Прочесть ненаписанную книгу
Обложка обещала приключения. Аннотация обещала тайну. Этого мне хватило, чтобы взяться за книгу.
В десять лет увлекают лихие сюжетные перипетии, а не тонкость чувств и богатство речи. И бог с ним, что персонажи весьма схематичны: полюбить их - его - все равно можно, потому что главный герой сам умеет любить. "Великое плавание" Зинаиды Шишовой рассказывало о путешествии Христофора Колумба. История, суть которой давно уже превратилась в фразеологизм, ставший синонимом банальности, была показана глазами обычного подростка. Искренний и отзывчивый, хотя и не самый проницательный на свете мальчишка радостно отправлялся в заморскую авантюру. Он видел все, хоть не все понимал сразу. Он разрывaлся между привязанностью к великолепному и слабому в своей одержимости мессиру адмиралу и к названному брату, до ума, отваги и благородства которого так отчаянно хотелось дотянуться. Переживать приходилось не за исход путешествия - он известен наперед, хотя сам путь долог и страшен, - а за испытания сердца. Потому что это повесть о верности, о людях - не героях и первопроходцах - просто о людях, которые ошибаются и платят за свои ошибки, которые дорожат дружбой и беззаветно преданны тем, кого любят. Конечно, паруса и каравеллы, а равно бури, непролазное Саргассово море, цинга и проказа, простодушные дикари и алчные завоеватели в ней тоже наличествуют на радость ценителям историй о плавающих и путешествующих. Так что книга была прочитана не раз и не два. И, естественно, хотелось узнать про то, что было потом.
С героем "Великого плавания", Франческо Руппи мы расстаемся на пороге юности. Добрейший синьор Томазо отправляет Франческо во Францию, дабы он стал всесторонне сведущим человеком и смог занять место, соответствующее его дарованиям. Предисловие подкрепляло надежды: "Это - первая книга о Колумбе. Историю его третьего и четвертого путешествий, его безвестной кончины,<...> а также дальнейшую биографию Франческо Руппи и Орниччо вы узнаете из повести "Путешествие в страну Офир". Продолжение попало мне в руки только через несколько лет. По сравнению с первой книгой, "Офир" был прискорбно худощав и с первых страниц привел в недоумение: Франческо Руппи, сорока лет, умирал на пустынном берегу Майорки. Дальнейшие главы рассказывали о счастливой случайности, спасшей его жизнь, и разных прочих происшествиях, но ни словом не касались третьего и четвертого путешествий Колумба и судьбы оставшегося в Америке Орниччо.
Неполные книжные циклы имеют над читательской душой страшную силу, заставляя пристально выискивать в том, что есть, намеки и подсказки на то, чего не достает.
Былой генуэзский мальчишка из "Великого плаванья" в "Путешествии в страну Офир" предстает давно простившимся с юностью, опустошенным человеком без крова и семьи, хотя и не без средств. Из отдельных фраз становилось понятно, что пребывание во Франции и безвестная кончина адмирала моря-океана все же имели место в судьбе героя: "Смерть Колумба. Потом - Париж… Фра Джованни Джокондо… Пакет, врученный Франческо для передачи в Сен-Дье в Вогезах." Не просто пакет - дневники Америго Веспуччи. Но как Франческо прожил добрых двадцать лет в Сен-Дье, почему покинул его ради откровенно надуманного поручения, отчего не слишком цеплялся за жизнь - повесть умалчивала. Одинокий и замкнутый, Руппи лишь вскользь роняет в разговоре со строптивой польской панной, чью любовь не решается принять: "Если у вас будет охота послушать, я расскажу вам, какие необыкновенные люди были в кружке герцога Ренэ…"
Послушать об этом и вправду было бы любопытно.
Герцог Рене II Лотарингский не только умело владел мечом, отстаивая нерушимость своих владений, но и щедро покровительствовал просвещению. При его попечительстве в 1500 году в небольшом городке Сен-Дье-де-Вож возникло ученое сообщество, получившее название "Gymnasium Vosgianum" - Вогезский Гимнасий. Возглавил его каноник и секретарь герцога Рене, Вотрен Люд. Основой Гимнасия послужила созданная Людом десятью годами ранее школа, принадлежавшая к "Братству общинной жизни" - религиозному и гуманистическому течению, широко распространившемуся в XV веке. Школа подчинялась непосредственно Риму, а целью ее была воспитательно-просветительская деятельность и книгопечатание. Тем же целям, только в более академическом ключе, был посвящен и Гимнасий: распространять науку путем преподавания или печатания ценных книг. В этой крошечной академии для общей работы на благо культуры объединились выдающиеся светские и духовные деятели, среди которых был поэт, знаток античных языков и умелый ксилограф Матиас Рингманн, картограф Мартин Вальдзеемюллер, латинист Жан Базен. Печатным станком ведал племянник Люда, Николя. Первым печатным изданием Гимнасия стал "Трактат о перспективе", о применении принципов перспективы в градостроительстве. Не забывали в Гимнасии и об образовательных целях: в 1509 году Матиас Рингманн подготовил к печати "Grammatica figurata" - школьное пособие для изучения латинской грамматики в игровой форме. Для усвоения правил использовалась колода карт с картинками, немного напоминающая традиционные карты таро.
Благодаря финансовой поддержке и связям герцога Рене и неистощимой энергии Вотрена Люда сообщество могло скупать редкие рукописи и даже тщательно уберегаемые от чужих глаз карты испанских, португальских и итальянских мореходов. Используя эту уникальную коллекцию документов, Рингманн и Вальдзеемюллер выправили и дополнили "Географию" Птолемея. В результате был создан "первый современный атлас мира". В 1507 году архив герцога Рене пополнился так называемыми письмами Содерини, содержащими краткое изложение четырех путешествий Америго Веспуччи в Новый Свет, - теми самыми письмами, которые в повести Шишовой должен доставить в Сен-Дье Франческо Руппи. Жан Базен перевел письма на общепринятый язык науки, латынь. Рингманн и Вальдзеемюллер, изучив записи о путешествиях Веспуччи, пришли к выводу, что Новый Свет представляет собой не остров, а целый континент. 25 апреля 1507 года в Сен-Дье был напечатан их труд "Cosmographiae Introductio" - "Введение в космографию с необходимыми для оной основами геометрии и астрономии. К сему четыре путешествия Америго Веспуччи и, кроме того, карта вселенной как в плоской, так и в глобусной форме тех частей света, о которых не знал Птолемей и которые открыты в новейшее время". На левой части новой карты мира впервые было указано название "Америка". За два года "Введение в космографию" выдержало два переиздания - одно в Сен-Дье, другое в Страсбурге. В 1513 году Вальдзеемюллер составил уточненную карту, упомянув о первенстве Колумба в открытии нового континента. Но было слишком поздно. Земли к западу от Атлантики уже получили свое имя, а богом забытый лотарингский городок превратился в один из важнейших центров науки, занимающейся описанием мира.
Вогезский Гимнасий просуществовал два десятилетия. Со смертью герцога Рене и Мартина Вальдзеемюллера деятельность сообщества понемногу сошла на нет. Но с 1990 Сен-Дье снова стал столицей географии: ежегодно в городе проводится Международный географический фестиваль, в рамках которого происходит награждение премией Вотрена Люда - наивысшей наградой в географическом мире.
Из кратких упоминаний в "Великом плавании" и "Путешествии в страну Офир" вырисовывается довольно ясный план трилогии об идущих за горизонт: "А что касается твоего вопроса, что люди ищут в том далеком краю и совершают туда плавания, то скажу: гонят их туда три наклонности человека. Первая - страсть к приключениям и славе. Вторая - жажда знаний, свойственная природе человека, и желание проверить, таковы ли на самом деле вещи, какими он себе их представляет. И третья - желание отыскать что-то новое, несмотря на все опасности, связанные с поисками".
Три неутолимых страсти, три романа: честолюбивый и трагический поход Колумба, поиск научной истины и, наконец, обретение собственного "нового света". Первая часть существует и в общем самодостаточна, третья претерпела изменения, вторая, к сожалению, так и не была написана...
