Сколько пепла остается от человека? Часть 2-я.
Окончание. Начало здесь: http://one-way.livejournal.com/420260.html
[……]
Из ваших бывших товарищей по крематорию кто нибудь живет теперь в Израиле?
Да. Шмуэль Лемке живет в Гив’ат а-Шелоша. Но он не хочет вспоминать об этом. Пятнадцать лет назад мой друг из Кфар Сабы, бывший узник Освенцима, сообщил мне, что у него для меня сюрприз. Он привез меня в Гив’ат а-Шелоша, остановился у одного дома и сказал: «Это Лемке.» Мы подошли к нему, но он меня не сразу узнал. А когда вспомнил, принялся плакать и умолять меня не рассказывать его жене о том, что он работал в Зондеркоманде.
Существовали ли какие-то отношения между вами и вашими немецкими надсмотрщиками и тех, кого вы хорошо знали и с кем разговаривали?
Мы постоянно общались с нашими охранниками. Они находились с нами потоянно, и они на самом деле были ОК. Они совсем не доставляли нам хлопот. Один из охранников был из Голландии, хороший парень, чудесный просто. Мы не могли понять, как этот голландец оказался в СС. Другой эсэсовец, постарше, тоже был хороший человек. Однажды он исчез, и никто о нем больше не слышал. Кто знает, что с ним сталось? Его сменили, и он больше не вернулся. Кроме Отто Молла (про него см. Например тут и тут) в крематории был еще один начальник: эсэсовец Фухс. Однажды вечером он созвал нас всех и прочел длиную речь. Вот, сказал он, я покидаю Биркенау, чтобы сражаться за свою родину.
Можно сказать, что охрана обращалась с нами сносно. Им не разрешалось бить членов Зондеркоманды, потому что все знали, что нам скоро конец.
Вы запомнили Отто Молла?
Да, он был начальником Зондеркоманды, полоумный садист. Если Молл являлся в крематорий, это означало, что случилось что-то важное или ужасное. Молл ездил на мотоцикле, и носил врачебный халат поверх военной формы. Он, его жена и двое детей жили в доме в нескольких километрах от Биркенау. С нами в крематории работали двое венгров, отец и сын. Однажды сын проходил возле забора с колючей проволокой, и Молл вытащил свой револьвер, выстрелил в него и ранил.
За что?
Просто так, ни за что. Он был полоумный. Настоящий садист. Однажды привели 200-250 едва живых польских евреев. Молл привел их в помощь Зондеркоманде. Но они уже не могли ходить. В газовую камеру надо было спускаться по ступенькам. У нас был металлический инструмент для разбивания костей. Когда они пошли вниз по лестнице, Молл бросил им в голову эту железяку и убил наповал двоих или троих. Затем сам спустился вниз и велел начальнику отделения застрелить каждого из них из винтовки - всех 250 заключенных. И в конце концов Молл убил их собственными руками. Один, два, три, десять, двадцать... да, вот так вот Молл и убил все 250 человек. Сам, из винтовки.
Один из греков, Жак Бенбенисти, был художником. Молл привел его к себе домой, написать несколько картин. Застрелил его, как только они вернулись в лагерь.
Еще история про Молла. Был вторник, я работал в бункере возле Крематория III [IV], мы таскали тела из газовой камеры. Там было несколько греков. У одного из рук выскользнул труп и упал на пол. Случайно оказавшийся там невовремя Молл вытащил револьвер и застрелил того грека. Он был нечеловек. Убийство для него было детской игрой - он пришел, вытащил свой револьвер и выстрелил. Не важно, в кого. Таков был Молл. Самый страшный из них из всех.
Я слышал, что после Освенцима Молла перевели в другой лагерь, в Кулице, где он спросил начальника лагеря «Зачем вы держите всех этих людей заключенными? Давайте всех их перестреляем, и дело с концом.» Начальник лагеря ответил: «Убивай людей в своем лагере. Здесь я начальник, и никому не причиню вреда.»
Он попал в плен к русским. Заключенные разорвали его на кусочки. Какая разница? У него на совести уже были сотни убийств. Таков был Молл.
[…..]
Сколько времени вы работали в Зондеркоманде?
С 15-го мая 1944-го по 18-е января 1945-го - всего восемь месяцев.
Как вы могли так долго проработать в этом аду?
Это правда, что заключенные лагеря глядели смерти в глаза каждый день, их избивали, трагедия за трагедией. Но мы видели самое ужасное. Мы исполняли грязную работу Холокоста. Восемь месяцев я провел в Зондеркоманде, восемь полных месяцев ужаса. Тяжелейший труд, особенно первые несколько дней. Каждый боялся найти родных среди мертвецов. Первое время было самым тяжелым. Но поверьте мне, человек ко всему привыкает. В ночную смену, в полночь, я бывало сидел рядом с телом мертвого человека, не испытывая при этом никаких чувств. Три минуты работы - полчаса отдыха. Я знал, что меня уничтожат за одно неверное движение. Так что я исполнял мою работу, и честно сказать, за всё мое время в Зондеркоманде ни один немец не тронул меня пальцем. Доставалось только смутьянам. Именно их всех и уничтожили.
У вас было время задуматься над тем, чему вы были свидетелем?
