О словах и вечности
Сейчас я учусь в такой группе, что можно даже всем вместе сходить в кино. Вот мы и сходили на «Прибытие», которое, как я вижу, уже восхваляют лингвисты за то, что там восхваляется эта профессия. (А ведь я давно мучим тем, что не могу оправдаться полезностью и не вижу для себя перспективы трудового подвига.)
Насчёт фильма у нас возникли разнообразные мысли, из которых я поделюсь в основном своими.
Вопрос о времени мы сразу отставим, потому что на самом деле какое угодно представление времени в языке не даёт тебе над ним власти. Можно представить себе язык, в котором ‘старый’ выражается морфологически так же, как и ‘бежит’, но это не даёт нам власти остановить старение, как мы можем остановить бег. Так и исчезновение контраста между прошлым и будущим не может дать новых сведений о будущем, получаемых опытным путём, или открыть их для нас, если уж считать, что они нам доступны, но мозг скрывает их от сознания.
Что действительно интересно - это вопрос о возможности недискретного языка. Грампластинка (но не CD), карта местности, фотография, модель 1:33 - это всё недискретные знаки: можно предъявить их вместо обозначаемого, чтобы не таскать с собой земной шар или друга, пожимающего руку известному футболисту. Более того, теоретически так можно закодировать изображаемое с любой точностью, а потом с этим только ограниченной точностью восстановить; но и никакой систематизирующей работы тут не происходит: идеальная фотография так же сложна, как фотографируемая сцена, а всякое упрощение просто сливает механически рядом стоящие зоны в одно цветовое пятно. Само означаемое, как и означающее, здесь никаким образом не расчленено. Даже карты «Гугла», где при переходе к мировому масштабу уже не выписаны линии метро и основные районы города, представляют собой куда большую систематизаторскую работу.
А ведь такую работу за нас делает язык, хотя, по-видимому, и не только он: младенец реагирует на движущийся объект - значит, несомненно, вычленяет его из фона (странно думать, что он реагирует на нерасчленённо меняющийся синкретичный фон-фигуру), а ведь языком он тогда ещё не владеет. И всё-таки именно язык, пусть не без серых зон, группирует для нас точки воспринимаемого пространства в объекты, многообразие объектов в классы, многообразие их проявлений в семантические роли...
В отдельности тоже можно думать о недискретном средстве выражения дискретизируемого значения и, наоборот, о недискретном значении, как бы оно ни выражалось.
Сначала об означающих.
В фильме мы застаём лингвиста за выставлением на снимке инопланетной письменности маркировок типа «A276», обозначающих возможные смыслоразличительные элементы, и это отчасти приводит к успеху: морфем, меньших, чем слова, в языке, кажется, не оказывается, но кое-какой словарь составить можно (вопреки заявлению о том, что у них с этим совсем не так, как у нас), что и делается для упрощения дальнейшей коммуникации.
Вопрос о недискретности затрагивает и синтаксис. Предложения, переведённые с инопланетного, в основном имели структуру с двумя участниками или с именным сказуемым (Страшила есть стадия смерти - видимо, опять дань мировосприятию хопи). В одном случае речь шла о том, что кто-то кому-то должен дать оружне (или что-то ещё в таком духе), и не было даже ясно, кто кому. Что это может быть неясно - чистая правда, ср. братъ любитъ кънѧзь; а вот что это не было выяснено в первую очередь - менее вероятно.
Заметим, кстати, что писать кружочком, как эти инопланетяне, - занятие очень любопытное; можно поспекулировать о том, что непонятно, где начало, а где конец, и вот-де вам нелинейность выражения. Ну, кружочек - это очень слабая нелинейность: одномерное пространство, которое просто свернули в кольцо. Даже QR-код в каком-то смысле дал бы кружочкам очко форы, хотя можно по-канторовски линеаризовать его, считая с одного угла диагональной тропой. Другое дело, что в фильме плохой членимостью обладали сами соединяемые в кружочек знаки, и тут действительно есть простор для аналоговых стратегий кодирования: это как если бы сильная любовь выражалась бы словом любооооо...ооовь, причём число о не было бы фиксированным, а передавало бы силу чувства; или ещё лучше: размер этих самых о передавал бы силу чувства (возможно, солидарно с их количеством). По-видимому, таких языков у людей нет; так, возможно, ведут себя периферийные средства коммуникации: некоторые характеристики интонации, жесты, та же семантизированная долгота гласных, - но основным это в естественных языках не становится. Что-то такое есть у людей, что недискретности доверить нельзя. А может, и вправду мозги у нас тут ограниченные. (Дискретизация упрощает обработку, задавая предел точности и определяя структурный минимум того, что можно потерять при неудачной передаче сигнала.)