Признаюсь, многие романы, прочитанные в период увлечения историко-приключенческой литературой, были ярче и живее книг Шишовой, в которых описания чужестранных мест оставались не более чем надписями на условных задниках театральной сцены. Но сопереживать героям получалось без труда. Это помнилось годами: мальчишка, трудно, горько признающий, что кумир его - тщеславен, слаб и несправедлив к людям, и все же до конца остающийся рядом; неудачливый старый художник, поставивший над своим сухопутным домом парус; честолюбивый и безмерно одинокий искатель новых земель. А еще зачаровывала россыпь любопытных сведений, между делом упомянутых автором. "Умный и знающий человек иногда по самому ничтожному поводу может сообщить другим полезные и интересные знания," - говорит один из ее персонажей. В этих книгах можно было найти рассказ о Генуе, где на улице сидели менялы на скамейках. По-итальянски скамейка - "банко". Над каждой скамейкой была фамилия ее владельца: "Иль банко ди Джакомо Фульчинелли", "Иль банко ди Томазо Эсколапеи". А на мраморном портале величественного здания золотыми буквами: "Иль банко ди Дженова" - "Генуэзский банк". И еще экскурс в этимологию: "il soldi" - деньги, "il soldato" - наемник, продающий свое искусство за деньги. Или упоминание о тонкостях использования печатей на папских грамотах и изумительных миниатюрах ирландских манускриптов. И о Жане Анго из Дьеппа, капере, судовладельце и спонсоре географических исследований. И об ирландце Иоанне Скоте Эуригене, ловко поставившем на место императора Карла Лысого.
От повестей Зинаиды Шишовой веяло незабытым детским восторгом, знакомым каждому читателю приключенческих книг:
Я помню, мы в детстве с тобою склонялись над этим листом, Наш путь был отмечен пунктиром, а гавани - красным крестом, Эахо, Табаско, Чиэпес - и много таинственных стран, И много таинственных знаков готовил для нас океан... Мы видели в узком проливе остатки старинных галер, А после мне ночью приснился в смешном парике кавалер, Как он, окруженный врагами, в порыве бессильной тоски, Швырнул свои судна на скалы движением узкой руки. Мы много видали с тобою, мой маленький, глупенький брат, И после таких приключений так скучно вернуться назад, И в чинной огромной столовой со старшей сестрой и отцом Сидеть над немецким спряженьем с усталым потухшим лицом.
Зинаида Константиновна Шишова родилась 23 сентября 1898 года в семье учителя. Ее отец преподавал математику в частной женской гимназии, мать - из обрусевшего французского дворянского рода. Детство не было счастливым: отец, заядлый игрок, не слишком обращал внимание на благополучие домочадцев. Уже с четвертого класса гимназии Зика, как называли ее близкие, начала зарабатывать, давая уроки. В 1916 году закончила гимназию. В 1917 году поступила на юридический факультет университета.
"1917 год. Февральская революция. Сказать по правде, я ее не заметила. Для меня она ничего не изменила... В аудитории Юридического факультета я впервые выступила с чтением стихов." В семнадцатом году инициативная группа студенческого Литературно художественного кружка активно вербует новых членов. Поэтические вечера привлекают изрядное количество публики. Поэтесса Аделина Адалис писала: "Нас томила неимоверная жадность к жизни, порождающая искусство… Нас томила участь великой судьбы, тайная и неясная мечта об участи Колумбов и полководцев". Новехонькое художественное объединение "Зеленая лампа" привлекает в свои ряды лучшие силы "Одесского Парнаса". В названии никаких притязаний на сходство с тем, знаменитым литературным кружком пушкинской поры не было. Просто в комнате, где молодые "зеленоламповцы" собрались впервые, на столе стояла лампа с распространенным тогда абажуром зеленого стекла. Лампу потом в пылу литературных баталий разбили и, кажется, долго восполняли нанесенный ущерб. Официальных собраний было недостаточно: общение продолжалось в "домашнем филиале". "Нам пятерым было меньше ста лет, а самому старшему из нас не минуло еще двадцати трех," - вспоминает Зинаида Шишова. - "Все сходились ко мне ежедневно к пяти часам дня. У меня в комнате не было стола и стульев. Двери тоже не было. Входили ко мне через окно."
Шишова жила в маленькой, "кукольной" комнатке на дачной улице под названием Французский бульвар. Вместе с ней в комнатке приютились белые, дареные "на счастье" фаянсовые слоники. Слоники были знамениты: хозяйка написала стихотворение, начинавшееся чудесной строкой: "На столе заблудились слоны... " Оно было опубликовано в "Первом альманахе Литературно-художественного кружка" и удостоено премии. Гости были не прочь подурачиться с фаянсовым стадом. Гостями были Багрицкий, Катаев, Олеша, Адалис, Славин. Захаживали Алексей Толстой и Наталья Крандиевская.
"Мы были безжалостны к себе и другим... Мы были волчата. Мы не баловали друг друга похвалами. Когда я прочла свой роман в стихах о любви и смерти Толи Фиолетова, и Багрицкий сказал, что это "очень хорошо", я подозрительно оглядела всех: я была уверена, что они надо мной издеваются." Стихи, которые похвалил Багрицкий, вошли в первый поэтический сборник Шишовой - "Пенаты", изданный тиражом 200 экземпляров. В середине шестидесятых Шишова писала одесскому краеведу Е.М.Голубовскому: "В 1919 году вышла книжечка моих стихов "Пенаты"… Настоящим знатокам поэзии книжечка эта ни к чему, а для меня дорога по-другому. Если что-нибудь услышите о "Пенатах" - очень прошу - напишите".
Стало страшно, когда погасла... Поднялась на нас темнота. Из лампады тяжелое масло Залило одежды Христа. Страшен лик от темного гнева, Расступилась черная падь... - Богородица, Присная Дева, - Ты не знала. Тебе не понять.
Сборник был опубликован без ведома Шишовой - после похорон Анатолия Фиолетова она долго болела. Зика Шишова и Толя Фиолетов вместе учились на юридическом факультете. Он был поэтом, участником "Зеленой лампы". И немного авантюристом. Когда-то гимназист Натан Шор и ученик реального училища Эдя Дзюбин разыграли цвета - фиолетовый и багровый - для своих nom de plume: учащимся запрещалось участвовать в публичных выступлениях. Так появились поэты Анатолий Фиолетов и Эдуард Багрицкий. Они были невозможно молодыми и самоуверенными.
Средь разных принцев и поэтов Я - Анатолий Фиолетов - Глашатай Солнечных Рассветов... Мой гордый знак - Грядущим жить.
Он мечтал о странствии в Индию - пешком! И с первых дней революции работал в уголовном розыске. Там же работал его младший брат, Осип, послуживший прототипом Остапа Бендера. Они все приятельствовали - братья Шор, братья Катаевы, Багрицкий, Олеша, Ильф. Это о Фиолетове-Шоре писал Валентин Катаев в романе-воспоминании "Алмазный мой венец": "Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился. Он издал к тому времени на свой счет маленькую книжечку крайне непонятных стихов, в обложке из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием «Зеленые агаты». Там были такие строки: «Зеленые агаты! Зелено-черный вздох вам посылаю тихо, когда закат издох». И прочий вздор вроде «…гордо-стройный виконт в манто из лягушечьих лапок, а в руке - красный зонт» - или нечто подобное, теперь уже не помню. Это была поэтическая корь, которая у него скоро прошла, и он стал писать прелестные стихи сначала в духе Михаила Кузмина, а потом уже и совсем самостоятельные. К сожалению, в памяти сохранились лишь осколки его лирики.
«Не архангельские трубы - деревянные фаготы пели мне о жизни грубой, о печалях и заботах… Не таясь и не тоскуя, слышу я как голос милой золотое Аллилуйя над высокою могилой».