Сначала всё это было очень больно. Я не мог понять то, что видели мои глаза - что всё, что остается от человеческого существа, это полкило пепла. Иногда мы говорили об этом, но к чему? У нас был какой-то выбор? Побег не представлялся возможным, мы не знали языка. Я работал, хотя знал, что моих родителей уничтожили вот так же. Ничего нет хуже этого. Через две-три недели я привык. Иногда ночью я мог положить руку на труп, и мне было всё равно. Мы работали как машины. Нужно было оставаться сильным, чтобы выжить и рассказть о том, что творилось в этом аду. Действительность доказывает, что люди страшнее зверей. Да, мы были звери. У нас не осталось эмоций. Мы иногда сомневались в том, что мы еще люди.
Мне трудно понять, как вы могли петь после смены в газовой камере или у печей.
Ну, как я уже сказал, мы были не только машины. Звери. Мы ни о чем не думали. Только об одном - выжить и сбежать.
Вы продолжали верить в Бога?
Я не религиозен, но я всегда верил в Бога. И верю до сих пор. Я не оставлял Бога.
Вы, должно быть, были подавлены отчаянием и безысходностью
Я никогда не отчаивался. Когда я попал туда, все говорили: «Мы все умрем, нам никогда не выбраться отсюда.» Я сказал только: «Я хочу жить!» Я говорил это с самого начала. Я был оптимист. Таким я вошел туда, таким я оставался на протяжении всей моей работы в Зондеркоманде, и я вышел оттуда таким. Я знал, что выживу.
Вам было страшно?
Нет. Я ничего не боялся. Я не задумывался о страхе или о смерти. Я был оптимист. Всё время я повторял себе: «Я выберусь отсюда.» Все удивлялись: «О чем ты, как отсюда выбраться, ты что? Не видишь, что делается?»
Один мой друг был пессимист. Ныл постоянно и я сказал: «Кончай ныть. Мужчина не плачет.» Это жизнь - бери от нее лучшее. Не дрейфь. Жизнь не всегда праздник. Я никогда не боялся ни немцев ни кого либо еще. Держал голову высоко, смотрел прямо. Таким я был тогда, таким я остался и поныне.
В июне или июле 1944-го начались разговоры о восстании и о планировании побега из лагеря. Там был еврей из России, майор, и другой - капитан из Греции по имени Йосеф Барух. Он погиб незадолго до освобождения. Они вместе придумали план.
В сентябре 1944-го немцы объявили, что работы недостаточно, и они переводят двести зондеркомандо из крематория в другое место. Они отобрали две сотни ветеранов Зондеркоманды и расстреляли их в трех-четырех километрах за воротами Освенцима. Мы ничего не знали об этом. В то время в крематории еще хватало работы. Вдруг команда: «Все наверх - по комнатам.» На вопрос, почему, нам ответили, что русские летчики убили немецких солдат, и что в этот раз мы не будем сжигать тела, это сделают немцы. Нам это показалось странным: солдат, павший в сражении, достоин лучшего погребения - с крестом и именем на могиле. Кто их сжигает? Но приказ есть приказ, и мы отправились наверх в семь вечера и оставались там до одиннадцати. За это время немцы сожгли 200-250 трупов. Еще до этого, около семи вечера, мы слышали, как один за другим подъезжали грузовики, видели свет фар. Двое немецких солдат встали у наших ворот, и тогда-то мы и услышали команду по-немецки.
Мы не знали, что это всё означало. Грузовики въехали во двор крематория. Мы смотрели вниз, но было темно и ничего не видно. Нам разрешили спуститься около одиннадцати. Немцы убрались, остались только двое охранников - двое на дневную и двое на ночную смену. Мы открыли дверь - и увидели одежду наших товарищей, двухсот человек зондеркомандо. Немцы сожгли их сами, чтобы мы не заметили их смерти. Они боялись, что это приведет к восстанию. Ранним октябрем 44-го, субботним утром, через четыре дня после Судного Дня, я пришел пришел в женский лагерь к моей жене и сказал ей: «Очень может быть, что мне недолго осталось здесь быть: мы готовим восстание.»
Вам было известно о восстании до его начала?
Да, мы знали о нем. Мы получили инструкции.
Кто вам рассказал?
Тот греческий офицер, Йосеф Барух, и русский майор. Много раз выбирали даты намечавшегося восстания, и откладывали его, в основном потому, что различные группы подпольщиков Освенцима не могли договориться. У нас был план уничтожить несколько эсэсовцев и сбежать.
Что в результате получилось?
Мы не привели план в исполнение, было слишком много трудностей. Каждое воскресенье в крематориях находились одиннадцать или двенадцать солдат с автоматами. В каждом крематории было лишь по двое охранников. Мы хотели подкрасться к ним со всех сторон, схватить их, забрать как можно больше оружия и быстро убежать, но это у нас не получилось. По плану мы были готовы умереть за весь лагерь, но ничего из этого не вышло. Мы не сделали того, что должны были. В день большого восстания Зондеркоманде было велено закочить работу, потому что поезда кончились. И некоторым из нас приказали «пойти в Сауну». Мы в Крематории II [III] решили туда не идти, потому что поняли, что с нами там покончат. Нас начали избивать. Мы всё еще ни о чем не знали (***о восстании***), как вдруг услышали стрельбу. Мы сказали себе, что лучше будет переждать здесь. Мы принялись кричать через дорогу в Крематорий I [II]: «Что у вас происходит?», но никто не отвечал. К тому времени в Крематории I [II] никого не осталось. Позже оказалось, что там не было охраны. Народ сбежал, но немцы перестреляли всех в километре за лагерем.
