Ярослав Ивашкевич "Мать Иоанна от ангелов"
Книга шестьсот семнадцатая
Ярослав Ивашкевич "Мать Иоанна от ангелов" (Jarosław Iwaszkiewicz "Matka Ioanna od Aniołów", 1946)
в книге Ярослав Ивашкевич "Избранное"
Л: Художественная литература, 1987 г., 118 стр.
http://flibusta.is/b/469062/read
https://royallib.com/read/ivashkevich_yaroslav/mat_ioanna_ot_angelov.html
Недавно прочитанный сборник польских пьес, в котором одна из понравившихся пьес написана Ивашкевичем; моя любовь к готической прозе, а тут как раз повесть про монахиню, одержимую бесами - их ажно восемь в ней (впрочем, это оказался не готическая проза, что не делает эту повесть хуже); ну и наличие фильма Кавалеровича от 1960 года, особый приз жюри в Каннах - решил прочесть и посмотреть фильм.
И повесть, и фильм очень хороши, но к "готике" и "мистике" не относятся. Что мы ждем от "готики/мистики"? - Привидений, бесов, самого дьявола (хоть последнее в большинстве случаев страшно вульгарно), паранормальных явлений. Здесь ничего этого не будет, повествование как раз балансирует на грани "есть ли это?". Пожалуй, пора сказать о сюжете.
Польша начала XVII века, в провинциальном женском монастыре почти все монахини, во главе с настоятельницей, матерью Иоанной от Ангелов, одержимы бесами. В настоятельницу вселились аж восемь бесов - "Бегамот, Валаам, Исаакарон, Грезиль, Амман, Асмодей, Бегерит, Левиафан и Запаличка". Местные ксендзы не способны изгнать всех бесов, поэтому им на помощь из монастыря едет ксендз Юзеф Сурин, главный герой. Повесть написана от третьего лица, но почти от первого - повествование следует за отцом Сурином, он присутствует всегда. Его задача - изгнать бесов из матери-настоятельницы, а там и из остальных монахинь бесы уйдут.
Ключевой диалог повести (в фильм он не вошел, вернее, там только первые две реплики; но это не страшно, в кино это показано своими средствами). Разговаривают два ксендза - главный герой ксендз Сурин и местный ксендз Брым, последний предпочитает держаться от монастыря подальше:
Ксендз Сурин со стоном перебил его:
- Какой ужас! Да как это возможно, пан ксендз?
- Попробуй сказать это отцу Лактанциушу! Он уверяет, что, когда люди видят дьявола, они, дескать, крепче верят в господа бога и в католическую церковь. Вот и показывает народу все, что сумеет, - вроде как фокусник на ярмарке!
Ксендз Сурин молитвенно сложил руки.
- Господа бога вселять в душу человеческую с помощью дьявола? - тихо спросил он.
Ксендз Брым встал и принялся ходить крупными шагами между столом и печкой - только развевались полы широкой сутаны.
- Кто знает, отец Юзеф, - сказал он, - может быть, этот способ не так уж плох? Дьявол захватывает все тайные уголки нашей души, всюду лезет мерзостным своим естеством, заполняет душу нашу злом по самые края. А потом мы дьявола изгоняем. Могучим усилием воли, взывая к святому духу, взывая к имени наисвятейшего, одним манием ты устраняешь дьявола. И вот, душа человека остается пустой, как порожний кубок, как полая форма... и прежде чем в эту пустоту вольется мир со всей его суетой, бренностью и прахом, в нее может влиться чистейший дух благодати божьей. Может быть, так и создаются святые? Допустить дьявола, призвать его, отдать ему тело и душу, а потом, изгнав его, подставить опустошенный дух под струи росы небесной, как пустую бочку под водосточный желоб, пока не зальет его чистейшее естество божье до краев?..
- Да, возможно, - промолвил, выходя из глубокой задумчивости, ксендз Сурин, - но ведь душа человека не схожа со стеклянным сосудом. Скорее она подобна грецкому ореху - в ней столько бугорков, частей, закоулков, тайников. И если дьявол, покидая душу человека, оставит в самой ее глубине, в самом дальнем уголке души хоть каплю своего бесовства, эта капля испортит вливающуюся благодать божью, как капля чернил портит кубок вина. Нет, отец Брым, такой способ творить святых кажется мне слишком насильственным, слишком необычным. Благодать божья подобна цветку, который зарождается в виде бутона, развивается и расцветает, постепенно обращаясь к солнцу. Так возникает святость.