В немногих сохранившихся стихах Анатолия Фиолетова юношеская высокопарность перемежается по-детски простыми, трогательными строчками. Кое-что можно прочесть на сайте Одесского литературного музея. Печатные же издания - удел коллекционеров: стихи "Глашатая солнечных рассветов" были опубликованы в феодосийском альманахе "Ковчег" в 1920 году. Изданный в 1990 году сборник стихов "О лошадях простого звания " вышел микроскопическим тиражом.
О ЛОШАДЯХ
На улицы спустился вечер зябкий И горестно мерцал в овальных лужах. Сновали исполнительно лошадки, Стараясь заслужить, как можно лучше, Физическим трудом свой скромный ужин. Уныло падал дождь, сочась из тучи, И лошади, зевавшие украдкой, Шептали про себя: «Как будет сладко, Домой часов в двенадцать воротившись, Овес сначала скушать, утомившись, Затем уснуть, к коллеге прислонившись...» О, сколько самообладания У лошадей простого звания, Не обращающих внимания На трудности существования!
ХУДОЖНИК И ЛОШАДЬ
Есть нежное преданье на Нипоне О маленькой лошадке, вроде пони, И добром живописце Канаоко, Который на дощечках, крытых лаком, Изображал священного микадо В различных положеньях и нарядах. Лошадка жадная в ненастный день пробралась На поле влажное и рисом наслаждалась. Заметив дерзкую, в отчаяньи великом Погнались пахари за нею с громким криком. Вся в пене белой и вздыхая очень тяжко, К садку художника примчалась вмиг бедняжка. А он срисовывал прилежно вид окрестный С отменной точностью, для живописца лестной. Его увидевши, заплакала лошадка: «Художник вежливый, ты дай приют мне краткий, За мною гонятся угрюмые крестьяне, Они побьют меня, я знаю уж заране...» Подумав, Канаоко добродушный Лошадке молвил голосом радушным: «О бедная, войди в рисунок тихий, Там рис растет, там можно прыгать лихо...» И лошадь робко спряталась в картине, Где кроется, есть слухи, и поныне.
***
Молодой носатый месяц разостлал платочек белый У подножья скользкой тучи и присел, зевнув в кулак. Пиджачок его кургузый, от прогулок порыжелый, На спине истерся очень и блестел как свежий лак. А над месяцем на нитях звезды сонные желтели, Холодел сапфирный сумрак, на земле пробило пять. И, поднявшись, вялый месяц шепчет звездам еле-еле: «Я тушу вас, не пугайтесь, - вам пора ложиться спать!»
***
Не архангельские трубы, - деревянные фаготы, пели мне о жизни грубой, про печали, про заботы. И теперь как прошлым летом, не грущу и не читаю, озаренный тихим светом, дни прозрачные считаю. Не грустя, и не ликуя, ожидаю смерти милой, золотого аллилуйя над высокою могилой. Милый Боже! Неужели я метнусь в благой дремоте? - Все прошло, над всем пропели деревянные фаготы.
Осенью 1918г. Анатолий Фиолетов женился на Зинаиде Шишовой. 24 октября 1918г. последний раз вместе с женой был на заседании "Зеленой лампы". А 14 ноября 1918г. инспектор уголовного розыска Фиолетов был средь бела дня застрелен бандитами. Ему было 22. "Смерть его была ужасна, нелепа и вполне в духе того времени," - напишет Катаев. - "Молодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшая на эстраде нашей "Зеленой лампы" как царица с двумя золотыми обручами на голове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи, теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильном холме и, задыхаясь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала и запихивала в рот могильную землю, как будто именно это могло воскресить молодого поэта..."
"Я и сейчас узнала бы его походку", - обронит Шишова в воспоминаниях о круге юных поэтов в Одессе 1918 года.
"А сердце стало, как ненужный груз, И новый день пугает новой болью."
После смерти мужа Шишова перестала писать. Вообще отошла от литературы. Спокойно и решительно закрыла дверь в юность.
Времена были трудные, смутные.
"Ананьевский комиссар Брухнов вербовал охотников в отряд по борьбе с бандитизмом. Под Ананьевом хозяйничали гандрабурские лесники, на Балту двигался Махно, на Одессу наступал атаман Григорьев.
Я уехала с Брухновым.
...За два дня мы проехали семьдесят пять верст. Наконец что-то случилось, и поезд совсем остановился. Я выглянула в дверь. Было раннее утро. На запасном пути догорал небольшой состав. Плечом плечу с нашим поездом стоял поезд Мишки Япончика - уже, очевидно, не первые сутки. Это было заметно по незначительным признакам оседлости - ведрам с кипятком, засыхающим на пути помоям, картофельной шелухе. О Мишке Япончике и людях его отряда пели песни в Одессе и рассказывали анекдоты. Я с интересом заглянула к ним.
Человек с добрым собачьим бельмом на глазу, голый по пояс, умывался из крошечной жестяной кружки. Мне показали Мишку Япончика. Он, тоже голый по пояс, стоял в классической позе, со скрипкой в руках. Скрипка взвизгивала и выдиралась из его пальцев, но он ловил ее подбородком и снова подымал смычок. Он был пьян. У ног его грудами были навалены финики.
Все это походило на сон."
"Фарфоровый божок одесского Парнаса, бубенчик рифм и стрекоза стихов" ходила в постолах, с наганом, стирала и готовила бойцам отряда. Была ранена. В 1921 они с Брухновым поженились (разница в возрасте 17 лет!), через год родилась дочь.
Ветер - за окном. Во тьме - ни зги, Вот сиди одна, огня не жги, Чтобы кто не выстрелил в окно. Господи, как страшно и темно! Ветер, ветер бьется как прибой. Лучше бы ты взял меня с собой! ... Что могу я? Штопать да стирать, Вечерком газету почитать, - Грамотных в отряде - ты да я. Славная зато у нас семья. Все видали мы: мороз и зной, Мой Брухнов, мой муж, товарищ мой! Вот пройдут тугие времена, Буду я хорошая жена... А покуда - был приказ мне дан Разобрать и вновь собрать наган. Это было на Днестре, у Дубоссар, Помнишь, мой суровый комиссар? ...Разобрать-то я разобрала, А собрать нагана не смогла! Как бы мне хотелось сохранить Право плакать, ревновать, любить, Право на доверия твое, Право на оружие мое - На испанский укороченный наган. ...Ветер бухает в ворота, как таран. Стану я (хоть страшно темноты), Стану я такой, как хочешь ты!
Потомок яицких казаков, портовик и сын портовика, Аким Брухнов, тем не менее, "грамоте ведал", получив образование нотариуса. На фронтах Первой мировой Брухнов заслужил три Георгиевских креста, из Гражданской вышел с тремя ромбами в петлице. Брухнов отнюдь не был поэтом, но революционной романтики было в нем с избытком. "Самый непрактичный человек из всех, кого я знала," - констатирует Шишова. Когда Аким Брухнов вернулся в Одессу с молодой женой, он был назначен инспектором рыбных промыслов Азово-Черноморского бассейна. В стране царила разруха и голод. "Тянет от Поволжья смертным ветерком", - ложились на бумагу строчки жены комиссара. Их новорожденная дочь умирала от голода. Убежденный коммунист и бессребренник комиссар Брухнов воспользоваться своим положением не мог и не хотел. Девочка не выжила. В 1924 году у Брухновых родился мальчик, его назвали революционным именем Марат. Зинаида Константиновна растила сына, с трудом сводя концы с концами. Автобиография Шишовой поражает фантасмагорическим послужным списком: служащая комиссии по охране художественных ценностей, боец отряда по борьбе с бандитизмом, заведующая яслями, статистик городской управы, налоговый инспектор, секретарь юрчасти треста "Коопхарч"...
Иногда она доходила до полного отчаяния, прорывавшегося в письмах к друзьям. В автобиографии отделается скупой строчкой: "В 1934 я умирала от белокровия (я каждый год от чего-нибудь умираю)." На помощь пришел друг одесской юности, Валентин Катаев, к тому времени прочно осевший в Москве. Он выслал деньги на поездку в Москву, устроил в санаторий, снял комнату, просто - кормил. Каждый день, обедом и ужином. А когда Шишова окрепла, заставил снова взяться за перо. Не за поэзию - Шишова к своим стихам относилась критично, называя их "дамским рукодельем", и хотя продолжала писать их всю жизнь, но в стол, для себя. Катаев предложил ей написать статью об Эдуарде Багрицком для сборника воспоминаний. Статья получилась.