Пока снаружи шел бой, в Крематорий III [IV] явились двое греческих евреев - офицер артиллерии по имени Рудо и некто по имени Ицхак Барсилай. Там была взрывчатка, и они взорвали всё к чертовой матери. Все 750 человек зондеркомандо из Крематория III [IV] погибли, кроме капо Элиезера, который сбежал к нам. (***Эта цифра неверна. В ходе восстания двенадцатой Зондеркоманды немцы убили 280 зондеркомандо из Крематориев III [IV] и IV [V], 171 зондеркомандо из Крематория I [II] и 1 зондеркомандо из Крематория II [III] - всего 452 человека.***)
Взрыв произошел через 15 минут. В Крематории III [IV] были спрятаны гранаты, полученные членами Зондеркоманды от рабочих, не являвшихся заключенными - поляков, которые продали им взрывчатку за деньги. (***Свидетель Яаков Габай снова ошибается - нам известно, откуда у двенадцатой Зондеркоманды взрывчатка, вот эта история: http://one-way.livejournal.com/386281.html ***) Внезапно появились 20 немцев с собаками. Нас пересчитали - все были на месте. Нас было ровно сто человек. Нас привели вниз - все сто человек зондеркомандо из Крематория II [III] - в крематорий и заперли в комнате на полчаса. Через какое-то время явился Kommandofuhrer, и спросил, кто сломал его велосипед. Два брата поднялись и сознались. Офицер застрелил только одного из них и велел другому сжечь тело брата.
Через 15 минут из строя велели выйти пятерым. Я был одним из первой пятерки. Нас привели в Крематорий I [II] и велели приняться за работу. В шесть вечера нам привезли на телегах трупы 850 заключенных зондеркомандо. Сперва нам велели сжечь 750 человек из Крематория III [IV], где произошло восстание, а потом они привезли тела еще сотни человек из Крематория I [II], сбежавших и затем пойманных за пределами лагеря. Когда мы начали сжигать, завыла сирена.
Мы сразу прекратили работу и сели. Потом продолжили опять. Мы сказали себе, что наша очередь придет, как только мы всех сожгем. Мы ждали десять минут, пятнадцать. Явился эсэсовец, сказал: «Подождите еще несколько минут, и мы вас убьем.» Мы решили, что нас, конечно, убьют, но немцы должны получить по заслугам. В полночь пришел начальник лагеря и говорит: «Я получил приказ от Гитлера оставить вас, рабочих Крематория II [III], в живых, потому что вы не участвовали в восстании и оставались на рабочем месте.» Мы думали, это обычный немецкий блеф, и нас, конечно, наутро убьют. На следующий день, всё было сожжено и уничтожено...
[……]
Почему же не было восстания в Крематории II [III]?
Трудно сказать. Мы были точно так же готовы, как остальные, но у нас не было возможности. Восстание надо было начинать на неделю раньше, но немцы вдруг прислали подкрепление в две тысячи солдат. Мы решили, что риск был бы неоправданым. Через несколько дней они ушли из лагеря, и мы назначили дату восстания на воскресенье, 7-е октября. Мы знали, что двоих охранников мы одолеем без труда и сразу убежим из лагеря. В пять вечера нас охраняли одиннадцать автоматчиков. Мы решили наброситься на них и захватить их оружие. Мы прикинули, что одного из нас точно убьют, но с оружием у нас больше шансов прорваться и освободить часть Биркенау.
Еще мы держали связь с партизанами. Русский майор из Крематория I [II] наладил эту связь. Поляки, работавшие в лагере, помогали ее поддерживать. У нас был план, но не подвернулось возможности его выполнить. Народ в Крематории I [II] убежал, не сообщив нам о начале восстания. Мы не знали, что происходит, и опоздали. Мы слышали стрельбу, мы услышали взрыв, но мы не знали, что именно и где именно происходило. Мы остались одни, и наше неучастие в восстание, возможно, спасло нам жизнь. Иначе нас бы тоже казнили.
Когда прекратились убийства в газовых камерах?
Казни продолжались до 31-го Октября 1944-го. (***убийства людей в газовых камерах закончились 2-го Ноября 1944.***)
Как вы думали, восстание сыграло роль в прекращении уничтожения людей в газовых камерах?
Ни малейшего. Поезда всё равно уже больше не приходили, так что это не имело значения. Через двадцать дней после восстания лавочку прикрыли насовсем, а затем начали разрушать крематории. Мы тогда страшно боялись, что нас убьют, чтобы никто в мире не узнал правду об Освенциме.
Как вам удалось дожить до освобождения?