- Но ты подумай сам, отец капеллан, - сказал ксендз Брым, присаживаясь рядом с гостем, - что же это получается? Господь бог позволяет дьяволу опутать христианскую душу? Войти в крещеное тело, завладеть им и показывать такие ужасы? Нет, в этом должен быть какой-то смысл, господь бог ничего не делает такого, в чем не было бы святых его замыслов. Он не отдаст попусту душу человека на погибель, он, наверно, что-то в ней, как лекарь, удаляет... может, и с помощью дьявола, а может, и с помощью чего другого. Для меня одно важно - такое попустительство бога, позволяющее злу торжествовать, должно иметь какой-то смысл. Разве что...
Тут ксендз Брым, придвинувшись вплотную, взглянул на отца Сурина и приподнял одну бровь. Но отец Сурин продолжал сидеть, потупясь и кроша нервными пальцами кусок лепешки над кувшином, из которого уже не пил. Ксендз Брым с минуту смотрел на его страдальчески наморщенный лоб, словно колебался, стоит ли открывать свои мысли. Наконец решился.
- А по-моему, никаких бесов там нет!
Итак, основной вопрос: а одержимы ли монахини бесами? Или никаких бесов нет, т.е. нет никаких внешних сил, с которыми монахини самостоятельно справиться не в состоянии, а есть только грех гордыни, жажда внимания? Ни повесть, ни фильм не дадут однозначного ответа на этот вопрос.
На самом деле этот вопрос рассматривается дважды, на двух примерах: извне (так мы видим мать Иоанну от Ангелов и ее одержимость) и изнутри - внутреннее борение отца Сурина. Что происходит в конце - главный герой спасает мать-настоятельницу путем самопожертвования (причем он жертвует не жизнью, а душой), или же дьявол ловит его самого на крючок гордыни и "подвига"?
По косвенным признакам все же ответ "грех, а не бесы". В монастыре одержимы все монахини за исключением одной - сестры Малгожаты от Креста (в фильме она почему-то стала Маргаритой, мож только в русском дубляже). Но эта монашка сбегает из монастыря с дворянином - грубо говоря, ей не до греха гордыни, она во власти греха похоти. Главные герои, кстати, совершенно далеки от чего-то сексуального - в их случае однозначно гордыня и тщеславие.
Теперь о фильме "Мать Иоанна от ангелов / Matka Joanna od Aniolów", 1960, режиссер Ежи Кавалерович. Посмотреть фильм можно, к примеру, здесь.
Черно-белый фильм в стиле экспрессионизма - выразительные, даже гротескные персонажи, много крупных планов лиц, очень много эпизодов на темном фоне (не в темноте, лица освещены хорошо и мы видим оттенки мимики, но задний план темен и пуст и не отвлекает внимания), большие пустые пространства. Стиль фильма очень хорошо передает советская афиша (да-да, он шел в советском прокате!).
На Кинопоиске можно посмотреть другие афиши, ни одной столь же выразительной.
А вот самый, пожалуй, известный кадр из фильма.
Теперь познакомимся с главными героями. Ксендз Сурин (Мечислав Войт).
Этот актер в фильме также играет раввина, так что разговор ксендза с раввином смотрится как диалог сам с собой, как размышление.
Мать Иоанна от Ангелов (Люцина Винницка).
Она же в момент одержимости.
Ну и сестра Маргарита/Малгожата от Креста (Анна Чепелевская).
Она же наутро после падения, дворянин сбежал.
Мелкий шляхтич Винцентий Володкович (Зигмунт Зинтель), весьма мерзенький персонаж.
Читая книгу я полагал, что этот персонаж должен как-то подтолкнуть главного героя к падению - явно же слуга дьявола, суетливый такой. В фильме он скорее мелкий бес, крутится вокруг главного героя, но тот не его весовой категории - его сил хватает только на более слабые души, потому он выступает сводником, его цель сестра Малгожата.
Ну и последний портрет - Авдотья, хозяйка харчевни (Мария Хвалибог).
На этом портрете удобно показать отличия фильма от книги. Вот сцена из книги:
В радостном этом возбуждении он вошел в корчму - просторная, закопченная горница была почти пуста. Старая корчмарка - видимо, цыганка, ксендз Сурин знал ее по прежним своим поездкам, - стояла, подбоченясь, в углу, а у конца дубового стола сидел низенький, худой шляхтич из мелкопоместных и с большим аппетитом выгребал капусту из медного котелка. При виде этого обтрепанного шляхтича отец Сурин вздрогнул, и веселость его исчезла, но не потому, что он испугался или же узнал знакомого. Нет, он видел шляхтича впервые - но сразу почувствовал к нему ничем не объяснимое отвращение. Он уже знал, что этот человек причинит ему какую-то неприятность.
