антуана… вы непременно должны объясниться, кто вас надоумил написать такое! Это… это просто клевета! (Хочет закрыть лицо руками, но не успевает: её хватает под локоть очень знакомая рука.)
Луи-Антуан Сен-Жюст (закрывая Анриетту собой). Мадам Мантель! Я не услышал о себе ничего нового, в чём ранее не обвиняли меня враги. Местами это было даже скучно. И всё же - как бы вам всем хотелось, чтобы мы с Максимом рассорились, хотя бы в ваших мечтах! Вам не понять, почему мы все оказались в ратуше в ночь на десятое термидора. Почему мы не могли иначе. (Делает паузу.) Но то, как вы обошлись с Филиппом, достойно лишь презрения. Использовать это преданное сердце в качестве подставки для вымышленных рогов… это низко. (Уходит, всё ещё прикрывая собой Анриетту.)
Филипп Леба (выступает вперёд, но не уходя далеко от Элизабет). Мадам Мантель! Не вы одна недоумевали, для чего я здесь вообще нужен…
Элизабет Леба (с места, шёпотом). Не говори так!
Филипп Леба. Без меня ваш роман, пожалуй, только выиграл бы. Читателю не пришлось бы недоумевать, кто я такой и откуда взялся за сто страниц до конца. Но это не новость. Я здесь не за этим. (Привлекает жену к себе и обнимает её.) Тому, что вы своей волей сотворили с бедняжкой Элизабет, нет ни названия, ни оправдания.
Элизабет Леба (поднимая голову от груди мужа.) Да что я! После того, как гражданин Гюфруа… нет, это всем знать не обязательно, но просто поверьте на слово, я теперь не удивляюсь никакой клевете в свой адрес! Но как вы могли так оболгать мою бедную Лео, такую чистую, такую добрую! Если бы не она, я бы или тронулась умом в тюрьме, или… не хочу думать даже!
Элеонора Дюпле (выходит и становится рядом с сестрой и зятем). Бабетта, милая, ведь обо мне тоже каких только сплетен не ходило! Если давать волю чувствам каждый раз, проще было бы лечь и умереть! Хоть я и была бы счастлива, если бы некоторые из этих выдумок были правдой… (Забывшись, подносит руки к груди, как будто держит на них дитя, затем спохватывается.) Нет. Верность себе - это счастье выше прочих. Увы, об этом слишком легко забыть - и вспомнить, когда будет слишком поздно! (Поворачивается к залу и всматривается в глубину. Её глаза отливают сталью, в голосе тоже звучит металл.) Мадам Мантель, но я не прощу вам обвинения, которое вы бросили нашим родителям. Мой отец - не сутенёр, а моя мать - не держательница притона. Запомните это раз и навсегда.
На авансцену выходят Морис и Франсуаза Дюпле.
Морис Дюпле. Мадам Мантель! Я бы и счёл всё написанное вами просто сборником дурных небылиц; сколько их про нас уже рассказывали - уму непостижимо, и сколько, не дай бог, ещё расскажут! Но вы так старались обелить и оправдать Максима, что выставили его на посмешище и всё равно сделали его виноватым! Где-то я подобное уже читал… (Скосив глаза, смотрит на тот фланг, где в заднем ряду окопалась Шарлотта Робеспьер. Огюстен пытается встать на траектории взгляда Дюпле и закрыть сестру собой, но у него это не слишком хорошо получается.) Правда, Шарлотте от вас тоже досталось, поэтому в заговор между вами я не верю. (Усмехается. Шарлотта фыркает так громко, что это слышно во всём зале.)
Франсуаза Дюпле. Воистину, не позавидуешь ни тому, кого вы возненавидите, ни тому, кого вы полюбите.
В зале повисает молчание. Стоящие в первом ряду напряжённо всматриваются в черноту. Автор безмолвствует. Затем её образ на занавесе принимается мигать и гаснет.
Франсуаза Дюпле. Никак устыдилась!
Максимильен Робеспьер (кротким, ласковым тоном). Возможно!
Ликование и небольшая свалка - всем хочется коснуться вновь обретённого друга и вождя! - в рядах левых монтаньяров со чады и домочадцы, кордельеры и жирондисты аккуратно занимают наблюдательные посты, некоторые из стоящих на сцене спешно ищут пути к отступлению. Из общей кучи-малы хвостом наружу выбирается Брунт - бурый ньюфаундленд с белым пятном на груди, - и, почувствовав свободу, принимается скакать вокруг, вертя хвостом изо всех сил. Его радостное «вуф!» отдаётся эхом в самых отдалённых уголках зала.
Максимильен Робеспьер (немного помятый, но целый). Боже, как я счастлив снова быть с вами, друзья мои! Не грустите и не гневайтесь, прошу вас! Во всяком случае, всё это уже позади, уроки извлечены, и пора…
Филипп Леба (спохватившись). По-го-ди! Не забывай, что за времена нынче стоят. Эту книжку ведь могут ещё и эк-ра-ни-зи-ро-вать!