1-го ноября я получил приказ разрушить крематории. Мы и другие заключенные лагеря Освенцим занимались этим до 18-го января 1945 года. В тот день мы начали работу в десять утра, но нам быстро приказали вернуться. Явился комендант лагеря и сообщил нам, что сегодня мы покидаем Биркенау. Потом приказ: «Зондеркомандо - отойдите в сторону!» Мы были уверены, что пришел наш черед, и что вечером нас казнят.
Вы помните, о чем вы говорили?
Мы договорились, что убьем любого немца, до того, как он убьет нас. Мы не собирались идти на казнь как бараны на бойню.
Как вы собирались убивать немцев?
Ножами. У нас были хорошие ножи.
Откуда у вас ножи?
Мы всегда носили их в карманах. Без ножа никуда.
Зачем они вам?
Хлеб резать, всё такое.
А для работы?
Нет. Покидая Биркенау мы не взяли ножи с собой, оставили их там.
Как вы думаете, почему немцы не убили вас перед эвакуацией лагеря? Не могли же они нарочно оставить в живых членов Зондеркоманды.
Никто, на самом деле, этого не знает. Видимо, мы смогли смешаться с остальными заключенными, и нас никто уже не мог от них отличить. А затем начался такой бардак, что эсэсовцы уже не могли нас охранять.
К счастью, в последний момент мы решили уходить с остальным населением лагеря. Сперва мы отправились на склады и забрали хлеб, маргарин, мясо, одежду и одеяла. Между пятью и пятью пятнадцатью вечера 18-го января 1945 года мы ушли из Биркенау в главный лагерь, Освенцим.
Мы находились в Освенциме до полуночи. Дул ледяной ветер; было минус двадцать и валил снег. В ту ночь начался марш смерти. Освенцим остался позади. Каждую минуту мы слышали выстрел. Убивали всех, кто не мог идти. Снег был красным от крови. Около десяти утра следующего дня мы дошли до польской деревни. Тогда-то и сбежали несколько заключенных, бывших родом из Польши и знавших язык и дороги. Затем мы пришли в Братиславу. Немцы всё время шли с нами и наздирали за нами. Всякого, кто замедлял шаг или падал, расстреливали на месте. Первую ночь мы провели в какой-то деревне, на улице возле амбаров, пока немцы спали в тепле внутри амбаров. На следующий день всё повторилось. На третий день мы добрались до какого-то города и спали в комнатах. Наутро марш продолжился. Затем нас восемь дней везли куда-то в открытых вагонах; мы ели только снег. 2-го или 3-го февраля 1945 года мы приехали в Маутхаузен.
[…..]
Как вас освободили?
[….] 5-го мая мы вышли на перекличку. Двенадцать тысяч человек. Мы слышали, как издалека приближаются американские танки. Все заорали хором: «Американцы идут!» Немецкие охранники ответили, что это не могут быть американцы, потому что Германия победила в войне.
Как только началась перекличка, распахнулись ворота и вкатились танки. Охрана тут же сбежала. Через пять минут американский командир уже был наверху смотровой вышки. Он отодвинул пулемет и крикнул: «С этого момента все люди братья, кроме немцев!» Так меня освободили.
Это было странное чувство. Мы не были счастливы. Да, война закончилась, но у нас, у евреев, не осталось ни родителей ни семей. Никто не выжил.
[…..]
Почему вы вернулись в Грецию?
У меня там еще оставались родные; еще были живы мои дядья. Когда через четыре месяца после освобождения я вернулся в Грецию, я не мог привыкнуть к тамошней атмосфере. Было больно видеть Салоники без евреев. Я бродил по городам, в которых бывал мальчишкой, пытался вернуться в цивилизацию, но не смог. Искал в Салониках родственников, но нашел только друзей. Меня спрашивали, из каких джунглей я вернулся.
Вы кому-нибудь рассказали историю вашей жизни в Освенциме?
Зачем? Я не мог передать действительность, в которой мы жили там. Когда я наконец снова стал членом общества, и у меня появилась возможность задуматься и вспомнить прошлое, это оказалось очень больно. И до сих пор больно говорить об этом.
[…..]
Стыдно ли вам рассказывать об этом?
Нет, моя совесть чиста. Позор на немцах, а не на мне. Мне больно, но не стыдно.
Знает ли обо всем ваша дочь?
Конечно. И мои внуки тоже. У меня двенадцатилетний внук; он всё записал. И двум внучкам я тоже всё рассказал. Они все всё знают. Я всё им рассказываю, еще с тех пор, как они были совсем маленькими.
[…..]
Где теперь ваш брат?
Мой брат последние тридцать восемь лет живет в Соединенных Штатах. Он был вместе со мной в Зондеркоманде, но он не хочет ни рассказывать об этом, ни слышать об этом, ни вспоминать.
В вашей повседневной жизни чувствуете ли вы следы того времени, остается ли оно с вами по сей день?
Всё в прошлом. Я оставил всё позади. Я выжил, потому что я вошел в Освенцим с надеждой выйти оттуда. Я выжил, потому что я оптимист. И сейчас, сидя здесь и рассказывая вам всё, я спрашиваю себя: «Как может человеческое существо вынести всё это?» Знаете, человек тверже железа. C’est la vie, mon cher ami - пройти, пережить и отбросить.