Но дело даже не в этом: недискретным в синтаксических отношениях быть невозможно. Это место, где либо то, либо другое. Невозможно быть из двух участников на 37% S и на 63% O. Нельзя исключать существования языка, в котором можно оба слова употребить, а роли не уточнять (один пример тут - эльфинитив (отчасти), другой, и тоже отчасти, - языки, воплощающие концепцию neutral relations философа К. Файна). Но даже и в этом случае предикат семантически требует участников с теми или иными ролями, и вся недоопределённость высказывания будет состоять в том, какому объекту какая роль достаётся; соответственно, никакой недискретности означаемых в этом месте семантики нет, а это значит, в свою очередь, что для того, чтобы быть вполне недискретным, надо быть уже не вполне языком (а как ещё назвать то, где нет предикации и ролевой структуры?).
Если же и это всё ещё был бы язык, подумайте о различии между участником и тем, что о нём говорится (~ самой ситуацией); если их никак не различать, либо понадобится многовато слов (‘Вася бежит’ и ‘Петя бежит’ будут передаваться никак не связанными означающими), либо слова будут просто рядоположенными и опять-таки будет не сказать, у кого какая роль. Соответственно, вопрос о том, где аргумент, а где предикат (и где тема, а где рема, ну и так далее) - это тоже скорее вопрос с однозначным ответом, и континуальности тут нет места.
Тут ещё скажут: примером нечленимого означаемого может быть почти любая шкала. Ну нет в мире «объективной» мерки того, что большое, а что маленькое, что горячее, а что холодное. И дело не в том даже, что на вкус и цвет и т. д., а в том, что барьер, где ярлык «горячее» уже неприменим и нужен ярлык «холодное», не начертан на небесах.
Это правильно, но вот о чём надо бы подумать: у вещи нет ведь такой особой стороны - температуры, или там теплоты, или ещё как-то так. Есть такая-то вещь, и не вещь даже, а конгломерат элементарных частиц и полей. Мы выделяем у неё такую сторону, как температура, и даём имя и самой шкале, и отдельным классам значений, которые на ней есть (а в культурных языках - ещё и отдельным значениям, когда научаемся температуру измерять). Это тоже своеобразная дискретность, но уже не в пространстве одной какой-то шкалы, а в выделении самих этих шкал. Не удивлюсь, если это пришло к нам раньше самого языка, но языка, где не было бы ничего этого, мы не знаем.
***
Наконец, внелингвистический этюд. Дар, полученный героиней от инопланетян, - вроде бы умение видеть будущее, но на деле - не отличать прошлого от будущего. Циклическая письменность пришельцев оборачивается цикличностью течения и перестановочностью моментов времени. Воистину соблазнительный дар - не замечать течения времени, даже если цена, которая за это заплачена, - горе и тяжкая, долго и не вполне залечиваемая потеря стержня в себе. В этом смысле то, что мы видим, - утопия, бредовый и рельефный, но золотой сон, в который превращают заезжие чудотворцы будущую (и прошлую) жизнь доктора лингвистики.
Да и трудно сказать, за что этот дар: стала ли она только лишь средством, через которое могущественный язык был передан человечеству, когда нельзя было терять ни минуты? (Ведь она не помнила, кажется, даже того, как спасла это самое человечество.) Или всё-таки так было отмечено её особое участие? Без сомнения, решимость её вопреки опасности и приказам поговорить и разрешить всё такого заслуживает, но если вся её жизнь закольцована внеземной силой, то сама ли она так решила?
Мы ведь видим, как она распаковывает прекрасно, кстати, сделанную по образцу настоящих свою монографию о языке, который, как мы только что наблюдали, она только начинает постигать; это ведь вмешательство внешней силы, парадокс времени и причинности, дающий героине пользоваться сейчас своими будущими заслугами, которых не могло бы быть, не воспользуйся она ими сейчас.