Вернувшись в Одессу, Шишова взялась за рассказы. которые охотно публиковал первый "толстый" литературный журнал Советской России "Красная новь". Катаев же посоветовал попробовать силы в детской литературе, в исторических повестях. "Детгиз" был придирчив, но все же менее скован недреманым оком цензуры, чем "взрослые" издательства. Для Шишовой этот совет оказался буквально спасительным. В 1937 году закончена повесть "Великое плавание", на которую заключен договор с Детгизом. В том году ее муж, Аким Онуфриевич Брухнов, получил по сфабрикованному обвинению десять лет без права переписки, был сослан в Архангельские лагеря, где и погиб. "Члены семьи врага народа", Зинаида Константиновна с сыном нашли приют у сестры Брухнова, в пригородном рабочем поселке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Работы не было, маленькая семья бедствовала. Давние приятельницы, Ольга Римская-Корсакова и Наталья Крандиевская уговорили Шишову перебраться в Ленинград.
В 1940 Детгиз издает "Великое плавание". А Шишова уже работает над новым романом, "Джек-Соломинка", и параллельно пишет повесть "Город у моря" - об Одессе, интервенции и опять о мальчишках "среднего и старшего школьного возраста", таких, как ее сын. Шишова не раз говорила: "Все, что я писала - это для Марика и о нем. И еще немного о моем детстве."
"Город милый, город южный, Слезы капают с пера." Повесть шла трудно, претерпевала различные изменения, была дважды принята редакцией и снова отклонена. Герои казались редактору политически инфантильными, а сама книга безыдейной. До печати книга дошла уже после войны, значительно переделанная и переименованная в идеологически выдержанный "Год вступления 1918".
В войну Зинаида Шишова с сыном перенесли все тяготы ленинградской блокады. Эти страшные дни она описала в поэме, на время вернувшись к стихам. Стихи помогали отвлечься от голода и холода. Бумаги не было, Зинаида Константиновна диктовала стихи вслух, Марат запоминал. Потом, в Союзе писателей, куда Шишова через день ходила за пайком, стихи переносили на бумагу.
...Здесь не ступени - ледяные глыбы! Ты просишь пить, а ноги отекли, Их еле отрываешь от земли. Дорогу эту поместить могли бы В десятом круге в Дантовом аду... Ты просишь пить - и я опять иду И принесу - хотя бы полведра... Не оступиться б только, как вчера! Наш дом стоит без радио, без света, Лишь человеческим дыханием согретый... А в нашей шестикомнатной квартире Жильцов осталось трое - я да ты Да ветер, дующий из темноты... Нет, впрочем, ошибаюсь - их четыре. Четвертый, вынесенный на балкон, Неделю ожидает похорон.
Летом 1942 поэма "Блокада" прозвучала в эфире ленинградского радио. А издание книги неожиданно встретило сопротивление литературных чиновников, которые сочли стихи Шишовой упадническими и односторонними. После мучительных хождений по инстанциям, поэма все же появилась отдельным изданием в 1943 году.
Тогда же, в 1943 выходит из печати лучшая книга Зинаиды Шишовой - "Джек Соломинка", повесть о восстании Уота Тайлера. Хотя какой там Тайлер! Это была повесть о кентском Робин Гуде и его Мэриан. О рыцарственности и любви до гроба. О жизни грубой, грязной, чуждой милосердия, где никто не жил долго и счастливо. О девушке, тягостно ждущей рассвета, когда палач отрубит ей руку за то, что она спасла своего возлюбленного, королевского преступника: чем будет труднее пожертвовать, правой рукой? Или левой?.. Там была страна, захлестываемая чумой и произволом сильных, с благородными господами, не чуждающимися подлости, и подлым людом, поднимающимся до величия в попытке переделать мир - вдохновенной и трагической, одинаково беспощадной к злодеям и праведникам.
За повесть писательница взялась незадолго до войны, хотя замысел, похоже, вызревал давно - еще гимназисткой Зика Шишова написала "Балладу об Уоте Тайлере", которая получила известность у одесской учащейся молодежи. Стихи не сохранились, а повесть, написанная умно, горячо и немногословно, переиздавалась не раз.
Шишова писала медленно, дотошно выискивая и уточняя материал для своих повестей. Книги выходили с большими промежутками:
1940 - "Великое плавание"
1943 - "Джек-Соломинка"
1957 - "Год вступления 1918"
1962 - "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"
1977 - "Путешествие в страну Офир"
В "Путешествии в страну Офир" я люблю не ту книгу, какая есть - скомканные описания, неоконченные мысли, разваливающийся сюжет и торопливый финал, - а ту, которая могла бы быть.
Этой повести Шишова посвятила последние десять лет своей жизни, сознавая, что время неумолимо ускоряет бег. Она делилась в письмах к друзьям:
"Моя новая книга - это возражение на мою старую книгу - "Великое плавание" - о Колумбе. На самом деле открыли-то новый материк не испанцы и не португальцы и даже - не китайцы, а исландцы и ирландцы еще в одиннадцатом веке!
... Я сейчас завалена материалами на трех языках. Открытие в Северной Америке так называемого "Кенсингтонского камня" с рунами исландскими - примерно 9-10 века - событие совсем недавнее, все очень интересно...
В сентябре мне стукнет уже 72, надо торопиться. Моя "Офир" еще не закончена, привалило много новых материалов... Я уже в пятый раз получаю отсрочку, вернее, перезаключаю договор. Повесть эта меня буквально увлекает и я - больная или здоровая - работаю по 12-13 часов в сутки. Ведь кроме "писанины", есть еще и обширная "читанина".
Ездить в библиотеку ей было уже не по силам, подводило сильно пошатнувшееся здоровье, и Шишова составляла длинные списки литературы, которую сын должен был добыть и привезти ей. Новый источник мог побудить Зинаиду Константиновну заново переписать книгу. Менялся сюжет, смещались акценты.
"Теперь - об Офир: ее искали повсюду, <...> испанцы искали ее в Индиях, португальцы на Соломоновых островах...
Но я пишу не о географической Офир, а о сокровищах духа, если можно так сказать. Герои ищут не золота, и не ценностей, a драгоценностей иного порядка..."
"Путешествие в страну Офир" увидело свет незадолго до смерти писательницы. Боюсь, замысел так и не был доведен до конца: слишком много осталось в повести незавершенных сюжетных ответвлений, слишком напоминает она кордовскую тетрадь, в которой Франческо Руппи делал обрывочные заметки, требующие разъяснения когда-нибудь позже, когда найдется время. "Пишу напропалую... Хотелось бы дожить до конца своей книги..."
Остались незавершенными биографический роман о Василии Тредиаковском, повесть о ремесленниках "Лереу", посвященные сыну "Записки гвардии сержанта". И на рассказ о кружке из Сен-Дье де Вож, к которому присоединился юный Франческо Руппи, тоже не хватило ни времени ни сил.
Усилиями вдовы Марата Брухнова и одесских литературоведов в 2011 был издан сборник "Сильнее любви и смерти", включивший в себя поэтическое и мемуарное наследие Зинаиды Константиновны Шишовой. Тираж - 800 экземпляров. Издательство АСТ переиздало 3 исторических романа: "Великое плавание", "Путешествие в страну Офир" и "Джек-Соломинка". Не знаю, найдутся ли сейчас у них читатели.
Но я-то помню, как восторженный мальчишка, не ведая об опасности, усердно перечерчивал карту прокаженного; как лютый холод вымораживал рассудок и кровь родичей Бьярна Северянина; как Джоанна Друриком, умевшая любить и ненавидеть, отвечала своему палачу: "Я распахнула перед ним дверь обеими руками!"