Яаков Габай, фотография:
Перевод с английского "We Wept Without Tears" by Gideon Greif, ISBN-13: 978-0-300-10651-0
[……]
Из ваших бывших товарищей по крематорию кто нибудь живет теперь в Израиле?
Да. Шмуэль Лемке живет в Гив’ат а-Шелоша. Но он не хочет вспоминать об этом. Пятнадцать лет назад мой друг из Кфар Сабы, бывший узник Освенцима, сообщил мне, что у него для меня сюрприз. Он привез меня в Гив’ат а-Шелоша, остановился у одного дома и сказал: «Это Лемке.» Мы подошли к нему, но он меня не сразу узнал. А когда вспомнил, принялся плакать и умолять меня не рассказывать его жене о том, что он работал в Зондеркоманде.
Существовали ли какие-то отношения между вами и вашими немецкими надсмотрщиками и тех, кого вы хорошо знали и с кем разговаривали?
Мы постоянно общались с нашими охранниками. Они находились с нами потоянно, и они на самом деле были ОК. Они совсем не доставляли нам хлопот. Один из охранников был из Голландии, хороший парень, чудесный просто. Мы не могли понять, как этот голландец оказался в СС. Другой эсэсовец, постарше, тоже был хороший человек. Однажды он исчез, и никто о нем больше не слышал. Кто знает, что с ним сталось? Его сменили, и он больше не вернулся. Кроме Отто Молла (про него см. Например тут и тут) в крематории был еще один начальник: эсэсовец Фухс. Однажды вечером он созвал нас всех и прочел длиную речь. Вот, сказал он, я покидаю Биркенау, чтобы сражаться за свою родину.
Можно сказать, что охрана обращалась с нами сносно. Им не разрешалось бить членов Зондеркоманды, потому что все знали, что нам скоро конец.
Вы запомнили Отто Молла?
Да, он был начальником Зондеркоманды, полоумный садист. Если Молл являлся в крематорий, это означало, что случилось что-то важное или ужасное. Молл ездил на мотоцикле, и носил врачебный халат поверх военной формы. Он, его жена и двое детей жили в доме в нескольких километрах от Биркенау. С нами в крематории работали двое венгров, отец и сын. Однажды сын проходил возле забора с колючей проволокой, и Молл вытащил свой револьвер, выстрелил в него и ранил.
За что?
Просто так, ни за что. Он был полоумный. Настоящий садист. Однажды привели 200-250 едва живых польских евреев. Молл привел их в помощь Зондеркоманде. Но они уже не могли ходить. В газовую камеру надо было спускаться по ступенькам. У нас был металлический инструмент для разбивания костей. Когда они пошли вниз по лестнице, Молл бросил им в голову эту железяку и убил наповал двоих или троих. Затем сам спустился вниз и велел начальнику отделения застрелить каждого из них из винтовки - всех 250 заключенных. И в конце концов Молл убил их собственными руками. Один, два, три, десять, двадцать... да, вот так вот Молл и убил все 250 человек. Сам, из винтовки.
Один из греков, Жак Бенбенисти, был художником. Молл привел его к себе домой, написать несколько картин. Застрелил его, как только они вернулись в лагерь.
Еще история про Молла. Был вторник, я работал в бункере возле Крематория III [IV], мы таскали тела из газовой камеры. Там было несколько греков. У одного из рук выскользнул труп и упал на пол. Случайно оказавшийся там невовремя Молл вытащил револьвер и застрелил того грека. Он был нечеловек. Убийство для него было детской игрой - он пришел, вытащил свой револьвер и выстрелил. Не важно, в кого. Таков был Молл. Самый страшный из них из всех.
Я слышал, что после Освенцима Молла перевели в другой лагерь, в Кулице, где он спросил начальника лагеря «Зачем вы держите всех этих людей заключенными? Давайте всех их перестреляем, и дело с концом.» Начальник лагеря ответил: «Убивай людей в своем лагере. Здесь я начальник, и никому не причиню вреда.»
Он попал в плен к русским. Заключенные разорвали его на кусочки. Какая разница? У него на совести уже были сотни убийств. Таков был Молл.
[…..]
Сколько времени вы работали в Зондеркоманде?
С 15-го мая 1944-го по 18-е января 1945-го - всего восемь месяцев.
Как вы могли так долго проработать в этом аду?
Это правда, что заключенные лагеря глядели смерти в глаза каждый день, их избивали, трагедия за трагедией. Но мы видели самое ужасное. Мы исполняли грязную работу Холокоста. Восемь месяцев я провел в Зондеркоманде, восемь полных месяцев ужаса. Тяжелейший труд, особенно первые несколько дней. Каждый боялся найти родных среди мертвецов. Первое время было самым тяжелым. Но поверьте мне, человек ко всему привыкает. В ночную смену, в полночь, я бывало сидел рядом с телом мертвого человека, не испытывая при этом никаких чувств. Три минуты работы - полчаса отдыха. Я знал, что меня уничтожат за одно неверное движение. Так что я исполнял мою работу, и честно сказать, за всё мое время в Зондеркоманде ни один немец не тронул меня пальцем. Доставалось только смутьянам. Именно их всех и уничтожили.
У вас было время задуматься над тем, чему вы были свидетелем?