Ликование стихает. На некоторых - да что там, на многих! - лицах написано отчаяние.
Элизабет Леба. Снять фильм?
Жозеф Субербьель. Хуже. Сериал.
Жорж-Огюст Кутон. На… на Нетфликсе?
Франсуаза Дюпле. Как вы можете так выражаться, гражданин Кутон? Здесь же девушки!
Луи-Антуан Сен-Жюст. Смотрите не накликайте. Я далёк от суеверий, но по этой части даже я бы перестраховался.
Головы стоящих на сцене, как по команде, поворачиваются в сторону второй четвёртой - то есть восьмой - стены. К ней устремляются десятки взглядов, полных надежды и мольбы.
Автор этих строк (тяжко вздыхает). Я бы и рада вам пообещать, что этого никогда не будет. Но тут мои полномочия всё.
Конец.
***
Некоторое время спустя в зале Трибунала.
Демулен. Они задумали убить мою жену! Трымайце мяне, я яму лясну! (Пытается втащить Фукье, но Дантон и Лакруа, выполняя его же просьбу, держат его за шкирку.)
Фукье. Остыньте. У меня новая бумажка есть. Волшебная. (Читает.) «Постановляется, что обвиняемые в заговоре при попытке оспорить или оскорбить правосудие должны быть объявлены вне закона и немедленно осуждены».
Фабр. Что это значит?
Лакруа. Это значит, что мы покойники.
Люсиль пишет ещё одно письмо Робеспьеру. С улицы доносятся шаги патруля. Она рвёт письмо и подхватывает тревожный саквояжик.
Люсиль (служанке). Попрощайся за меня с малышом, моими родителями и сестрой. И передай мадам Дантон, пусть ей больше повезёт в следующий раз.
Жаннетта. Мадам! Постойте! Тут приходила одна женщина из Гиза. Очень огорчалась, что вас не застала. Там только что узнали об арестах. (Протягивает Люсили визитку, на которой написано: «Гражданка де Тайлан (Роз-Флёр Годар)».)
Люсиль. Как вовремя! Ах, Камиль, я не знаю, как написать ей, чтоб она тебя не ждала! Прощай, Жаннетта и постарайся нас забыть. (Уходит под конвоем.)
Четвёртый день суда.
Дантон (Эрманну). Мы уже поняли, что на закон здесь кое-что положили. Но вы обещали мне, что я смогу сам себя защищать. Это моё право.
Эрманн. Ваши права, Дантон, временно приостановлены. (Присяжным.) Вы услышали достаточно, чтобы вынести вердикт?
Голос со скамьи присяжных. Да.
Эрманн. Судебное заседание закрыто.
Дантон. Ку-уда? Вы не зачитали наши заявления! Вы не вызывали наших свидетелей! Да суд ещё не начинался!
Демулен (вскакивает рядом). Я настаиваю, нет, требую, чтобы мне разрешили зачитать моё заявление!
Эрманн. Вы не можете его зачитать.
Демулен комкает свою защитную речь и швыряет её прямиком в голову Эрманна, но тот успевает нырнуть под стол.
Фукье. Заключённые оскорбили государственную юстицию! В соответствии с декретом они подлежат удалению из зала суда. Присяжные удаляются для вынесения приговора.
Поскольку конец немного предсказуем, толпа рассасывается из зала суда по всему будущему маршруту следования телег. Приставы пытаются увести обвиняемых из зала суда. Демулен вцепляется в прибитую к полу скамью мёртвой хваткой и ухмыляется в лицо приставам.
Пристав (тоном медсестры, уговаривающей ребёнка потерпеть укольчик). Прошу вас следовать за нами и не шуметь. Никто не собирается причинять вам боль, но при необходимости мы применим силу. Прошу вас следовать за нами и не шуметь…
Эрманн. Да бога ради, вынесите вы его уже!
Демулена оттаскивают от скамьи за волосы.
Демулен (пока его волочат по полу). Пусть Робеспьер знает! Пусть он запомнит!
Фабр (пытаясь отдышаться после очередного приступа кашля и провожая Демулена взглядом). Ублюдки! Какие же вы ублюдки!
В комнате присяжных.
Субербьель (Вадье, избегая смотреть ему в глаза). Это всё. Вы довольны?
Вадье. Я буду доволен, когда они все прибудут по месту окончательной регистрации граждан.
Фукье. Толпа собралась большая, но не буйная. Никому уже нет дела до них. (Подзывает одного из судейских.) Вот, держите, это смертный приговор. Зачитаете, пока Сансон будет их стричь. Сейчас четыре, он управится.
Приёмная Консьержери, то есть место, выдача откуда - только на площадь Революции.
Дантон (громовым голосом). В гробу я видел ваш вердикт! В белых тапках! Дантона будет судить народ, а не вы!
Эро. А мне всё же интересно. Мне, знаете ли, впервые зачитывают смертный приговор, я и так по вашей милости прослушал половину.
Стражник. Один без сознания! Один без сознания!