Я могу грустить о ненаписанной книге.
В десять лет увлекают лихие сюжетные перипетии, а не тонкость чувств и богатство речи. И бог с ним, что персонажи весьма схематичны: полюбить их - его - все равно можно, потому что главный герой сам умеет любить. "Великое плавание" Зинаиды Шишовой рассказывало о путешествии Христофора Колумба. История, суть которой давно уже превратилась в фразеологизм, ставший синонимом банальности, была показана глазами обычного подростка. Искренний и отзывчивый, хотя и не самый проницательный на свете мальчишка радостно отправлялся в заморскую авантюру. Он видел все, хоть не все понимал сразу. Он разрывaлся между привязанностью к великолепному и слабому в своей одержимости мессиру адмиралу и к названному брату, до ума, отваги и благородства которого так отчаянно хотелось дотянуться. Переживать приходилось не за исход путешествия - он известен наперед, хотя сам путь долог и страшен, - а за испытания сердца. Потому что это повесть о верности, о людях - не героях и первопроходцах - просто о людях, которые ошибаются и платят за свои ошибки, которые дорожат дружбой и беззаветно преданны тем, кого любят. Конечно, паруса и каравеллы, а равно бури, непролазное Саргассово море, цинга и проказа, простодушные дикари и алчные завоеватели в ней тоже наличествуют на радость ценителям историй о плавающих и путешествующих. Так что книга была прочитана не раз и не два. И, естественно, хотелось узнать про то, что было потом.
С героем "Великого плавания", Франческо Руппи мы расстаемся на пороге юности. Добрейший синьор Томазо отправляет Франческо во Францию, дабы он стал всесторонне сведущим человеком и смог занять место, соответствующее его дарованиям. Предисловие подкрепляло надежды: "Это - первая книга о Колумбе. Историю его третьего и четвертого путешествий, его безвестной кончины,<...> а также дальнейшую биографию Франческо Руппи и Орниччо вы узнаете из повести "Путешествие в страну Офир". Продолжение попало мне в руки только через несколько лет. По сравнению с первой книгой, "Офир" был прискорбно худощав и с первых страниц привел в недоумение: Франческо Руппи, сорока лет, умирал на пустынном берегу Майорки. Дальнейшие главы рассказывали о счастливой случайности, спасшей его жизнь, и разных прочих происшествиях, но ни словом не касались третьего и четвертого путешествий Колумба и судьбы оставшегося в Америке Орниччо.
Неполные книжные циклы имеют над читательской душой страшную силу, заставляя пристально выискивать в том, что есть, намеки и подсказки на то, чего не достает.
Былой генуэзский мальчишка из "Великого плаванья" в "Путешествии в страну Офир" предстает давно простившимся с юностью, опустошенным человеком без крова и семьи, хотя и не без средств. Из отдельных фраз становилось понятно, что пребывание во Франции и безвестная кончина адмирала моря-океана все же имели место в судьбе героя: "Смерть Колумба. Потом - Париж… Фра Джованни Джокондо… Пакет, врученный Франческо для передачи в Сен-Дье в Вогезах." Не просто пакет - дневники Америго Веспуччи. Но как Франческо прожил добрых двадцать лет в Сен-Дье, почему покинул его ради откровенно надуманного поручения, отчего не слишком цеплялся за жизнь - повесть умалчивала. Одинокий и замкнутый, Руппи лишь вскользь роняет в разговоре со строптивой польской панной, чью любовь не решается принять: "Если у вас будет охота послушать, я расскажу вам, какие необыкновенные люди были в кружке герцога Ренэ…"
Послушать об этом и вправду было бы любопытно.
Герцог Рене II Лотарингский не только умело владел мечом, отстаивая нерушимость своих владений, но и щедро покровительствовал просвещению. При его попечительстве в 1500 году в небольшом городке Сен-Дье-де-Вож возникло ученое сообщество, получившее название "Gymnasium Vosgianum" - Вогезский Гимнасий. Возглавил его каноник и секретарь герцога Рене, Вотрен Люд. Основой Гимнасия послужила созданная Людом десятью годами ранее школа, принадлежавшая к "Братству общинной жизни" - религиозному и гуманистическому течению, широко распространившемуся в XV веке. Школа подчинялась непосредственно Риму, а целью ее была воспитательно-просветительская деятельность и книгопечатание. Тем же целям, только в более академическом ключе, был посвящен и Гимнасий: распространять науку путем преподавания или печатания ценных книг. В этой крошечной академии для общей работы на благо культуры объединились выдающиеся светские и духовные деятели, среди которых был поэт, знаток античных языков и умелый ксилограф Матиас Рингманн, картограф Мартин Вальдзеемюллер, латинист Жан Базен. Печатным станком ведал племянник Люда, Николя. Первым печатным изданием Гимнасия стал "Трактат о перспективе", о применении принципов перспективы в градостроительстве. Не забывали в Гимнасии и об образовательных целях: в 1509 году Матиас Рингманн подготовил к печати "Grammatica figurata" - школьное пособие для изучения латинской грамматики в игровой форме. Для усвоения правил использовалась колода карт с картинками, немного напоминающая традиционные карты таро.
Благодаря финансовой поддержке и связям герцога Рене и неистощимой энергии Вотрена Люда сообщество могло скупать редкие рукописи и даже тщательно уберегаемые от чужих глаз карты испанских, португальских и итальянских мореходов. Используя эту уникальную коллекцию документов, Рингманн и Вальдзеемюллер выправили и дополнили "Географию" Птолемея. В результате был создан "первый современный атлас мира". В 1507 году архив герцога Рене пополнился так называемыми письмами Содерини, содержащими краткое изложение четырех путешествий Америго Веспуччи в Новый Свет, - теми самыми письмами, которые в повести Шишовой должен доставить в Сен-Дье Франческо Руппи. Жан Базен перевел письма на общепринятый язык науки, латынь. Рингманн и Вальдзеемюллер, изучив записи о путешествиях Веспуччи, пришли к выводу, что Новый Свет представляет собой не остров, а целый континент. 25 апреля 1507 года в Сен-Дье был напечатан их труд "Cosmographiae Introductio" - "Введение в космографию с необходимыми для оной основами геометрии и астрономии. К сему четыре путешествия Америго Веспуччи и, кроме того, карта вселенной как в плоской, так и в глобусной форме тех частей света, о которых не знал Птолемей и которые открыты в новейшее время". На левой части новой карты мира впервые было указано название "Америка". За два года "Введение в космографию" выдержало два переиздания - одно в Сен-Дье, другое в Страсбурге. В 1513 году Вальдзеемюллер составил уточненную карту, упомянув о первенстве Колумба в открытии нового континента. Но было слишком поздно. Земли к западу от Атлантики уже получили свое имя, а богом забытый лотарингский городок превратился в один из важнейших центров науки, занимающейся описанием мира.
Вогезский Гимнасий просуществовал два десятилетия. Со смертью герцога Рене и Мартина Вальдзеемюллера деятельность сообщества понемногу сошла на нет. Но с 1990 Сен-Дье снова стал столицей географии: ежегодно в городе проводится Международный географический фестиваль, в рамках которого происходит награждение премией Вотрена Люда - наивысшей наградой в географическом мире.
Из кратких упоминаний в "Великом плавании" и "Путешествии в страну Офир" вырисовывается довольно ясный план трилогии об идущих за горизонт: "А что касается твоего вопроса, что люди ищут в том далеком краю и совершают туда плавания, то скажу: гонят их туда три наклонности человека. Первая - страсть к приключениям и славе. Вторая - жажда знаний, свойственная природе человека, и желание проверить, таковы ли на самом деле вещи, какими он себе их представляет. И третья - желание отыскать что-то новое, несмотря на все опасности, связанные с поисками".
Три неутолимых страсти, три романа: честолюбивый и трагический поход Колумба, поиск научной истины и, наконец, обретение собственного "нового света". Первая часть существует и в общем самодостаточна, третья претерпела изменения, вторая, к сожалению, так и не была написана...