Сначала всё это было очень больно. Я не мог понять то, что видели мои глаза - что всё, что остается от человеческого существа, это полкило пепла. Иногда мы говорили об этом, но к чему? У нас был какой-то выбор? Побег не представлялся возможным, мы не знали языка. Я работал, хотя знал, что моих родителей уничтожили вот так же. Ничего нет хуже этого. Через две-три недели я привык. Иногда ночью я мог положить руку на труп, и мне было всё равно. Мы работали как машины. Нужно было оставаться сильным, чтобы выжить и рассказть о том, что творилось в этом аду. Действительность доказывает, что люди страшнее зверей. Да, мы были звери. У нас не осталось эмоций. Мы иногда сомневались в том, что мы еще люди.
Мне трудно понять, как вы могли петь после смены в газовой камере или у печей.
Ну, как я уже сказал, мы были не только машины. Звери. Мы ни о чем не думали. Только об одном - выжить и сбежать.
Вы продолжали верить в Бога?
Я не религиозен, но я всегда верил в Бога. И верю до сих пор. Я не оставлял Бога.
Вы, должно быть, были подавлены отчаянием и безысходностью
Я никогда не отчаивался. Когда я попал туда, все говорили: «Мы все умрем, нам никогда не выбраться отсюда.» Я сказал только: «Я хочу жить!» Я говорил это с самого начала. Я был оптимист. Таким я вошел туда, таким я оставался на протяжении всей моей работы в Зондеркоманде, и я вышел оттуда таким. Я знал, что выживу.
Вам было страшно?
Нет. Я ничего не боялся. Я не задумывался о страхе или о смерти. Я был оптимист. Всё время я повторял себе: «Я выберусь отсюда.» Все удивлялись: «О чем ты, как отсюда выбраться, ты что? Не видишь, что делается?»
Один мой друг был пессимист. Ныл постоянно и я сказал: «Кончай ныть. Мужчина не плачет.» Это жизнь - бери от нее лучшее. Не дрейфь. Жизнь не всегда праздник. Я никогда не боялся ни немцев ни кого либо еще. Держал голову высоко, смотрел прямо. Таким я был тогда, таким я остался и поныне.
В июне или июле 1944-го начались разговоры о восстании и о планировании побега из лагеря. Там был еврей из России, майор, и другой - капитан из Греции по имени Йосеф Барух. Он погиб незадолго до освобождения. Они вместе придумали план.
В сентябре 1944-го немцы объявили, что работы недостаточно, и они переводят двести зондеркомандо из крематория в другое место. Они отобрали две сотни ветеранов Зондеркоманды и расстреляли их в трех-четырех километрах за воротами Освенцима. Мы ничего не знали об этом. В то время в крематории еще хватало работы. Вдруг команда: «Все наверх - по комнатам.» На вопрос, почему, нам ответили, что русские летчики убили немецких солдат, и что в этот раз мы не будем сжигать тела, это сделают немцы. Нам это показалось странным: солдат, павший в сражении, достоин лучшего погребения - с крестом и именем на могиле. Кто их сжигает? Но приказ есть приказ, и мы отправились наверх в семь вечера и оставались там до одиннадцати. За это время немцы сожгли 200-250 трупов. Еще до этого, около семи вечера, мы слышали, как один за другим подъезжали грузовики, видели свет фар. Двое немецких солдат встали у наших ворот, и тогда-то мы и услышали команду по-немецки.
Мы не знали, что это всё означало. Грузовики въехали во двор крематория. Мы смотрели вниз, но было темно и ничего не видно. Нам разрешили спуститься около одиннадцати. Немцы убрались, остались только двое охранников - двое на дневную и двое на ночную смену. Мы открыли дверь - и увидели одежду наших товарищей, двухсот человек зондеркомандо. Немцы сожгли их сами, чтобы мы не заметили их смерти. Они боялись, что это приведет к восстанию. Ранним октябрем 44-го, субботним утром, через четыре дня после Судного Дня, я пришел пришел в женский лагерь к моей жене и сказал ей: «Очень может быть, что мне недолго осталось здесь быть: мы готовим восстание.»
Вам было известно о восстании до его начала?
Да, мы знали о нем. Мы получили инструкции.
Кто вам рассказал?
Тот греческий офицер, Йосеф Барух, и русский майор. Много раз выбирали даты намечавшегося восстания, и откладывали его, в основном потому, что различные группы подпольщиков Освенцима не могли договориться. У нас был план уничтожить несколько эсэсовцев и сбежать.
Что в результате получилось?
Мы не привели план в исполнение, было слишком много трудностей. Каждое воскресенье в крематориях находились одиннадцать или двенадцать солдат с автоматами. В каждом крематории было лишь по двое охранников. Мы хотели подкрасться к ним со всех сторон, схватить их, забрать как можно больше оружия и быстро убежать, но это у нас не получилось. По плану мы были готовы умереть за весь лагерь, но ничего из этого не вышло. Мы не сделали того, что должны были. В день большого восстания Зондеркоманде было велено закочить работу, потому что поезда кончились. И некоторым из нас приказали «пойти в Сауну». Мы в Крематории II [III] решили туда не идти, потому что поняли, что с нами там покончат. Нас начали избивать. Мы всё еще ни о чем не знали (***о восстании***), как вдруг услышали стрельбу. Мы сказали себе, что лучше будет переждать здесь. Мы принялись кричать через дорогу в Крематорий I [II]: «Что у вас происходит?», но никто не отвечал. К тому времени в Крематории I [II] никого не осталось. Позже оказалось, что там не было охраны. Народ сбежал, но немцы перестреляли всех в километре за лагерем.