Сансон-младший (склоняясь над совершенно синим Шабо). Антифриз?
Стражник. Мышьяк. У нас не тюрьма, а какой-то маркетплейс. Можно заказать хоть чёрта с рогами.
Эро (Дантону). Я об этом подумывал. В конце концов я решил, что покончить с собой в таких обстоятельствах - значит, признать вину. Если они настаивают на том, чтобы непременно отрубить тебе голову - что ж, это лишь вопрос вкуса. (Демулену.) Мой дорогой Камиль, чего ради?
Демулена пытаются связать четверо стражников, и им наконец это удаётся. Пострадали рубашка приговорённого, физиономии служителей порядка и гордость всех участвовавших в потасовке. Дантон снимает с шеи Демулена медальон с локоном Люсили и суёт ему в связанные за спиной руки. На медальоне мельком виднеется гравировка «Я открываюсь под конец».
Лакруа (Дантону). Эти бельгийские девочки - оно того стоило?
Дантон. Стоило. И вовсе не из-за бельгийских девочек.
Эро (садясь в первую телегу). Слава богу, не с ворами!
Дантон. А как же «Но ворюга мне милей, чем кровопийца»? Шучу, шучу, в этой повозке только отборные революционеры! Фабр, вы додержитесь до конца, или нам придётся вас прикопать по дороге?
Фабр (лёжа на дне телеги). Они забрали мои бумаги!
Дантон. И хрен с ними! Вы их с собой всё равно не унесёте. (Отводит взгляд от Эро, оскорблённого некультурным выражением.)
Фабр. Я только хотел дописать свою оперетту… Там есть чудесные строки. А теперь этот ублюдок Колло её присвоит, и её поставят под именем этого чёртова плагиатора!
Дантон хохочет. Демулен рыдает у него на плече.
Дантон. Спокойно, Камиль. Будьте добры соответствовать высоким стандартам Эро.
Эро. Давайте хотя бы попробуем умереть достойно.
Демулен. Чёрт побери, Эро, вы хоть сейчас можете не быть таким бывшим?
Проезжают мимо дома Дюпле. Его ставни закрыты.
Дантон (поворачивается в сторону четвёртой стены). Мадам Мантель, вы меня слышите? Где моя фраза «Максимильен, ты скоро последуешь за мной»? Я, можно сказать, только ради неё и жил!
Автор. Она слишком затаскана. Давайте без этих пошлостей. Слушайте вашего товарища. Он дело говорит. (Кивает на Эро. По его лицу видно, насколько сомнительна эта похвала.)
Аббат Кераванан (одетый санкюлотом). Misereatur vestri omnipotens Deus, et, dimissis peccatis vestris, perducat vos ad vitam æternam. Amen. (Жестом отпускает грехи всем причастным и особенно непричастным.) Мда, не так я мечтал пригодиться этому грешнику. Он так шикарно раскаялся - и, выходит, зря…
Автор. А ну не ворчите, святой отец! Вам больше понравилось бы остаться «ружьём Бондарчука»?
Фамилия звучит так внушительно, что аббат не решается уточнить, что это ещё за новости оружейного дела.
Площадь Революции. Телеги разгружены. Толпа ревёт в ожидании шоу. «Вязальщицы», успевшие за это время связать по чулку на жирафа средних размеров, готовят тухлые яйца на случай, если представление им не понравится. Интересная загогулина: свежих яиц в городе днём с огнём не сыщешь, а вот тухлые - будьте-нате.
Помощник палача. Эро к снаряду, Демулен - приготовиться!
Эро. Прощайте, друзья! Вы, которые не друзья, тоже прощайте. (Спокойно поднимается на эшафот.)
Демулен (внезапно успокаивается, встав лицом к лицу с Анри Сансоном). Ваш батюшка, помнится, подал на меня в суд за клевету. Вам не кажется, что теперь и мне есть на что жаловаться? Отдайте это (поворачивается спиной и отдаёт палачу медальон) моей тёще. Она знает, что с этим делать.
Дантон отводит глаза. Хрясь. И снова хрясь. И снова.
Помощник палача. Дантон к снаряду!
Дантон. Эй, Сансон!
Сансон-младший. Гражданин Дантон?
Дантон. Покажи мою голову народу. На неё стоит посмотреть. (В сторону четвёртой стены.) Ты смотри-ка, а это не зажали! Ну хоть так.
Флешбек. Жаклин Деробеспьер, беременная пятым ребёнком, плетёт кружева.
Максимильен. Мама, покажи, как ты это делаешь? Я тоже хочу научиться.
Жаклин. Сыночек, тебя же мальчишки засмеют! Это дело для девочек. Возьми книжку почитай, ты ведь уже умеешь. Или в солдатиков поиграй.
Шарлотта, околачивающаяся за кадром, показывает брату язык, пока мама не видит.
Максимильен (обиженно отворачивается). А я всё равно понял главное: узор - это не нитки, а то, что между ними! (Поворачивается к четвёртой стене.) Мадам Мантель, я ведь это зачем-то сейчас сказал, но зачем?