Ее большие черные глаза сверкнули в полумраке горницы, когда она бросила любопытный взгляд в сторону ксендза Сурина. Но тот притворялся, что этого не видит, и продолжал орудовать ложкой. Корчмарка резко пошевелилась - забренчали на ее груди частые мониста из кораллов и цехинов. Ксендз все время ощущал неприятный ток, исходивший от этих двоих. Пользуясь минутным молчанием, он прочитал про себя "Патер ностер" и "Аве".
С виду ей можно было дать лет сорок, но она еще была очень хороша. Впрочем, ксендз ее и раньше знал и не раз видел - но никогда она не казалась ему такой гордой и красивой.
Если Володкович полностью соответствует описанию, то корчмарка стала значительно моложе (актрисе 26-27 на момент съемок), прозрачные светлые глаза вместо черных и совершенно исчезли мониста - они не вписывались в аскетичную эстетику фильма.
Другие изменения того же рода. В книге мать-настоятельница горбата (цыганка в своем пророчестве ксендзу Сурину говорит "Бедненький! Горбатую полюбишь", а в фильме "Испорченную полюбишь"). Монахини сплошь молодые красотки, к тому же с макияжем.
Некоторые реплики повисают в воздухе. К примеру, там же в корчме во время гадания:
Володкович с присвистом втянул губами воздух, будто на морозе, и продолжал молоть:
- Ты все ему скажи. Ну, к примеру, пан ксендз теперь в пути, вот и скажи ему, будет ли поездка успешна, кого он встретит в далекой дороге, кого увидит...
- Увидит девицу, что будет матерью, - низким, словно из самых глубин груди идущим голосом молвила Авдотья.
Ксендз Сурин ощутил неприятную дрожь, мурашками пробежавшую вдоль позвоночника, но Володкович от души рассмеялся и этим разрушил впечатление.
- Ну, этого у нас в Польше не занимать, а больше всего, наверно, в смоленском воеводстве.
Эта сцена есть в фильме, но нет ее рифмы в последних строках повести:
Лишь через несколько дней она исцелилась вполне и до конца долгой своей жизни управляла людыньскими урсулинками. После благолепной ее кончины посох настоятельницы перешел в руки известной благочестием своим и трудолюбием сестры Малгожаты от Креста.
То есть пророчество цыганки было о сестре Малгожате. Но всех таких нюансов в фильме не передать, да и незачем - фильм не рассказывает, а показывает, у него визуальный язык.
Впрочем, не только визуальный - важны также голоса актеров и их интонации. Я смотрел дублированный фильм, причем со старым советским дубляжом. Голоса, интонации и произношение - это уже ушедшее. Не мог понять, чем отличается, что там "так сейчас не говорят" не на уровне слов, а больше произношения. Вот, заметил: к примеру, в сцене первой встречи ксендза Сурина с матерью Иоанной та говорит "садитес". Не "садитесь", а "садитес", без смягчения на конце. Это произношение ушло.
В завершение - два фрагмента из книги, один из начала, другой из конца. Оба рифмуются - это внутренняя борьба главного героя со злом в своей душе (это рифмуется также с образом души как грецкого ореха из диалога двух ксендзов):
Ксендз Сурин остался один в темноте. Звезды из небесной дали придвинулись к самому окну, и он поднял неуверенный взор к их туманному сиянию. Как обычно, в теплый, безоблачный осенний вечер, звезды казались крупнее, чем в иные вечера, и будто склонялись к земле. Ксендз Сурин давно считал их лучшими посредницами между землей и творцом. Чем-то вроде ангелов. От одного взгляда, брошенного ввысь, на бледные созвездия, тонущие в сумрачном небе, у него становилось легче на сердце, и обновлялось чувство непосредственного общения с господом богом. В такие минуты молитва стремительно, как хищная птица, налетала на душу ксендза; вот и теперь, едва он заметил эти звезды, сияющие так близко за окном, едва сделал несколько шагов, отделявших его от оконной ниши, едва упал на колени и оперся на подоконник, обратив лицо к смутному ночному сиянию, как душу его наполнила всеобъемлющая ясность, ум был потрясен подтверждением всех упований и радостей веры, - и холодный наблюдатель в душе отца Сурина вмиг уменьшился, стал ничтожным карликом, почти вовсе исчез, меж тем как сознание ксендза заливали волны света, излучаемого присутствием бога.