Пока снаружи шел бой, в Крематорий III [IV] явились двое греческих евреев - офицер артиллерии по имени Рудо и некто по имени Ицхак Барсилай. Там была взрывчатка, и они взорвали всё к чертовой матери. Все 750 человек зондеркомандо из Крематория III [IV] погибли, кроме капо Элиезера, который сбежал к нам. (***Эта цифра неверна. В ходе восстания двенадцатой Зондеркоманды немцы убили 280 зондеркомандо из Крематориев III [IV] и IV [V], 171 зондеркомандо из Крематория I [II] и 1 зондеркомандо из Крематория II [III] - всего 452 человека.***)
Взрыв произошел через 15 минут. В Крематории III [IV] были спрятаны гранаты, полученные членами Зондеркоманды от рабочих, не являвшихся заключенными - поляков, которые продали им взрывчатку за деньги. (***Свидетель Яаков Габай снова ошибается - нам известно, откуда у двенадцатой Зондеркоманды взрывчатка, вот эта история: http://one-way.livejournal.com/386281.html ***) Внезапно появились 20 немцев с собаками. Нас пересчитали - все были на месте. Нас было ровно сто человек. Нас привели вниз - все сто человек зондеркомандо из Крематория II [III] - в крематорий и заперли в комнате на полчаса. Через какое-то время явился Kommandofuhrer, и спросил, кто сломал его велосипед. Два брата поднялись и сознались. Офицер застрелил только одного из них и велел другому сжечь тело брата.
Через 15 минут из строя велели выйти пятерым. Я был одним из первой пятерки. Нас привели в Крематорий I [II] и велели приняться за работу. В шесть вечера нам привезли на телегах трупы 850 заключенных зондеркомандо. Сперва нам велели сжечь 750 человек из Крематория III [IV], где произошло восстание, а потом они привезли тела еще сотни человек из Крематория I [II], сбежавших и затем пойманных за пределами лагеря. Когда мы начали сжигать, завыла сирена.
Мы сразу прекратили работу и сели. Потом продолжили опять. Мы сказали себе, что наша очередь придет, как только мы всех сожгем. Мы ждали десять минут, пятнадцать. Явился эсэсовец, сказал: «Подождите еще несколько минут, и мы вас убьем.» Мы решили, что нас, конечно, убьют, но немцы должны получить по заслугам. В полночь пришел начальник лагеря и говорит: «Я получил приказ от Гитлера оставить вас, рабочих Крематория II [III], в живых, потому что вы не участвовали в восстании и оставались на рабочем месте.» Мы думали, это обычный немецкий блеф, и нас, конечно, наутро убьют. На следующий день, всё было сожжено и уничтожено...
[……]
Почему же не было восстания в Крематории II [III]?
Трудно сказать. Мы были точно так же готовы, как остальные, но у нас не было возможности. Восстание надо было начинать на неделю раньше, но немцы вдруг прислали подкрепление в две тысячи солдат. Мы решили, что риск был бы неоправданым. Через несколько дней они ушли из лагеря, и мы назначили дату восстания на воскресенье, 7-е октября. Мы знали, что двоих охранников мы одолеем без труда и сразу убежим из лагеря. В пять вечера нас охраняли одиннадцать автоматчиков. Мы решили наброситься на них и захватить их оружие. Мы прикинули, что одного из нас точно убьют, но с оружием у нас больше шансов прорваться и освободить часть Биркенау.
Еще мы держали связь с партизанами. Русский майор из Крематория I [II] наладил эту связь. Поляки, работавшие в лагере, помогали ее поддерживать. У нас был план, но не подвернулось возможности его выполнить. Народ в Крематории I [II] убежал, не сообщив нам о начале восстания. Мы не знали, что происходит, и опоздали. Мы слышали стрельбу, мы услышали взрыв, но мы не знали, что именно и где именно происходило. Мы остались одни, и наше неучастие в восстание, возможно, спасло нам жизнь. Иначе нас бы тоже казнили.
Когда прекратились убийства в газовых камерах?
Казни продолжались до 31-го Октября 1944-го. (***убийства людей в газовых камерах закончились 2-го Ноября 1944.***)
Как вы думали, восстание сыграло роль в прекращении уничтожения людей в газовых камерах?
Ни малейшего. Поезда всё равно уже больше не приходили, так что это не имело значения. Через двадцать дней после восстания лавочку прикрыли насовсем, а затем начали разрушать крематории. Мы тогда страшно боялись, что нас убьют, чтобы никто в мире не узнал правду об Освенциме.
Как вам удалось дожить до освобождения?
1-го ноября я получил приказ разрушить крематории. Мы и другие заключенные лагеря Освенцим занимались этим до 18-го января 1945 года. В тот день мы начали работу в десять утра, но нам быстро приказали вернуться. Явился комендант лагеря и сообщил нам, что сегодня мы покидаем Биркенау. Потом приказ: «Зондеркомандо - отойдите в сторону!» Мы были уверены, что пришел наш черед, и что вечером нас казнят.