Автор (тяжко вздыхает). Господи, не ребёнок, а божеское наказание! Тебе что мама сказала? То-то же! Слушайся старших!
Максимильен, обидевшись ещё сильнее, снимает с полки шкафа Лукиана и залезает на стул. Ножки паренька не достают до пола. Из разворота книги выпадает вырезка из «Таймс» от 8 апреля 1794 г. Да, во флешбеке о событиях, происходивших тридцатью годами ранее. Это очень нелинейный нарратив.
«Таймс». А мы вам ещё когда говорили, что этим всё кончится! Медаль нам за догадливость! Вот только почему в замес попал оппозиционный журналист Демулен, которого диктатор защищал всю дорогу, мы так и не поняли. Давайте поможем Доре это выяснить!
Занавес закрывается чрезвычайно медленно, сдвигаясь почти незаметно. На авансцене внезапно вновь оказывается Михаил Елизаров.
Михаил Елизаров (подстраивает гитару). Добрый вечер ещё раз. (Прислушивается к невнятному шуму из-за занавеса, в котором угадывается голос Луизы.) Спойлеров вам? Будут вам спойлеры. (Поёт.) Повсюду крамола, повсюду измена: поставить хотят они нас на колени! Чужие законы, чужие скрижали - они этот день как могли приближали. Неужто придётся сменить нам тональность, и гордая наша погибнет ментальность, и Родины нашей прекрасные дали?..
Дюпле (грозит ему киянкой). Я тебе дам, ирод! Здесь же девушки!
Михаил Елизаров (мрачно косясь на Дюпле). Нельзя потерять их!.. Нельзя потерять их!.. Нельзя потерять их!.. И мы ПОТЕРЯЛИ!
Под дружное «Лай-лай-лай» хора им. Александрова занавес смыкается окончательно.
Эпилог
В круге света на закрытом занавесе высоко над сценой появляется слегка анимированный образ автора.
Автор (размеренным тоном эпической сказительницы). Люсиль Демулен и генерала Дийона обвинили в заговоре и казнили двадцать четвёртого жерминаля. (Занавес колышется.) Максимильена Робеспьера казнили без суда десятого термидора, или двадцать восьмого июля по старому стилю. С ним были казнены его брат Огюстен, Антуан Сен-Жюст и Кутон. Филипп Леба застрелился. (Занавес колышется ещё сильнее, и между полотнищами начинают просачиваться фигуры - одна, вторая, третья…) Луиза Дантон вышла замуж за Клода Дюпена и во времена империи стала баронессой…
Луиза Дантон (выступая на авансцену). Мадам Мантель! Вы ведь так хорошо начали! Зачем было всё портить?
Автор. Портить что, прости великодушно?
Луиза Дантон. Ну… я тут была как бы единственным нормальным человеком…
Габриэль Дантон (в сторону). Да кто тебе сказал?
Луиза Дантон. …а теперь, получается, я еле дождалась казни Жоржа, чтобы выскочить замуж за более приятного парня, только уже с огромным наследством?
Автор. Не нравится - могу придумать тебе другую судьбу: читатели всё равно ленивы и нелюбопытны. К Теруань в компанию подселить, например, чтобы скучно не было. О, кстати. (Зачитывает тем же размеренным тоном.) Анна Теруань умерла в тысяча восемьсот семнадцатом году в клинике для умалишённых Сальпетриер.
Анна Теруань де Мерикур (опрятная, причёсанная). Не вижу причин для иронии. Вам бы двадцать с лишним лет просидеть в кандалах! В иной тюрьме режим легче!
Автор (игнорируя замечание). Незамужней Шарлотте Робеспьер при Наполеоне выделили маленькую пенсию…
Морис Дюпле (оглядывается с неприязнью). Разрешите уточнить: Шарлотте Карро. Шарлотте Робеспьер никто бы корки хлебной не подал. А уж как одна превратилась в другую (разводит руками) - сие мне неведомо.
Автор (продолжает). Элеонора так и осталась «вдовой Робеспьера».
Элеонора Дюпле (тихо, в сторону). Лучше бы я осталась в могиле рядом с ним. Тридцать восемь лет помнить, что его нет и как его не стало… против этого десять смертей - ничто.
С её силуэтом сливается вторая фигура, ласково обнимающая её за плечи.
Автор. Как выяснилось, отец Максимильена умер в Мюнхене в тысяча семьсот семидесятом году.
Огюстен Робеспьер (оглядывает остальных стоящих вдоль рампы). Батько! Где ты? Слышишь ли ты всё это?
Молчание.
Автор (продолжает). Лежандр умер в тысяча семьсот девяносто пятом году.
Жорж-Огюст Кутон (оглядывается с неприязнью). И чья кровь задушила тебя, остряк-самоучка?
Автор (продолжает). Робер Ленде выжил и преуспел.
Вокруг стоящего в первом ряду Ленде образуется пустое место.
Автор (продолжает). Сыновья Дантона вернулись в родную провинцию и трудились на своей земле.