Насчёт фильма у нас возникли разнообразные мысли, из которых я поделюсь в основном своими.
Вопрос о времени мы сразу отставим, потому что на самом деле какое угодно представление времени в языке не даёт тебе над ним власти. Можно представить себе язык, в котором ‘старый’ выражается морфологически так же, как и ‘бежит’, но это не даёт нам власти остановить старение, как мы можем остановить бег. Так и исчезновение контраста между прошлым и будущим не может дать новых сведений о будущем, получаемых опытным путём, или открыть их для нас, если уж считать, что они нам доступны, но мозг скрывает их от сознания.
Что действительно интересно - это вопрос о возможности недискретного языка. Грампластинка (но не CD), карта местности, фотография, модель 1:33 - это всё недискретные знаки: можно предъявить их вместо обозначаемого, чтобы не таскать с собой земной шар или друга, пожимающего руку известному футболисту. Более того, теоретически так можно закодировать изображаемое с любой точностью, а потом с этим только ограниченной точностью восстановить; но и никакой систематизирующей работы тут не происходит: идеальная фотография так же сложна, как фотографируемая сцена, а всякое упрощение просто сливает механически рядом стоящие зоны в одно цветовое пятно. Само означаемое, как и означающее, здесь никаким образом не расчленено. Даже карты «Гугла», где при переходе к мировому масштабу уже не выписаны линии метро и основные районы города, представляют собой куда большую систематизаторскую работу.
А ведь такую работу за нас делает язык, хотя, по-видимому, и не только он: младенец реагирует на движущийся объект - значит, несомненно, вычленяет его из фона (странно думать, что он реагирует на нерасчленённо меняющийся синкретичный фон-фигуру), а ведь языком он тогда ещё не владеет. И всё-таки именно язык, пусть не без серых зон, группирует для нас точки воспринимаемого пространства в объекты, многообразие объектов в классы, многообразие их проявлений в семантические роли...
В отдельности тоже можно думать о недискретном средстве выражения дискретизируемого значения и, наоборот, о недискретном значении, как бы оно ни выражалось.
Сначала об означающих.
В фильме мы застаём лингвиста за выставлением на снимке инопланетной письменности маркировок типа «A276», обозначающих возможные смыслоразличительные элементы, и это отчасти приводит к успеху: морфем, меньших, чем слова, в языке, кажется, не оказывается, но кое-какой словарь составить можно (вопреки заявлению о том, что у них с этим совсем не так, как у нас), что и делается для упрощения дальнейшей коммуникации.
Вопрос о недискретности затрагивает и синтаксис. Предложения, переведённые с инопланетного, в основном имели структуру с двумя участниками или с именным сказуемым (Страшила есть стадия смерти - видимо, опять дань мировосприятию хопи). В одном случае речь шла о том, что кто-то кому-то должен дать оружне (или что-то ещё в таком духе), и не было даже ясно, кто кому. Что это может быть неясно - чистая правда, ср. братъ любитъ кънѧзь; а вот что это не было выяснено в первую очередь - менее вероятно.
Заметим, кстати, что писать кружочком, как эти инопланетяне, - занятие очень любопытное; можно поспекулировать о том, что непонятно, где начало, а где конец, и вот-де вам нелинейность выражения. Ну, кружочек - это очень слабая нелинейность: одномерное пространство, которое просто свернули в кольцо. Даже QR-код в каком-то смысле дал бы кружочкам очко форы, хотя можно по-канторовски линеаризовать его, считая с одного угла диагональной тропой. Другое дело, что в фильме плохой членимостью обладали сами соединяемые в кружочек знаки, и тут действительно есть простор для аналоговых стратегий кодирования: это как если бы сильная любовь выражалась бы словом любооооо...ооовь, причём число о не было бы фиксированным, а передавало бы силу чувства; или ещё лучше: размер этих самых о передавал бы силу чувства (возможно, солидарно с их количеством). По-видимому, таких языков у людей нет; так, возможно, ведут себя периферийные средства коммуникации: некоторые характеристики интонации, жесты, та же семантизированная долгота гласных, - но основным это в естественных языках не становится. Что-то такое есть у людей, что недискретности доверить нельзя. А может, и вправду мозги у нас тут ограниченные. (Дискретизация упрощает обработку, задавая предел точности и определяя структурный минимум того, что можно потерять при неудачной передаче сигнала.)
