Веселье деревенской молодежи на святках (из воспоминаний художника А.Фищева).
Воспоминания художника А. Фищева (1875-1968), который родился и вырос в деревне Богородской Куменской волости Вятского уезда. Продолжение, начало здесь и здесь.
"В святки мы бегали на вечеринки, куда приходили девчата и парни. Собравшиеся пели, плясали под гармонь, устраивали игры...
В ходу была балалайка. Часто под нее пели шуточную песню "Хорошо-с".
Жили были мужики,
Росли в лесу рыжики.
Хорошо-с!
Хорошо-с!
Это очень хорошо-с!
Взяли девки кузовки -
И пошли в лес по грибки.
Хорошо-с!
Хорошо-с!
Это очень хорошо-с!..
И т.д.
...Разные песни и пляски сменяли друг друга.
Чтобы вырваться на вечеринку, приходилось долго уговаривать мать. Наконец она соглашалась: "Смотри, не долго будь!"
Вечеринки эти не были похожи на игрища. Плясали чинно, спокойно, играли без поцелуев. Как я говорил, в нашей деревне поцелуи не допускались. Случись такое, ни одна мать не отпустила бы на вечеринку свою дочь. Засиживались до 11-12 часов ночи. Но некоторые матери уводили своих дочерей часов в 9-10 вечера, как те ни упрашивали... Недовольные парни нередко уходили в чужие деревни на игрища.
Притягательную силу имела небольшая заречная деревня Шестеренская, где было на удивление много девчат. Туда-то после своих вечеринок "на удалую" стремились толпы парней. Из нашей деревни собрались шесть-семь 17-20-летних парней с гармошкой. Ночь была тихая, звездная. Мороз лютый. Мы, мелюзга, несколько мокроносых мальчишек, увязавшихся за взрослыми, бежали в "побегутки", дуя на окоченевшие руки. Разве можно отставать от взрослых! Благо, они нас не отгоняли и даже как будто были довольны, что мы за ними увязались. По реке прошли около трех верст мимо деревни Тюлькинской, в которую наши не ходили из-за постоянных ссор с парнями этой деревни...
Вот и Шестеренская. Мрачная старая изба. В двух широко расставленных маленьких окнах тускло желтел огонь. Пиликанье гармони и глухой топот говорили о том, что веселье в полном разгаре.
Наша ватага, заиндевевшая, в промороженной обуви, с хрустом и визгом поднималась по заснеженной лесенке на крыльцо и в сени. Мы протиснулись в переполненную народом избу.
"Ой, пришли богородчане!" - послышались восклицания девушек.
Гармошка замолкла. Наши парни, войдя, поздоровались за руку со всеми взрослыми парнями. Местный гармонист любезно предложил нашему занять его место, и снова закружились в пляске раскрасневшиеся, с потными лицами девушки и парни. Топот от подкованных сапог и башмаков был такой, что казалось, плясавшие имели намерение пробить пол. Огонь на лампе-коптилке, стоящей в безопасном месте, судорожно вздрагивал и мигал, словно порывался сорваться с горелки. Разряженные девушки в красных, розовых и голубых ситцевых сарафанах и платочках, кружась, представляли цветной вихрь.
Но вот, видимо, все устали. Девчата разместились по лавкам вдоль стен на коленях у парней. Начались игры с протяжными песнями и неизбежно полагающимися поцелуями и объятиями.
Игры опять сменились плясом поодиночке и парами. Уставшая нарочно или взаправду девушка садилась на колени к любому парню. Нередко бывало, что кто-нибудь из местных парней замечал, что девушка долго засиживалась у чужого парня на коленях - ее сдергивали, и иногда это кончалось ссорой и побоищем. На этот раз все обошлось мирно и благополучно.
Возвращаясь домой наутро, шли быстро, молча. На юго-востоке занималась заря, застывшие звезды утратили яркость. Мороз крепчал. Мы еле успевали за взрослыми, оттирали то нос, то щеки.
Дома мама была уже на ногах. "Где пропадал, шатун?" - "Мам, я с парнями ходил на игришшо". - "Ужо отец тебе задаст игришшо! Раздевайсь и полезай на полати, замерз ведь".
Отец ничего не сказал. В последнее время он часто недомогал. Время от времени он себе "вскрывал кровь": прорезал ланцетом вену и выпускал целую глиняную чашку "дурной" крови, говорил, что ему становилось легче.