Луи-Антуан Сен-Жюст. А те, у кого своей земли не было, - ложились и умирали при первом же недороде, потому что не могли выплатить ренту! (Резким движением сжимает кулаки.)
Автор (продолжает, нагнетая голосом). Станислас Фрерон переметнулся во вражеский стан. После падения Робеспьера преследовал якобинцев, ведя за собой по улицам банды вандалов и щёголей. Умер на Гаити в тысяча восемьсот втором году.
Несколько голосов (тихо, но единодушно). Почему я не удивлён?
Люсиль Демулен (тихо). Мог бы и умереть от любви, как обещал!
Автор. Жан-Николя Демулен и Клод Дюплесси умерли через несколько месяцев после падения Робеспьера.
Франсуаза Дюпле. Кто бы мог подумать, что проклятия возвращаются к проклявшему, правда? (Кутая шею в косынку.) А мамаша Дюпле, видать, жила долго и счастливо?
Автор (продолжает). Ребёнка Камиля вырастили Аннетта и Адель Дюплесси. Он окончил бывший лицей Людовика Великого и стал членом Парижской адвокатской коллегии. Умер на Гаити в возрасте, в котором был казнён его отец.
Орас Демулен (выглядящий взрослым мужчиной). И вы тоже считаете моё имя дурацким, а мою мать - шлюхой, раз не упоминаете ни его, ни её? Но спасибо, что хоть не сомневаетесь в том, кто мой отец!
В рядах на авансцене волнение.
Автор (повышая голос). Адель Дюплесси умерла в Вервене, Пикардия, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году.
Внезапно наступает молчание.
Адель Дюплесси (проталкивается на авансцену). Мадам Мантель! Ну сейчас-то вы зачем обо мне вспомнили? Я уже порадовалась, что все эти ваши «Пойду отдамся Петиону» читатели уже забыли к концу книжки, и на тебе!
Аннетта хватает дочь за шкирку и технично утаскивает её обратно в четвёртый ряд.
Автор безмолвствует. На авансцену выходит Фукье.
Антуан Фукье-Тенвиль. Дорогая мадам Мантель! Если уж все принялись выражать своё недовольство, возьму на себя высокую миссию… (Демулен закатывет глаза) …выказать вам моё почтение и благодарность. Знаете ли, меня так редко изображают не кровопийцей и не садистом! (Косится на стоящего где-то рядом де Сада.) Я признаю, что не вышел лицом… и всё же вы разглядели моё искреннее и бескорыстное рвение. Это такая редкость по нынешним временам! (Кланяется и отходит.)
Читатель (в сторону). Хе-хе, увидел, парни бьют мальчишку, - красиво рядом станцевал!
Маркиз де Сад. И я, пожалуй, засвидетельствую вам своё почтение, мадам Мантель. Меня все помнят как чудовище, хоть я и предпочитаю слово «либертин», однако я ведь ещё и много добра сделал на своём посту! Благодарю за то, что не устаёте об этом напоминать! (Угодливо кланяется и отходит.)
Марсьяль Эрманн (в сторону). А, да-да. Правда, родственникам в основном. Но это ведь уже дело десятое, правда? Какая там у меня была реплика? Несущественное возражение, вот те слова!
Жан-Мари Колло д'Эрбуа и Жан-Николя Бийо-Варенн (с противоположных концов рампы, возмущённым хором). Мадам Мантель!
Медленно поворачивают головы, смотрят друг на друга, сплёвывают в сердцах ещё более единодушно, чем говорили, и расходятся по своим углам.
Филипп Фабр д'Эглантин (подобострастно). Скажу вам как литератор литератору, мадам Мантель: вы польстили мне, подарив мне одному собственный голос, который не изменял мне до последних страниц! Даже не могу себе представить, чем моя скромная персона заслужила такой неожиданный дар! О, благодарю вас! (Смиренно кланяется.)
Изображение автора над сценой расплывается в довольной улыбке. Шодерло де Лакло, маркиз де Сад, Луве и вообще все те из присутствующих, кто когда-либо баловался беллетристикой, давятся злорадными смешками.
Филипп Фабр д'Эглантин. И ещё… Я заметил, что вам не по вкусу, когда серьги носит кто-то, кроме женщин. (Косится на Сен-Жюста и Леба, те делают вид, что сказанное к ним не относится.) Спасибо вам, что вы великодушно не заметили вот этого! (Отводит пряди волос от ушей и показывает свои серёжки а-ля эсклав. Перформанс, однако, ожидаемого эффекта не производит: автор безмолвствует.)
Жак-Рене Эбер (выходит из своего ряда и оказывается не инфантильным монстром, а просто издёрганным, лысеющим человеком средних лет). Спасибо, что хотя бы отвязали моё имя от имени Шометта, мадам Мантель. Право, о своём всемогуществе я слышал - и видел - и более впечатляющие небылицы, и всё же становиться самым ненавистным героем вашей книжки я не собирался. У меня всё.
Элизабет Леба (с места). Самым? Не льстите себе!
