Пожалуйте, господа и дамочки, изображаться в полной красе и любой рамочке
"Алешка с Андрейкой задержались у палаточного навеса старого знакомого - фотографа "пятиминутки" Елизарыча. Своим огромным черным ящиком на треноге он "снимал на карточку под кого хочешь": черкеса или узбека, купца или форменного "господина", боярыню или "цветок в сердце". Цветок делался просто: на шаг от стенки вешалась мешковина с нарисованным сердцем и растущей из него ромашкой. В ромашке - дырка. Желающие - больше девки и молодые бабы - заходили за мешковину и высовывали в дырку лицо. Елизарыч грозно рычал: "Замри! Не мигай." А через несколько минут отдавал снявшейся "ромашку" с выпученными, испуганными глазами. Для "черкесов", "боярынь", "узбеков" и для других тут же на проволоке висели на выбор костюмы и различные уборы - черкеска с газырями, кинжалы, сарафаны и бусы, полосатый халат, чалма, трость с набалдашником, соломенная шляпа и форменная фуражка, рядом стояло большое зеркало, около которого одевались и прихорашивались."
"Андрейка и Алешка стали крутиться сзади парня, натягивающего на себя перед зеркалом черкеску, и начали показывать ему языки. Парень сделал вид, что не замечает их, и пошел становиться "под Казбек" - намалеванную на мешковине гору с белой вершиной.
<...>
Воскресенье. В такой день базар шумит сильнее обычного. Прибавляется работы и Елизарычу. К тому же в его пятиминутке новинка: вместо "ромашки" - "незабудки". Такая же мешковина с дырой посредине, но вокруг вместо длинных лепестков "любит не любит" нарисован полувенок из незабудок, а от него в разные стороны не то облака, не то клубы дыма, разрываемые зигзагами молний. На каждой готовой карточке красивыми буквами было написано: "Не забудь!". Новинка пришлась по сердцу многим. Посетительницы шли одна за другой. Но некоторые, высунув лицо из дырки, просили:
- А нельзя ли, Никанор Елизарыч, чтоб одни бы цветики, без ужастей этих вокруг, молниев разных?
Елизарыч грозно поднимал вверх палец:
- Нельзя. Замри! - А когда выдавал карточку, уже ласково вразумлял вполголоса: - Баба ты баба и есть. Ведь, поди, мужу или сударику на фронт пошлешь, а для его такой фон самый подходящий. Он враз поймет, что болит у тебя за пего душа и не хочешь ты никак его погибели от снаряда или гранаты в рядах белого воинства. Ну, а если и не на фронт, а тут в тылу кому,- опять же этот пейзаж понять можно со значением…
Слова "фон" и "пейзаж" окончательно убеждали, и тетка уходила, бережно пряча фотографии за пазуху. Большинство "незабудок" были неграмотны, и те, кто побойчее, просили фотографа:
- Ты б еще окромя "не забудь" какие слова пожалостней добавил, а?
- Это, дева-матушка, невозможно, а вот если от руки и на обратной стороне...
- Сделай милость, хучь и с обратной!
Какие «жалостные» слова писал Елизарыч, узнав, куда и кому пойдет карточка, оставалось известным только ему одному.
Увидев Андрейку и Алешку, Елизарыч вывесил на черной стороне своего фотоящика белую картонку со словом "Обед", и все трое расположились на расписанном под мраморную парковую скамью деревянном диване. Рядом, на таком же "мраморном" полукружии, которое служило краем бассейна, когда были желающие сниматься "при плавающих лебедях", уселись две тетки, решившие переждать обед в пятиминутке и занять первую очередь. "
(Б.Попов "Красный бант")
Фотографии взяты отсюда.
"Андрейка и Алешка стали крутиться сзади парня, натягивающего на себя перед зеркалом черкеску, и начали показывать ему языки. Парень сделал вид, что не замечает их, и пошел становиться "под Казбек" - намалеванную на мешковине гору с белой вершиной.
<...>
Воскресенье. В такой день базар шумит сильнее обычного. Прибавляется работы и Елизарычу. К тому же в его пятиминутке новинка: вместо "ромашки" - "незабудки". Такая же мешковина с дырой посредине, но вокруг вместо длинных лепестков "любит не любит" нарисован полувенок из незабудок, а от него в разные стороны не то облака, не то клубы дыма, разрываемые зигзагами молний. На каждой готовой карточке красивыми буквами было написано: "Не забудь!". Новинка пришлась по сердцу многим. Посетительницы шли одна за другой. Но некоторые, высунув лицо из дырки, просили:
- А нельзя ли, Никанор Елизарыч, чтоб одни бы цветики, без ужастей этих вокруг, молниев разных?
Елизарыч грозно поднимал вверх палец:
- Нельзя. Замри! - А когда выдавал карточку, уже ласково вразумлял вполголоса: - Баба ты баба и есть. Ведь, поди, мужу или сударику на фронт пошлешь, а для его такой фон самый подходящий. Он враз поймет, что болит у тебя за пего душа и не хочешь ты никак его погибели от снаряда или гранаты в рядах белого воинства. Ну, а если и не на фронт, а тут в тылу кому,- опять же этот пейзаж понять можно со значением…
Слова "фон" и "пейзаж" окончательно убеждали, и тетка уходила, бережно пряча фотографии за пазуху. Большинство "незабудок" были неграмотны, и те, кто побойчее, просили фотографа:
- Ты б еще окромя "не забудь" какие слова пожалостней добавил, а?
- Это, дева-матушка, невозможно, а вот если от руки и на обратной стороне...
- Сделай милость, хучь и с обратной!
Какие «жалостные» слова писал Елизарыч, узнав, куда и кому пойдет карточка, оставалось известным только ему одному.
Увидев Андрейку и Алешку, Елизарыч вывесил на черной стороне своего фотоящика белую картонку со словом "Обед", и все трое расположились на расписанном под мраморную парковую скамью деревянном диване. Рядом, на таком же "мраморном" полукружии, которое служило краем бассейна, когда были желающие сниматься "при плавающих лебедях", уселись две тетки, решившие переждать обед в пятиминутке и занять первую очередь. "
(Б.Попов "Красный бант")
Фотографии взяты отсюда.