Но, странное дело, в такие минуты молитвы - которая, впрочем, не всегда столь стремительно завладевала его душою, - когда в океане внутреннего света стихали все скорби и сомнения, ксендз Сурин рядом с этим светом замечал небольшое темное пятно где-то на самом дне своей души, крохотную, черную ячейку - резко отличную от этого света, от этого сияния божьего, маленький, обособленный уголок, где, скрючившись и прячась, но никогда не исчезая совсем, пребывало зло. И пока он молился, этот сгусток тьмы начинал выпускать черные, гибкие щупальца, они разматывались из каких-то узелков и бугорков и все больше оттесняли свет Иисусов. Черная масса быстро разрасталась - и ксендз Сурин вдруг видел так четко, словно телесными глазами, видел мысленным взором своим всю огромность и мощь зла. И весь мир являлся пред ним разделенным на свет и мрак, на сияние и тьму и с содроганием постигал ксендз могущество тьмы и, падая ниц пред этим ужасным видением, в отчаянии взывал:
- Боже, боже, зачем ты меня покинул?
Отец Сурин с закрытыми глазами самозабвенно читал один за другим латинские стихи, и в его воображении все отчетливей становился зримый образ зла. Уже не раз при экзорцизмах он вызывал в себе это видение. Он видел, как сатана стремится завладеть душой человека, дабы вступить с нею в своего рода мистический брак, и все лишь затем, чтобы нарушить предназначения божьи, чтобы восстать в бунте бессмысленном и бесплодном против владыки всего сущего. И во время своей молитвы он возносился мыслью над землей, начинал постигать бессилие зла, исходящего от сатаны, и тщетность безнадежных попыток нечистого духа. И он видел, сколь неизменно, согласно божественным законам, свершается движение звезд и планет на небе, людей и народов на земле и как сатана, скрежеща от ярости, ни в чем не может нарушить извечных установлений. И, видя злобу и бессилие дьявола и сравнивая их с могуществом и величием господа нашего, он постигал ничтожество дьявола, а равно и ничтожество человека пред богом - и обретал в этом утешение. Да, сердце его черпало утешение в том, что он видел дьявола как черное, маленькое пятно в душе матери Иоанны и тут же видел драгоценный алмаз ее спасения, сияющий в длани Христа. И чувство это разливалось в нем, как аромат ладана, пролитого на костельный пол, и на губах у него заиграла светлая улыбка небесного блаженства.
Ярослав Ивашкевич "Мать Иоанна от ангелов" (Jarosław Iwaszkiewicz "Matka Ioanna od Aniołów", 1946)
в книге Ярослав Ивашкевич "Избранное"
Л: Художественная литература, 1987 г., 118 стр.
http://flibusta.is/b/469062/read
https://royallib.com/read/ivashkevich_yaroslav/mat_ioanna_ot_angelov.html
Недавно прочитанный сборник польских пьес, в котором одна из понравившихся пьес написана Ивашкевичем; моя любовь к готической прозе, а тут как раз повесть про монахиню, одержимую бесами - их ажно восемь в ней (впрочем, это оказался не готическая проза, что не делает эту повесть хуже); ну и наличие фильма Кавалеровича от 1960 года, особый приз жюри в Каннах - решил прочесть и посмотреть фильм.
И повесть, и фильм очень хороши, но к "готике" и "мистике" не относятся. Что мы ждем от "готики/мистики"? - Привидений, бесов, самого дьявола (хоть последнее в большинстве случаев страшно вульгарно), паранормальных явлений. Здесь ничего этого не будет, повествование как раз балансирует на грани "есть ли это?". Пожалуй, пора сказать о сюжете.
Польша начала XVII века, в провинциальном женском монастыре почти все монахини, во главе с настоятельницей, матерью Иоанной от Ангелов, одержимы бесами. В настоятельницу вселились аж восемь бесов - "Бегамот, Валаам, Исаакарон, Грезиль, Амман, Асмодей, Бегерит, Левиафан и Запаличка". Местные ксендзы не способны изгнать всех бесов, поэтому им на помощь из монастыря едет ксендз Юзеф Сурин, главный герой. Повесть написана от третьего лица, но почти от первого - повествование следует за отцом Сурином, он присутствует всегда. Его задача - изгнать бесов из матери-настоятельницы, а там и из остальных монахинь бесы уйдут.
Ключевой диалог повести (в фильм он не вошел, вернее, там только первые две реплики; но это не страшно, в кино это показано своими средствами). Разговаривают два ксендза - главный герой ксендз Сурин и местный ксендз Брым, последний предпочитает держаться от монастыря подальше:
Ксендз Сурин со стоном перебил его:
- Какой ужас! Да как это возможно, пан ксендз?
- Попробуй сказать это отцу Лактанциушу! Он уверяет, что, когда люди видят дьявола, они, дескать, крепче верят в господа бога и в католическую церковь. Вот и показывает народу все, что сумеет, - вроде как фокусник на ярмарке!