Мария-Антуанетта (с видом верблюда, который вот-вот плюнет). Поделом!
Жорж-Жак Дантон (в сторону). Врёшь, жулик! Такие, как ты, прощаются и не уходят!
Тем не менее Эбер отходит на задний план и практически сливается с занавесом.
Люсиль Демулен (выступая на авансцену). Мадам Мантель, мне вроде бы тоже не на что жаловаться: вы так и не свели меня ни с кем из любовников, которых приписывала мне молва. Но почему всё равно после ваших писаний такое ощущение, что на мне клейма негде ставить?
Всматривается то в черноту зала, то в образ автора над сценой. Автор безмолвствует. Демулен выходит и становится рядом с женой.
Камиль Демулен. Мадам Мантель! Бог с ним, с мэтром Перреном, бог с ними, с остальными! Это вы ещё не читали того, что в ближайшем будущем станут строчить на AO3 обо мне и половине из здесь присутствующих, не разбирая пола и политических воззрений! Не это поразило меня до глубины души! (Изумлённым тоном.) По-вашему, я всё-таки был неправ?!
Жозеф Субербьель. Вас ждёт ещё много удивительных открытий, друг мой!
Аннетта Дюплесси (шикает на него с укоризненным видом). Как вы можете! Вы же его обидите! Он ведь как ребёнок!
Луи-Антуан Сен-Жюст. В своё время меня, «как ребёнка», не избрали в Законодательное собрание, хотя мне не хватало несчастных десяти месяцев до двадцати пяти. (Сзади раздаются сдавленные смешки.) А гражданин Демулен был избран. Получается, это всё равно не значит, что он взрослый?
Камиль Демулен (сквозь зубы). И всё-таки жаль, земеля, что я тебя в финале книги не придушил, да у меня рук не хватило бы на твои галстуки в двадцать витков!
Сен-Жюст сохраняет издевательски спокойное, чуть вопросительное выражение лица. В наступившей тишине слышно, как Дантона толкают в спину Габриэль, Анжелика, Луиза и мамаша Жели - однако не на того напали!
Жорж-Жак Дантон. Дамы, успокойтесь! Я не самоустраняюсь! Здесь имеет смысл выждать, пока…
Анжелика Шарпантье. Пока не станет поздно, porca miseria!
Габриэль Дантон. Иначе я пойду первой!
Жорж-Жак Дантон (вздыхает и даёт вытолкнуть себя вперёд). Мадам Мантель! Я в жизни не был в Аррасе! Не покупал победу под Вальми! И не насиловал дочку Дюпле!
Элизабет Леба (в сторону). Естественно, не насиловал - я отбилась, стоило ему ко мне ручищи протянуть!
Филипп удерживает её за руку выше локтя - легонько, но готовый в любую минуту схватить крепче.
Жак-Рене Эбер (с места). А, так остальное всё-таки было правдой? (Делает вид, что записывает. Дантон угрожающе зыркает на него и уходит на своё место.)
Габриэль Дантон (выступает на авансцену). Мадам Мантель! Я, в свою очередь, ничего не обсуждала с гражданином Лакло, что бы вы ни имели под этим в виду! И остаться в вашей книге лишь плаксивой, толстой и ревнивой роялисткой - не о таком я мечтала!
Луиза Дантон порывается выступить за ней, но понимает, что всё уже сказала, а в остальном-то её жизнь в книге удалась. Кордельерская братия поворачивается к Лежандру и Эро, трогательно обнимающимся поверх так и не поваленного сословного барьера.
Луи Лежандр. А, вы всё? Ну, у меня претензий нет. Я прилично получился. Похоже. (Приглаживает волосы и отряхивает с ладоней пудру.)
Мари-Жан Эро де Сешель. Я должен выступить? Какой в этом смысл? Роман написан, издан и даже распродан, этот дурной спектакль мы сыграли, пусть и против своей воли. Стереть сей факт из истории не помогут никакие возражения. Больше мне нечего сказать - да и незачем.
Украдкой оглядывается на стоящих поодаль маркиза де Лафайета, графа де Мирабо, герцога Орлеанского и графа и графиню де Жанлис, за которыми прячется генерал Дюмурье. Они тоже не выказывают ни малейшего желания что-либо говорить по поводу пережитого.
Лора Дийон (запихивая рвущегося выступить мужа обратно в задний ряд). Мадам Мантель… тьфу ты, миссис Мантел! Ответьте мне лишь на один вопрос: почему я у вас ем свечку?
Элеонора Дюпле (с места). Простите, вы не слыхали о методе «зелёной собачки», которым пользуются художники, чей талант не дотягивает до уровня притязаний? Нужно лишь добавить на полотно что-то странное и нелепое, что заказчик непременно увидит первым делом и попросит закрасить - и не заметит настоящих недостатков картины, если они есть.
Лора Дийон. И это бы всё объясняло, если бы другие недостатки книжки меркли на этом фоне - но они лишь становятся виднее! (Уходит, не забывая угрожающе поглядывать на затаившегося мужа.)