Признаюсь, многие романы, прочитанные в период увлечения историко-приключенческой литературой, были ярче и живее книг Шишовой, в которых описания чужестранных мест оставались не более чем надписями на условных задниках театральной сцены. Но сопереживать героям получалось без труда. Это помнилось годами: мальчишка, трудно, горько признающий, что кумир его - тщеславен, слаб и несправедлив к людям, и все же до конца остающийся рядом; неудачливый старый художник, поставивший над своим сухопутным домом парус; честолюбивый и безмерно одинокий искатель новых земель. А еще зачаровывала россыпь любопытных сведений, между делом упомянутых автором. "Умный и знающий человек иногда по самому ничтожному поводу может сообщить другим полезные и интересные знания," - говорит один из ее персонажей. В этих книгах можно было найти рассказ о Генуе, где на улице сидели менялы на скамейках. По-итальянски скамейка - "банко". Над каждой скамейкой была фамилия ее владельца: "Иль банко ди Джакомо Фульчинелли", "Иль банко ди Томазо Эсколапеи". А на мраморном портале величественного здания золотыми буквами: "Иль банко ди Дженова" - "Генуэзский банк". И еще экскурс в этимологию: "il soldi" - деньги, "il soldato" - наемник, продающий свое искусство за деньги. Или упоминание о тонкостях использования печатей на папских грамотах и изумительных миниатюрах ирландских манускриптов. И о Жане Анго из Дьеппа, капере, судовладельце и спонсоре географических исследований. И об ирландце Иоанне Скоте Эуригене, ловко поставившем на место императора Карла Лысого.
От повестей Зинаиды Шишовой веяло незабытым детским восторгом, знакомым каждому читателю приключенческих книг:
Я помню, мы в детстве с тобою склонялись над этим листом, Наш путь был отмечен пунктиром, а гавани - красным крестом, Эахо, Табаско, Чиэпес - и много таинственных стран, И много таинственных знаков готовил для нас океан... Мы видели в узком проливе остатки старинных галер, А после мне ночью приснился в смешном парике кавалер, Как он, окруженный врагами, в порыве бессильной тоски, Швырнул свои судна на скалы движением узкой руки. Мы много видали с тобою, мой маленький, глупенький брат, И после таких приключений так скучно вернуться назад, И в чинной огромной столовой со старшей сестрой и отцом Сидеть над немецким спряженьем с усталым потухшим лицом.
Зинаида Константиновна Шишова родилась 23 сентября 1898 года в семье учителя. Ее отец преподавал математику в частной женской гимназии, мать - из обрусевшего французского дворянского рода. Детство не было счастливым: отец, заядлый игрок, не слишком обращал внимание на благополучие домочадцев. Уже с четвертого класса гимназии Зика, как называли ее близкие, начала зарабатывать, давая уроки. В 1916 году закончила гимназию. В 1917 году поступила на юридический факультет университета.
"1917 год. Февральская революция. Сказать по правде, я ее не заметила. Для меня она ничего не изменила... В аудитории Юридического факультета я впервые выступила с чтением стихов." В семнадцатом году инициативная группа студенческого Литературно художественного кружка активно вербует новых членов. Поэтические вечера привлекают изрядное количество публики. Поэтесса Аделина Адалис писала: "Нас томила неимоверная жадность к жизни, порождающая искусство… Нас томила участь великой судьбы, тайная и неясная мечта об участи Колумбов и полководцев". Новехонькое художественное объединение "Зеленая лампа" привлекает в свои ряды лучшие силы "Одесского Парнаса". В названии никаких притязаний на сходство с тем, знаменитым литературным кружком пушкинской поры не было. Просто в комнате, где молодые "зеленоламповцы" собрались впервые, на столе стояла лампа с распространенным тогда абажуром зеленого стекла. Лампу потом в пылу литературных баталий разбили и, кажется, долго восполняли нанесенный ущерб. Официальных собраний было недостаточно: общение продолжалось в "домашнем филиале". "Нам пятерым было меньше ста лет, а самому старшему из нас не минуло еще двадцати трех," - вспоминает Зинаида Шишова. - "Все сходились ко мне ежедневно к пяти часам дня. У меня в комнате не было стола и стульев. Двери тоже не было. Входили ко мне через окно."
Шишова жила в маленькой, "кукольной" комнатке на дачной улице под названием Французский бульвар. Вместе с ней в комнатке приютились белые, дареные "на счастье" фаянсовые слоники. Слоники были знамениты: хозяйка написала стихотворение, начинавшееся чудесной строкой: "На столе заблудились слоны... " Оно было опубликовано в "Первом альманахе Литературно-художественного кружка" и удостоено премии. Гости были не прочь подурачиться с фаянсовым стадом. Гостями были Багрицкий, Катаев, Олеша, Адалис, Славин. Захаживали Алексей Толстой и Наталья Крандиевская.
"Мы были безжалостны к себе и другим... Мы были волчата. Мы не баловали друг друга похвалами. Когда я прочла свой роман в стихах о любви и смерти Толи Фиолетова, и Багрицкий сказал, что это "очень хорошо", я подозрительно оглядела всех: я была уверена, что они надо мной издеваются." Стихи, которые похвалил Багрицкий, вошли в первый поэтический сборник Шишовой - "Пенаты", изданный тиражом 200 экземпляров. В середине шестидесятых Шишова писала одесскому краеведу Е.М.Голубовскому: "В 1919 году вышла книжечка моих стихов "Пенаты"… Настоящим знатокам поэзии книжечка эта ни к чему, а для меня дорога по-другому. Если что-нибудь услышите о "Пенатах" - очень прошу - напишите".
Стало страшно, когда погасла... Поднялась на нас темнота. Из лампады тяжелое масло Залило одежды Христа. Страшен лик от темного гнева, Расступилась черная падь... - Богородица, Присная Дева, - Ты не знала. Тебе не понять.
Сборник был опубликован без ведома Шишовой - после похорон Анатолия Фиолетова она долго болела. Зика Шишова и Толя Фиолетов вместе учились на юридическом факультете. Он был поэтом, участником "Зеленой лампы". И немного авантюристом. Когда-то гимназист Натан Шор и ученик реального училища Эдя Дзюбин разыграли цвета - фиолетовый и багровый - для своих nom de plume: учащимся запрещалось участвовать в публичных выступлениях. Так появились поэты Анатолий Фиолетов и Эдуард Багрицкий. Они были невозможно молодыми и самоуверенными.
Средь разных принцев и поэтов Я - Анатолий Фиолетов - Глашатай Солнечных Рассветов... Мой гордый знак - Грядущим жить.
Он мечтал о странствии в Индию - пешком! И с первых дней революции работал в уголовном розыске. Там же работал его младший брат, Осип, послуживший прототипом Остапа Бендера. Они все приятельствовали - братья Шор, братья Катаевы, Багрицкий, Олеша, Ильф. Это о Фиолетове-Шоре писал Валентин Катаев в романе-воспоминании "Алмазный мой венец": "Он был первым футуристом, с которым я познакомился и подружился. Он издал к тому времени на свой счет маленькую книжечку крайне непонятных стихов, в обложке из зеленой обойной бумаги, с загадочным названием «Зеленые агаты». Там были такие строки: «Зеленые агаты! Зелено-черный вздох вам посылаю тихо, когда закат издох». И прочий вздор вроде «…гордо-стройный виконт в манто из лягушечьих лапок, а в руке - красный зонт» - или нечто подобное, теперь уже не помню. Это была поэтическая корь, которая у него скоро прошла, и он стал писать прелестные стихи сначала в духе Михаила Кузмина, а потом уже и совсем самостоятельные. К сожалению, в памяти сохранились лишь осколки его лирики.
«Не архангельские трубы - деревянные фаготы пели мне о жизни грубой, о печалях и заботах… Не таясь и не тоскуя, слышу я как голос милой золотое Аллилуйя над высокою могилой».