На святки у нас несколько раз собирались Анины подруги: Дуня Филимонова и Агаша Кондрашихина. Мне было особенно хорошо, когда приходила Дуня, круглолицая, румяная, ласковая девушка. Все усаживались у окна. Шел оживленный разговор о вечеринках, коснулись и игрищ.
- Ой, миленькие, тетка была у нас восеть, так вот штё она рассказала, - начала Дуня, которая была хорошей рассказчицей, - бает эк-то вот. Пришли парни в чужую деревню на игришшо в канун крешшения.
- В канун крешшения! - ужаснулась мама.
- В самый канун, а итти-то надо эк жо вот по реке. Идут, песни горланят. Дошли, бает, не заметили как. Вот деревня и изба. Там пляс, визг, на гармоне играют. Ну, бают парни, пришли как раз. А калитка и вороты заперты. Увидали, штё в подворотницю можно пролезть. Одному парню бают: "Слышь, ты потоньше нас, полезай-ко в подворотницу-ту, открой калитку". Парень лег это на брюхо, сует голову-ту в подворотницу-ту, сам говорит: "Осподи, баслови" да и перекрестись... Как это сказал он "осподи баслови" и перекрестился - не стало ни дома, ни деревни, а парень-от лежит на льду, голову-ту спустил в проруб. Не скажи бы он "осподи баслови" - утонул бы парень.
- А может, за ним полезли бы другие...
- Знамо, полезли бы...
Я сидел как на иголках, меня трясла лихорадка. Мне представилось так живо: вот они идут, как мы шли в Шестеренскую...
А может, это была и не Шестеренская, а только казалось, что она. Может, и плясали нечистые. Стало страшно. "Не пойду больше никогда на игришшо", - дал я про себя слово.
Страшные рассказы сменялись один за другим: про нечистого и его козни, про покойников, оборотней, про клады. Наконец подруги решили погадать про свою судьбу. "Пойдем-ко, девки, послушаем, в какой стороне наши суженые", - сказала Дуня. Недолго пришлось ждать: где-то в стороне села протявкала собака. "Ну вот, девки, выйду замуж в село аль в Тепляки. Вот поглядите, сбудется".
Другие девушки, Анна и Агаша, так и не дождались лая собак, перемерзли и убежали в избу..."
-------------
А.В. Фищев. Воспоминания художника. Горький, Волго-Вятское кн. изд-во, 1985. С. 44-51.
Фотографии С.А. Лобовикова.
"В святки мы бегали на вечеринки, куда приходили девчата и парни. Собравшиеся пели, плясали под гармонь, устраивали игры...
В ходу была балалайка. Часто под нее пели шуточную песню "Хорошо-с".
Жили были мужики,
Росли в лесу рыжики.
Хорошо-с!
Хорошо-с!
Это очень хорошо-с!
Взяли девки кузовки -
И пошли в лес по грибки.
Хорошо-с!
Хорошо-с!
Это очень хорошо-с!..
И т.д.
...Разные песни и пляски сменяли друг друга.
Чтобы вырваться на вечеринку, приходилось долго уговаривать мать. Наконец она соглашалась: "Смотри, не долго будь!"
Вечеринки эти не были похожи на игрища. Плясали чинно, спокойно, играли без поцелуев. Как я говорил, в нашей деревне поцелуи не допускались. Случись такое, ни одна мать не отпустила бы на вечеринку свою дочь. Засиживались до 11-12 часов ночи. Но некоторые матери уводили своих дочерей часов в 9-10 вечера, как те ни упрашивали... Недовольные парни нередко уходили в чужие деревни на игрища.
Притягательную силу имела небольшая заречная деревня Шестеренская, где было на удивление много девчат. Туда-то после своих вечеринок "на удалую" стремились толпы парней. Из нашей деревни собрались шесть-семь 17-20-летних парней с гармошкой. Ночь была тихая, звездная. Мороз лютый. Мы, мелюзга, несколько мокроносых мальчишек, увязавшихся за взрослыми, бежали в "побегутки", дуя на окоченевшие руки. Разве можно отставать от взрослых! Благо, они нас не отгоняли и даже как будто были довольны, что мы за ними увязались. По реке прошли около трех верст мимо деревни Тюлькинской, в которую наши не ходили из-за постоянных ссор с парнями этой деревни...
Вот и Шестеренская. Мрачная старая изба. В двух широко расставленных маленьких окнах тускло желтел огонь. Пиликанье гармони и глухой топот говорили о том, что веселье в полном разгаре.