Жан-Поль Марат (появляясь на авансцене, как чёртик из табакерки - никто не успевает заметить, откуда). Хоть бы что новое придумали, мадам Мантель. Грязным и кровожадным безумцем меня малевали ещё при жизни. А вам, выходит, к этому нечего добавить, кроме «а ведь когда-то был приличным человеком»?
Безрезультатно всматривается вдаль. Секундная пауза. Марат поворачивается спиной к рампе и позволяет Симоне и Альбертине увести себя.
Жером Петион де Вильнёв (расталкивая толпу и волоча за собой паровозиком Бриссо, Верньо, Роланов, Бюзо и прочих бриссотинцев; в конце процессии неохотно плетётся Шарлотта Корде, полностью ушедшая в себя). Кордельеры, вы закончили? Дайте слово Жиронде! (Пересчитывает «своих» по головам.) Мадам Мантель, что плохого вам сделала наша фракция? Благодаря вам почтеннейшая публика теперь запомнит меня лишь как недотёпу, которому не везёт ни в картах, ни в любви, ни даже с покровителями!
Жан-Мари Ролан. А меня - как старика, не потянувшего молоденькую жену.
Мари-Жанна Ролан. А меня - как девочку, которой больше всех надо с тех пор, как её то ли изнасиловали, то ли нет! Ну и немного как мать-кукушку.
Анна Теруань де Мерикур. Вы не одиноки, Манон.
Понимающе кивают друг другу. Было бы это произведение в русле феминизма третьей волны, быть бы здесь финальной песне, но - нет.
Жак-Пьер Бриссо. А меня - как несчастного невротика с трудным детством.
Пьер Верньо. А меня - как человека, до конца отрицавшего очевидное.
Жан-Батист Луве де Кувре. А меня - как человека, который проиграл Робеспьеру в полемике лишь из-за того, что не смог перекричать Гору!
Франсуа Бюзо. Но это хотя бы политическая деятельность! За это надо благодарить! А вот… (Осекается и замолкает.)
Шарль Барбару. А меня…
Автор (внезапно нарушает молчание). А вы, собственно, кто?
Шарль Барбару (спокойным тоном). Развратник. Вы это сами дважды повторили. Или трижды. А марсельские добровольцы в Париж пришли сами. Просто так. На месте ребятам не сиделось. И их, наверное, можно понять.
Шарлотта Корде (глядя в пол). А я не с ними. Я тут вообще не нужна была. (Уходит, осторожно косясь на Барбару и обходя по дуге Симону Эврар, которую крепко держат за обе руки брат и сестра Мараты.)
На авансцену выбирается памфлетист Сюло.
Франсуа-Луи Сюло. Хотелось бы поддержать предыдущего оратора… шу… бог с ним. Сдохнуть на улице лишь ради того, чтобы вашему любимчику Камилю было из-за кого ненавидеть… (Боязливо оглядывается на Теруань.) Неважно. Считайте, что меня здесь и не было.
Антуан Барнав (становится рядом). Давай обнимемся, брат, как два предмета мебели, осознавшие ограниченность своего бытия!
Артюр Дийон (всё-таки вырывается на авансцену). Три! Три предмета мебели!
Обнимаются и так и уходят из круга света, слегка пошатываясь от избытка чувств. Со стороны кажется, что они направляются домой после удавшейся вечеринки. На их место с характерным скрипом въезжает механическое кресло.
Жорж-Огюст Кутон (поглаживая между ушей довольную и вальяжную декоративную собачку и обезоруживающе улыбаясь). А я тот самый злой и страшный инвалид, мадам Мантель. Приятно познакомиться. (Делает «полицейский» разворот и едет дальше сквозь расступившуюся толпу.) Премного благодарен, граждане!
Следом на авансцене появляется юная светловолосая девушка в замысловатых артуазских кружевах.
Автор (вновь не выдерживает). А вы кто?
Анриетта Леба. Неважно. С вашей точки зрения, кажется, я - всего лишь плод воображения досужих сплетников. Что я могу на это сказать? Спасибо, что оставили в покое. Право, это уже немало. (С её лица сходит ироничное выражение.) Но то, что вы сочинили про Антуана… вы непременно должны объясниться, кто вас надоумил написать такое! Это… это просто клевета! (Хочет закрыть лицо руками, но не успевает: её хватает под локоть очень знакомая рука.)
Луи-Антуан Сен-Жюст (закрывая Анриетту собой). Мадам Мантель! Я не услышал о себе ничего нового, в чём ранее не обвиняли меня враги. Местами это было даже скучно. И всё же - как бы вам всем хотелось, чтобы мы с Максимом рассорились, хотя бы в ваших мечтах! Вам не понять, почему мы все оказались в ратуше в ночь на десятое термидора. Почему мы не могли иначе. (Делает паузу.) Но то, как вы обошлись с Филиппом, достойно лишь презрения. Использовать это преданное сердце в качестве подставки для вымышленных рогов… это низко. (Уходит, всё ещё прикрывая собой Анриетту.)