Но дело даже не в этом: недискретным в синтаксических отношениях быть невозможно. Это место, где либо то, либо другое. Невозможно быть из двух участников на 37% S и на 63% O. Нельзя исключать существования языка, в котором можно оба слова употребить, а роли не уточнять (один пример тут - эльфинитив (отчасти), другой, и тоже отчасти, - языки, воплощающие концепцию neutral relations философа К. Файна). Но даже и в этом случае предикат семантически требует участников с теми или иными ролями, и вся недоопределённость высказывания будет состоять в том, какому объекту какая роль достаётся; соответственно, никакой недискретности означаемых в этом месте семантики нет, а это значит, в свою очередь, что для того, чтобы быть вполне недискретным, надо быть уже не вполне языком (а как ещё назвать то, где нет предикации и ролевой структуры?).
Если же и это всё ещё был бы язык, подумайте о различии между участником и тем, что о нём говорится (~ самой ситуацией); если их никак не различать, либо понадобится многовато слов (‘Вася бежит’ и ‘Петя бежит’ будут передаваться никак не связанными означающими), либо слова будут просто рядоположенными и опять-таки будет не сказать, у кого какая роль. Соответственно, вопрос о том, где аргумент, а где предикат (и где тема, а где рема, ну и так далее) - это тоже скорее вопрос с однозначным ответом, и континуальности тут нет места.
Тут ещё скажут: примером нечленимого означаемого может быть почти любая шкала. Ну нет в мире «объективной» мерки того, что большое, а что маленькое, что горячее, а что холодное. И дело не в том даже, что на вкус и цвет и т. д., а в том, что барьер, где ярлык «горячее» уже неприменим и нужен ярлык «холодное», не начертан на небесах.
Это правильно, но вот о чём надо бы подумать: у вещи нет ведь такой особой стороны - температуры, или там теплоты, или ещё как-то так. Есть такая-то вещь, и не вещь даже, а конгломерат элементарных частиц и полей. Мы выделяем у неё такую сторону, как температура, и даём имя и самой шкале, и отдельным классам значений, которые на ней есть (а в культурных языках - ещё и отдельным значениям, когда научаемся температуру измерять). Это тоже своеобразная дискретность, но уже не в пространстве одной какой-то шкалы, а в выделении самих этих шкал. Не удивлюсь, если это пришло к нам раньше самого языка, но языка, где не было бы ничего этого, мы не знаем.
***
Наконец, внелингвистический этюд. Дар, полученный героиней от инопланетян, - вроде бы умение видеть будущее, но на деле - не отличать прошлого от будущего. Циклическая письменность пришельцев оборачивается цикличностью течения и перестановочностью моментов времени. Воистину соблазнительный дар - не замечать течения времени, даже если цена, которая за это заплачена, - горе и тяжкая, долго и не вполне залечиваемая потеря стержня в себе. В этом смысле то, что мы видим, - утопия, бредовый и рельефный, но золотой сон, в который превращают заезжие чудотворцы будущую (и прошлую) жизнь доктора лингвистики.
Да и трудно сказать, за что этот дар: стала ли она только лишь средством, через которое могущественный язык был передан человечеству, когда нельзя было терять ни минуты? (Ведь она не помнила, кажется, даже того, как спасла это самое человечество.) Или всё-таки так было отмечено её особое участие? Без сомнения, решимость её вопреки опасности и приказам поговорить и разрешить всё такого заслуживает, но если вся её жизнь закольцована внеземной силой, то сама ли она так решила?
Мы ведь видим, как она распаковывает прекрасно, кстати, сделанную по образцу настоящих свою монографию о языке, который, как мы только что наблюдали, она только начинает постигать; это ведь вмешательство внешней силы, парадокс времени и причинности, дающий героине пользоваться сейчас своими будущими заслугами, которых не могло бы быть, не воспользуйся она ими сейчас.