Наша ватага, заиндевевшая, в промороженной обуви, с хрустом и визгом поднималась по заснеженной лесенке на крыльцо и в сени. Мы протиснулись в переполненную народом избу.
"Ой, пришли богородчане!" - послышались восклицания девушек.
Гармошка замолкла. Наши парни, войдя, поздоровались за руку со всеми взрослыми парнями. Местный гармонист любезно предложил нашему занять его место, и снова закружились в пляске раскрасневшиеся, с потными лицами девушки и парни. Топот от подкованных сапог и башмаков был такой, что казалось, плясавшие имели намерение пробить пол. Огонь на лампе-коптилке, стоящей в безопасном месте, судорожно вздрагивал и мигал, словно порывался сорваться с горелки. Разряженные девушки в красных, розовых и голубых ситцевых сарафанах и платочках, кружась, представляли цветной вихрь.
Но вот, видимо, все устали. Девчата разместились по лавкам вдоль стен на коленях у парней. Начались игры с протяжными песнями и неизбежно полагающимися поцелуями и объятиями.
Игры опять сменились плясом поодиночке и парами. Уставшая нарочно или взаправду девушка садилась на колени к любому парню. Нередко бывало, что кто-нибудь из местных парней замечал, что девушка долго засиживалась у чужого парня на коленях - ее сдергивали, и иногда это кончалось ссорой и побоищем. На этот раз все обошлось мирно и благополучно.
Возвращаясь домой наутро, шли быстро, молча. На юго-востоке занималась заря, застывшие звезды утратили яркость. Мороз крепчал. Мы еле успевали за взрослыми, оттирали то нос, то щеки.
Дома мама была уже на ногах. "Где пропадал, шатун?" - "Мам, я с парнями ходил на игришшо". - "Ужо отец тебе задаст игришшо! Раздевайсь и полезай на полати, замерз ведь".
Отец ничего не сказал. В последнее время он часто недомогал. Время от времени он себе "вскрывал кровь": прорезал ланцетом вену и выпускал целую глиняную чашку "дурной" крови, говорил, что ему становилось легче.
На святки у нас несколько раз собирались Анины подруги: Дуня Филимонова и Агаша Кондрашихина. Мне было особенно хорошо, когда приходила Дуня, круглолицая, румяная, ласковая девушка. Все усаживались у окна. Шел оживленный разговор о вечеринках, коснулись и игрищ.
- Ой, миленькие, тетка была у нас восеть, так вот штё она рассказала, - начала Дуня, которая была хорошей рассказчицей, - бает эк-то вот. Пришли парни в чужую деревню на игришшо в канун крешшения.
- В канун крешшения! - ужаснулась мама.
- В самый канун, а итти-то надо эк жо вот по реке. Идут, песни горланят. Дошли, бает, не заметили как. Вот деревня и изба. Там пляс, визг, на гармоне играют. Ну, бают парни, пришли как раз. А калитка и вороты заперты. Увидали, штё в подворотницю можно пролезть. Одному парню бают: "Слышь, ты потоньше нас, полезай-ко в подворотницу-ту, открой калитку". Парень лег это на брюхо, сует голову-ту в подворотницу-ту, сам говорит: "Осподи, баслови" да и перекрестись... Как это сказал он "осподи баслови" и перекрестился - не стало ни дома, ни деревни, а парень-от лежит на льду, голову-ту спустил в проруб. Не скажи бы он "осподи баслови" - утонул бы парень.
- А может, за ним полезли бы другие...
- Знамо, полезли бы...
Я сидел как на иголках, меня трясла лихорадка. Мне представилось так живо: вот они идут, как мы шли в Шестеренскую...
А может, это была и не Шестеренская, а только казалось, что она. Может, и плясали нечистые. Стало страшно. "Не пойду больше никогда на игришшо", - дал я про себя слово.
Страшные рассказы сменялись один за другим: про нечистого и его козни, про покойников, оборотней, про клады. Наконец подруги решили погадать про свою судьбу. "Пойдем-ко, девки, послушаем, в какой стороне наши суженые", - сказала Дуня. Недолго пришлось ждать: где-то в стороне села протявкала собака. "Ну вот, девки, выйду замуж в село аль в Тепляки. Вот поглядите, сбудется".
Другие девушки, Анна и Агаша, так и не дождались лая собак, перемерзли и убежали в избу..."
-------------
А.В. Фищев. Воспоминания художника. Горький, Волго-Вятское кн. изд-во, 1985. С. 44-51.
Фотографии С.А. Лобовикова.