Филипп Леба (выступает вперёд, но не уходя далеко от Элизабет). Мадам Мантель! Не вы одна недоумевали, для чего я здесь вообще нужен…
Элизабет Леба (с места, шёпотом). Не говори так!
Филипп Леба. Без меня ваш роман, пожалуй, только выиграл бы. Читателю не пришлось бы недоумевать, кто я такой и откуда взялся за сто страниц до конца. Но это не новость. Я здесь не за этим. (Привлекает жену к себе и обнимает её.) Тому, что вы своей волей сотворили с бедняжкой Элизабет, нет ни названия, ни оправдания.
Элизабет Леба (поднимая голову от груди мужа.) Да что я! После того, как гражданин Гюфруа… нет, это всем знать не обязательно, но просто поверьте на слово, я теперь не удивляюсь никакой клевете в свой адрес! Но как вы могли так оболгать мою бедную Лео, такую чистую, такую добрую! Если бы не она, я бы или тронулась умом в тюрьме, или… не хочу думать даже!
Элеонора Дюпле (выходит и становится рядом с сестрой и зятем). Бабетта, милая, ведь обо мне тоже каких только сплетен не ходило! Если давать волю чувствам каждый раз, проще было бы лечь и умереть! Хоть я и была бы счастлива, если бы некоторые из этих выдумок были правдой… (Забывшись, подносит руки к груди, как будто держит на них дитя, затем спохватывается.) Нет. Верность себе - это счастье выше прочих. Увы, об этом слишком легко забыть - и вспомнить, когда будет слишком поздно! (Поворачивается к залу и всматривается в глубину. Её глаза отливают сталью, в голосе тоже звучит металл.) Мадам Мантель, но я не прощу вам обвинения, которое вы бросили нашим родителям. Мой отец - не сутенёр, а моя мать - не держательница притона. Запомните это раз и навсегда.
На авансцену выходят Морис и Франсуаза Дюпле.
Морис Дюпле. Мадам Мантель! Я бы и счёл всё написанное вами просто сборником дурных небылиц; сколько их про нас уже рассказывали - уму непостижимо, и сколько, не дай бог, ещё расскажут! Но вы так старались обелить и оправдать Максима, что выставили его на посмешище и всё равно сделали его виноватым! Где-то я подобное уже читал… (Скосив глаза, смотрит на тот фланг, где в заднем ряду окопалась Шарлотта Робеспьер. Огюстен пытается встать на траектории взгляда Дюпле и закрыть сестру собой, но у него это не слишком хорошо получается.) Правда, Шарлотте от вас тоже досталось, поэтому в заговор между вами я не верю. (Усмехается. Шарлотта фыркает так громко, что это слышно во всём зале.)
Франсуаза Дюпле. Воистину, не позавидуешь ни тому, кого вы возненавидите, ни тому, кого вы полюбите.
В зале повисает молчание. Стоящие в первом ряду напряжённо всматриваются в черноту. Автор безмолвствует. Затем её образ на занавесе принимается мигать и гаснет.
Франсуаза Дюпле. Никак устыдилась!
Максимильен Робеспьер (кротким, ласковым тоном). Возможно!
Ликование и небольшая свалка - всем хочется коснуться вновь обретённого друга и вождя! - в рядах левых монтаньяров со чады и домочадцы, кордельеры и жирондисты аккуратно занимают наблюдательные посты, некоторые из стоящих на сцене спешно ищут пути к отступлению. Из общей кучи-малы хвостом наружу выбирается Брунт - бурый ньюфаундленд с белым пятном на груди, - и, почувствовав свободу, принимается скакать вокруг, вертя хвостом изо всех сил. Его радостное «вуф!» отдаётся эхом в самых отдалённых уголках зала.
Максимильен Робеспьер (немного помятый, но целый). Боже, как я счастлив снова быть с вами, друзья мои! Не грустите и не гневайтесь, прошу вас! Во всяком случае, всё это уже позади, уроки извлечены, и пора…
Филипп Леба (спохватившись). По-го-ди! Не забывай, что за времена нынче стоят. Эту книжку ведь могут ещё и эк-ра-ни-зи-ро-вать!
Ликование стихает. На некоторых - да что там, на многих! - лицах написано отчаяние.
Элизабет Леба. Снять фильм?
Жозеф Субербьель. Хуже. Сериал.
Жорж-Огюст Кутон. На… на Нетфликсе?
Франсуаза Дюпле. Как вы можете так выражаться, гражданин Кутон? Здесь же девушки!
Луи-Антуан Сен-Жюст. Смотрите не накликайте. Я далёк от суеверий, но по этой части даже я бы перестраховался.
Головы стоящих на сцене, как по команде, поворачиваются в сторону второй четвёртой - то есть восьмой - стены. К ней устремляются десятки взглядов, полных надежды и мольбы.
Автор этих строк (тяжко вздыхает). Я бы и рада вам пообещать, что этого никогда не будет. Но тут мои полномочия всё.
Конец.