Вы помните, о чем вы говорили?
Мы договорились, что убьем любого немца, до того, как он убьет нас. Мы не собирались идти на казнь как бараны на бойню.
Как вы собирались убивать немцев?
Ножами. У нас были хорошие ножи.
Откуда у вас ножи?
Мы всегда носили их в карманах. Без ножа никуда.
Зачем они вам?
Хлеб резать, всё такое.
А для работы?
Нет. Покидая Биркенау мы не взяли ножи с собой, оставили их там.
Как вы думаете, почему немцы не убили вас перед эвакуацией лагеря? Не могли же они нарочно оставить в живых членов Зондеркоманды.
Никто, на самом деле, этого не знает. Видимо, мы смогли смешаться с остальными заключенными, и нас никто уже не мог от них отличить. А затем начался такой бардак, что эсэсовцы уже не могли нас охранять.
К счастью, в последний момент мы решили уходить с остальным населением лагеря. Сперва мы отправились на склады и забрали хлеб, маргарин, мясо, одежду и одеяла. Между пятью и пятью пятнадцатью вечера 18-го января 1945 года мы ушли из Биркенау в главный лагерь, Освенцим.
Мы находились в Освенциме до полуночи. Дул ледяной ветер; было минус двадцать и валил снег. В ту ночь начался марш смерти. Освенцим остался позади. Каждую минуту мы слышали выстрел. Убивали всех, кто не мог идти. Снег был красным от крови. Около десяти утра следующего дня мы дошли до польской деревни. Тогда-то и сбежали несколько заключенных, бывших родом из Польши и знавших язык и дороги. Затем мы пришли в Братиславу. Немцы всё время шли с нами и наздирали за нами. Всякого, кто замедлял шаг или падал, расстреливали на месте. Первую ночь мы провели в какой-то деревне, на улице возле амбаров, пока немцы спали в тепле внутри амбаров. На следующий день всё повторилось. На третий день мы добрались до какого-то города и спали в комнатах. Наутро марш продолжился. Затем нас восемь дней везли куда-то в открытых вагонах; мы ели только снег. 2-го или 3-го февраля 1945 года мы приехали в Маутхаузен.
[…..]
Как вас освободили?
[….] 5-го мая мы вышли на перекличку. Двенадцать тысяч человек. Мы слышали, как издалека приближаются американские танки. Все заорали хором: «Американцы идут!» Немецкие охранники ответили, что это не могут быть американцы, потому что Германия победила в войне.
Как только началась перекличка, распахнулись ворота и вкатились танки. Охрана тут же сбежала. Через пять минут американский командир уже был наверху смотровой вышки. Он отодвинул пулемет и крикнул: «С этого момента все люди братья, кроме немцев!» Так меня освободили.
Это было странное чувство. Мы не были счастливы. Да, война закончилась, но у нас, у евреев, не осталось ни родителей ни семей. Никто не выжил.
[…..]
Почему вы вернулись в Грецию?
У меня там еще оставались родные; еще были живы мои дядья. Когда через четыре месяца после освобождения я вернулся в Грецию, я не мог привыкнуть к тамошней атмосфере. Было больно видеть Салоники без евреев. Я бродил по городам, в которых бывал мальчишкой, пытался вернуться в цивилизацию, но не смог. Искал в Салониках родственников, но нашел только друзей. Меня спрашивали, из каких джунглей я вернулся.
Вы кому-нибудь рассказали историю вашей жизни в Освенциме?
Зачем? Я не мог передать действительность, в которой мы жили там. Когда я наконец снова стал членом общества, и у меня появилась возможность задуматься и вспомнить прошлое, это оказалось очень больно. И до сих пор больно говорить об этом.
[…..]
Стыдно ли вам рассказывать об этом?
Нет, моя совесть чиста. Позор на немцах, а не на мне. Мне больно, но не стыдно.
Знает ли обо всем ваша дочь?
Конечно. И мои внуки тоже. У меня двенадцатилетний внук; он всё записал. И двум внучкам я тоже всё рассказал. Они все всё знают. Я всё им рассказываю, еще с тех пор, как они были совсем маленькими.
[…..]
Где теперь ваш брат?
Мой брат последние тридцать восемь лет живет в Соединенных Штатах. Он был вместе со мной в Зондеркоманде, но он не хочет ни рассказывать об этом, ни слышать об этом, ни вспоминать.
В вашей повседневной жизни чувствуете ли вы следы того времени, остается ли оно с вами по сей день?
Всё в прошлом. Я оставил всё позади. Я выжил, потому что я вошел в Освенцим с надеждой выйти оттуда. Я выжил, потому что я оптимист. И сейчас, сидя здесь и рассказывая вам всё, я спрашиваю себя: «Как может человеческое существо вынести всё это?» Знаете, человек тверже железа. C’est la vie, mon cher ami - пройти, пережить и отбросить.
Яаков Габай, фотография:
Перевод с английского "We Wept Without Tears" by Gideon Greif, ISBN-13: 978-0-300-10651-0