В немногих сохранившихся стихах Анатолия Фиолетова юношеская высокопарность перемежается по-детски простыми, трогательными строчками. Кое-что можно прочесть на сайте Одесского литературного музея. Печатные же издания - удел коллекционеров: стихи "Глашатая солнечных рассветов" были опубликованы в феодосийском альманахе "Ковчег" в 1920 году. Изданный в 1990 году сборник стихов "О лошадях простого звания " вышел микроскопическим тиражом.
О ЛОШАДЯХ
На улицы спустился вечер зябкий И горестно мерцал в овальных лужах. Сновали исполнительно лошадки, Стараясь заслужить, как можно лучше, Физическим трудом свой скромный ужин. Уныло падал дождь, сочась из тучи, И лошади, зевавшие украдкой, Шептали про себя: «Как будет сладко, Домой часов в двенадцать воротившись, Овес сначала скушать, утомившись, Затем уснуть, к коллеге прислонившись...» О, сколько самообладания У лошадей простого звания, Не обращающих внимания На трудности существования!
ХУДОЖНИК И ЛОШАДЬ
Есть нежное преданье на Нипоне О маленькой лошадке, вроде пони, И добром живописце Канаоко, Который на дощечках, крытых лаком, Изображал священного микадо В различных положеньях и нарядах. Лошадка жадная в ненастный день пробралась На поле влажное и рисом наслаждалась. Заметив дерзкую, в отчаяньи великом Погнались пахари за нею с громким криком. Вся в пене белой и вздыхая очень тяжко, К садку художника примчалась вмиг бедняжка. А он срисовывал прилежно вид окрестный С отменной точностью, для живописца лестной. Его увидевши, заплакала лошадка: «Художник вежливый, ты дай приют мне краткий, За мною гонятся угрюмые крестьяне, Они побьют меня, я знаю уж заране...» Подумав, Канаоко добродушный Лошадке молвил голосом радушным: «О бедная, войди в рисунок тихий, Там рис растет, там можно прыгать лихо...» И лошадь робко спряталась в картине, Где кроется, есть слухи, и поныне.
***
Молодой носатый месяц разостлал платочек белый У подножья скользкой тучи и присел, зевнув в кулак. Пиджачок его кургузый, от прогулок порыжелый, На спине истерся очень и блестел как свежий лак. А над месяцем на нитях звезды сонные желтели, Холодел сапфирный сумрак, на земле пробило пять. И, поднявшись, вялый месяц шепчет звездам еле-еле: «Я тушу вас, не пугайтесь, - вам пора ложиться спать!»
***
Не архангельские трубы, - деревянные фаготы, пели мне о жизни грубой, про печали, про заботы. И теперь как прошлым летом, не грущу и не читаю, озаренный тихим светом, дни прозрачные считаю. Не грустя, и не ликуя, ожидаю смерти милой, золотого аллилуйя над высокою могилой. Милый Боже! Неужели я метнусь в благой дремоте? - Все прошло, над всем пропели деревянные фаготы.
Осенью 1918г. Анатолий Фиолетов женился на Зинаиде Шишовой. 24 октября 1918г. последний раз вместе с женой был на заседании "Зеленой лампы". А 14 ноября 1918г. инспектор уголовного розыска Фиолетов был средь бела дня застрелен бандитами. Ему было 22. "Смерть его была ужасна, нелепа и вполне в духе того времени," - напишет Катаев. - "Молодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшая на эстраде нашей "Зеленой лампы" как царица с двумя золотыми обручами на голове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи, теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильном холме и, задыхаясь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала и запихивала в рот могильную землю, как будто именно это могло воскресить молодого поэта..."
"Я и сейчас узнала бы его походку", - обронит Шишова в воспоминаниях о круге юных поэтов в Одессе 1918 года.
"А сердце стало, как ненужный груз, И новый день пугает новой болью."
После смерти мужа Шишова перестала писать. Вообще отошла от литературы. Спокойно и решительно закрыла дверь в юность.
Времена были трудные, смутные.
"Ананьевский комиссар Брухнов вербовал охотников в отряд по борьбе с бандитизмом. Под Ананьевом хозяйничали гандрабурские лесники, на Балту двигался Махно, на Одессу наступал атаман Григорьев.
Я уехала с Брухновым.
...За два дня мы проехали семьдесят пять верст. Наконец что-то случилось, и поезд совсем остановился. Я выглянула в дверь. Было раннее утро. На запасном пути догорал небольшой состав. Плечом плечу с нашим поездом стоял поезд Мишки Япончика - уже, очевидно, не первые сутки. Это было заметно по незначительным признакам оседлости - ведрам с кипятком, засыхающим на пути помоям, картофельной шелухе. О Мишке Япончике и людях его отряда пели песни в Одессе и рассказывали анекдоты. Я с интересом заглянула к ним.
Человек с добрым собачьим бельмом на глазу, голый по пояс, умывался из крошечной жестяной кружки. Мне показали Мишку Япончика. Он, тоже голый по пояс, стоял в классической позе, со скрипкой в руках. Скрипка взвизгивала и выдиралась из его пальцев, но он ловил ее подбородком и снова подымал смычок. Он был пьян. У ног его грудами были навалены финики.
Все это походило на сон."
"Фарфоровый божок одесского Парнаса, бубенчик рифм и стрекоза стихов" ходила в постолах, с наганом, стирала и готовила бойцам отряда. Была ранена. В 1921 они с Брухновым поженились (разница в возрасте 17 лет!), через год родилась дочь.
Ветер - за окном. Во тьме - ни зги, Вот сиди одна, огня не жги, Чтобы кто не выстрелил в окно. Господи, как страшно и темно! Ветер, ветер бьется как прибой. Лучше бы ты взял меня с собой! ... Что могу я? Штопать да стирать, Вечерком газету почитать, - Грамотных в отряде - ты да я. Славная зато у нас семья. Все видали мы: мороз и зной, Мой Брухнов, мой муж, товарищ мой! Вот пройдут тугие времена, Буду я хорошая жена... А покуда - был приказ мне дан Разобрать и вновь собрать наган. Это было на Днестре, у Дубоссар, Помнишь, мой суровый комиссар? ...Разобрать-то я разобрала, А собрать нагана не смогла! Как бы мне хотелось сохранить Право плакать, ревновать, любить, Право на доверия твое, Право на оружие мое - На испанский укороченный наган. ...Ветер бухает в ворота, как таран. Стану я (хоть страшно темноты), Стану я такой, как хочешь ты!
Потомок яицких казаков, портовик и сын портовика, Аким Брухнов, тем не менее, "грамоте ведал", получив образование нотариуса. На фронтах Первой мировой Брухнов заслужил три Георгиевских креста, из Гражданской вышел с тремя ромбами в петлице. Брухнов отнюдь не был поэтом, но революционной романтики было в нем с избытком. "Самый непрактичный человек из всех, кого я знала," - констатирует Шишова. Когда Аким Брухнов вернулся в Одессу с молодой женой, он был назначен инспектором рыбных промыслов Азово-Черноморского бассейна. В стране царила разруха и голод. "Тянет от Поволжья смертным ветерком", - ложились на бумагу строчки жены комиссара. Их новорожденная дочь умирала от голода. Убежденный коммунист и бессребренник комиссар Брухнов воспользоваться своим положением не мог и не хотел. Девочка не выжила. В 1924 году у Брухновых родился мальчик, его назвали революционным именем Марат. Зинаида Константиновна растила сына, с трудом сводя концы с концами. Автобиография Шишовой поражает фантасмагорическим послужным списком: служащая комиссии по охране художественных ценностей, боец отряда по борьбе с бандитизмом, заведующая яслями, статистик городской управы, налоговый инспектор, секретарь юрчасти треста "Коопхарч"...
Иногда она доходила до полного отчаяния, прорывавшегося в письмах к друзьям. В автобиографии отделается скупой строчкой: "В 1934 я умирала от белокровия (я каждый год от чего-нибудь умираю)." На помощь пришел друг одесской юности, Валентин Катаев, к тому времени прочно осевший в Москве. Он выслал деньги на поездку в Москву, устроил в санаторий, снял комнату, просто - кормил. Каждый день, обедом и ужином. А когда Шишова окрепла, заставил снова взяться за перо. Не за поэзию - Шишова к своим стихам относилась критично, называя их "дамским рукодельем", и хотя продолжала писать их всю жизнь, но в стол, для себя. Катаев предложил ей написать статью об Эдуарде Багрицком для сборника воспоминаний. Статья получилась.
Вернувшись в Одессу, Шишова взялась за рассказы. которые охотно публиковал первый "толстый" литературный журнал Советской России "Красная новь". Катаев же посоветовал попробовать силы в детской литературе, в исторических повестях. "Детгиз" был придирчив, но все же менее скован недреманым оком цензуры, чем "взрослые" издательства. Для Шишовой этот совет оказался буквально спасительным. В 1937 году закончена повесть "Великое плавание", на которую заключен договор с Детгизом. В том году ее муж, Аким Онуфриевич Брухнов, получил по сфабрикованному обвинению десять лет без права переписки, был сослан в Архангельские лагеря, где и погиб. "Члены семьи врага народа", Зинаида Константиновна с сыном нашли приют у сестры Брухнова, в пригородном рабочем поселке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Работы не было, маленькая семья бедствовала. Давние приятельницы, Ольга Римская-Корсакова и Наталья Крандиевская уговорили Шишову перебраться в Ленинград.
В 1940 Детгиз издает "Великое плавание". А Шишова уже работает над новым романом, "Джек-Соломинка", и параллельно пишет повесть "Город у моря" - об Одессе, интервенции и опять о мальчишках "среднего и старшего школьного возраста", таких, как ее сын. Шишова не раз говорила: "Все, что я писала - это для Марика и о нем. И еще немного о моем детстве."
"Город милый, город южный, Слезы капают с пера." Повесть шла трудно, претерпевала различные изменения, была дважды принята редакцией и снова отклонена. Герои казались редактору политически инфантильными, а сама книга безыдейной. До печати книга дошла уже после войны, значительно переделанная и переименованная в идеологически выдержанный "Год вступления 1918".
В войну Зинаида Шишова с сыном перенесли все тяготы ленинградской блокады. Эти страшные дни она описала в поэме, на время вернувшись к стихам. Стихи помогали отвлечься от голода и холода. Бумаги не было, Зинаида Константиновна диктовала стихи вслух, Марат запоминал. Потом, в Союзе писателей, куда Шишова через день ходила за пайком, стихи переносили на бумагу.
...Здесь не ступени - ледяные глыбы! Ты просишь пить, а ноги отекли, Их еле отрываешь от земли. Дорогу эту поместить могли бы В десятом круге в Дантовом аду... Ты просишь пить - и я опять иду И принесу - хотя бы полведра... Не оступиться б только, как вчера! Наш дом стоит без радио, без света, Лишь человеческим дыханием согретый... А в нашей шестикомнатной квартире Жильцов осталось трое - я да ты Да ветер, дующий из темноты... Нет, впрочем, ошибаюсь - их четыре. Четвертый, вынесенный на балкон, Неделю ожидает похорон.
Летом 1942 поэма "Блокада" прозвучала в эфире ленинградского радио. А издание книги неожиданно встретило сопротивление литературных чиновников, которые сочли стихи Шишовой упадническими и односторонними. После мучительных хождений по инстанциям, поэма все же появилась отдельным изданием в 1943 году.
Тогда же, в 1943 выходит из печати лучшая книга Зинаиды Шишовой - "Джек Соломинка", повесть о восстании Уота Тайлера. Хотя какой там Тайлер! Это была повесть о кентском Робин Гуде и его Мэриан. О рыцарственности и любви до гроба. О жизни грубой, грязной, чуждой милосердия, где никто не жил долго и счастливо. О девушке, тягостно ждущей рассвета, когда палач отрубит ей руку за то, что она спасла своего возлюбленного, королевского преступника: чем будет труднее пожертвовать, правой рукой? Или левой?.. Там была страна, захлестываемая чумой и произволом сильных, с благородными господами, не чуждающимися подлости, и подлым людом, поднимающимся до величия в попытке переделать мир - вдохновенной и трагической, одинаково беспощадной к злодеям и праведникам.
За повесть писательница взялась незадолго до войны, хотя замысел, похоже, вызревал давно - еще гимназисткой Зика Шишова написала "Балладу об Уоте Тайлере", которая получила известность у одесской учащейся молодежи. Стихи не сохранились, а повесть, написанная умно, горячо и немногословно, переиздавалась не раз.
Шишова писала медленно, дотошно выискивая и уточняя материал для своих повестей. Книги выходили с большими промежутками:
1940 - "Великое плавание"
1943 - "Джек-Соломинка"
1957 - "Год вступления 1918"
1962 - "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"
1977 - "Путешествие в страну Офир"
В "Путешествии в страну Офир" я люблю не ту книгу, какая есть - скомканные описания, неоконченные мысли, разваливающийся сюжет и торопливый финал, - а ту, которая могла бы быть.
Этой повести Шишова посвятила последние десять лет своей жизни, сознавая, что время неумолимо ускоряет бег. Она делилась в письмах к друзьям:
"Моя новая книга - это возражение на мою старую книгу - "Великое плавание" - о Колумбе. На самом деле открыли-то новый материк не испанцы и не португальцы и даже - не китайцы, а исландцы и ирландцы еще в одиннадцатом веке!
... Я сейчас завалена материалами на трех языках. Открытие в Северной Америке так называемого "Кенсингтонского камня" с рунами исландскими - примерно 9-10 века - событие совсем недавнее, все очень интересно...
В сентябре мне стукнет уже 72, надо торопиться. Моя "Офир" еще не закончена, привалило много новых материалов... Я уже в пятый раз получаю отсрочку, вернее, перезаключаю договор. Повесть эта меня буквально увлекает и я - больная или здоровая - работаю по 12-13 часов в сутки. Ведь кроме "писанины", есть еще и обширная "читанина".
Ездить в библиотеку ей было уже не по силам, подводило сильно пошатнувшееся здоровье, и Шишова составляла длинные списки литературы, которую сын должен был добыть и привезти ей. Новый источник мог побудить Зинаиду Константиновну заново переписать книгу. Менялся сюжет, смещались акценты.
"Теперь - об Офир: ее искали повсюду, <...> испанцы искали ее в Индиях, португальцы на Соломоновых островах...
Но я пишу не о географической Офир, а о сокровищах духа, если можно так сказать. Герои ищут не золота, и не ценностей, a драгоценностей иного порядка..."
"Путешествие в страну Офир" увидело свет незадолго до смерти писательницы. Боюсь, замысел так и не был доведен до конца: слишком много осталось в повести незавершенных сюжетных ответвлений, слишком напоминает она кордовскую тетрадь, в которой Франческо Руппи делал обрывочные заметки, требующие разъяснения когда-нибудь позже, когда найдется время. "Пишу напропалую... Хотелось бы дожить до конца своей книги..."
Остались незавершенными биографический роман о Василии Тредиаковском, повесть о ремесленниках "Лереу", посвященные сыну "Записки гвардии сержанта". И на рассказ о кружке из Сен-Дье де Вож, к которому присоединился юный Франческо Руппи, тоже не хватило ни времени ни сил.
Усилиями вдовы Марата Брухнова и одесских литературоведов в 2011 был издан сборник "Сильнее любви и смерти", включивший в себя поэтическое и мемуарное наследие Зинаиды Константиновны Шишовой. Тираж - 800 экземпляров. Издательство АСТ переиздало 3 исторических романа: "Великое плавание", "Путешествие в страну Офир" и "Джек-Соломинка". Не знаю, найдутся ли сейчас у них читатели.
Но я-то помню, как восторженный мальчишка, не ведая об опасности, усердно перечерчивал карту прокаженного; как лютый холод вымораживал рассудок и кровь родичей Бьярна Северянина; как Джоанна Друриком, умевшая любить и ненавидеть, отвечала своему палачу: "Я распахнула перед ним дверь обеими руками!"
Я могу грустить о ненаписанной книге.