Ксендз Сурин молитвенно сложил руки.
- Господа бога вселять в душу человеческую с помощью дьявола? - тихо спросил он.
Ксендз Брым встал и принялся ходить крупными шагами между столом и печкой - только развевались полы широкой сутаны.
- Кто знает, отец Юзеф, - сказал он, - может быть, этот способ не так уж плох? Дьявол захватывает все тайные уголки нашей души, всюду лезет мерзостным своим естеством, заполняет душу нашу злом по самые края. А потом мы дьявола изгоняем. Могучим усилием воли, взывая к святому духу, взывая к имени наисвятейшего, одним манием ты устраняешь дьявола. И вот, душа человека остается пустой, как порожний кубок, как полая форма... и прежде чем в эту пустоту вольется мир со всей его суетой, бренностью и прахом, в нее может влиться чистейший дух благодати божьей. Может быть, так и создаются святые? Допустить дьявола, призвать его, отдать ему тело и душу, а потом, изгнав его, подставить опустошенный дух под струи росы небесной, как пустую бочку под водосточный желоб, пока не зальет его чистейшее естество божье до краев?..
- Да, возможно, - промолвил, выходя из глубокой задумчивости, ксендз Сурин, - но ведь душа человека не схожа со стеклянным сосудом. Скорее она подобна грецкому ореху - в ней столько бугорков, частей, закоулков, тайников. И если дьявол, покидая душу человека, оставит в самой ее глубине, в самом дальнем уголке души хоть каплю своего бесовства, эта капля испортит вливающуюся благодать божью, как капля чернил портит кубок вина. Нет, отец Брым, такой способ творить святых кажется мне слишком насильственным, слишком необычным. Благодать божья подобна цветку, который зарождается в виде бутона, развивается и расцветает, постепенно обращаясь к солнцу. Так возникает святость.
- Но ты подумай сам, отец капеллан, - сказал ксендз Брым, присаживаясь рядом с гостем, - что же это получается? Господь бог позволяет дьяволу опутать христианскую душу? Войти в крещеное тело, завладеть им и показывать такие ужасы? Нет, в этом должен быть какой-то смысл, господь бог ничего не делает такого, в чем не было бы святых его замыслов. Он не отдаст попусту душу человека на погибель, он, наверно, что-то в ней, как лекарь, удаляет... может, и с помощью дьявола, а может, и с помощью чего другого. Для меня одно важно - такое попустительство бога, позволяющее злу торжествовать, должно иметь какой-то смысл. Разве что...
Тут ксендз Брым, придвинувшись вплотную, взглянул на отца Сурина и приподнял одну бровь. Но отец Сурин продолжал сидеть, потупясь и кроша нервными пальцами кусок лепешки над кувшином, из которого уже не пил. Ксендз Брым с минуту смотрел на его страдальчески наморщенный лоб, словно колебался, стоит ли открывать свои мысли. Наконец решился.
- А по-моему, никаких бесов там нет!
Итак, основной вопрос: а одержимы ли монахини бесами? Или никаких бесов нет, т.е. нет никаких внешних сил, с которыми монахини самостоятельно справиться не в состоянии, а есть только грех гордыни, жажда внимания? Ни повесть, ни фильм не дадут однозначного ответа на этот вопрос.
На самом деле этот вопрос рассматривается дважды, на двух примерах: извне (так мы видим мать Иоанну от Ангелов и ее одержимость) и изнутри - внутреннее борение отца Сурина. Что происходит в конце - главный герой спасает мать-настоятельницу путем самопожертвования (причем он жертвует не жизнью, а душой), или же дьявол ловит его самого на крючок гордыни и "подвига"?
По косвенным признакам все же ответ "грех, а не бесы". В монастыре одержимы все монахини за исключением одной - сестры Малгожаты от Креста (в фильме она почему-то стала Маргаритой, мож только в русском дубляже). Но эта монашка сбегает из монастыря с дворянином - грубо говоря, ей не до греха гордыни, она во власти греха похоти. Главные герои, кстати, совершенно далеки от чего-то сексуального - в их случае однозначно гордыня и тщеславие.
Теперь о фильме "Мать Иоанна от ангелов / Matka Joanna od Aniolów", 1960, режиссер Ежи Кавалерович. Посмотреть фильм можно, к примеру, здесь.
Черно-белый фильм в стиле экспрессионизма - выразительные, даже гротескные персонажи, много крупных планов лиц, очень много эпизодов на темном фоне (не в темноте, лица освещены хорошо и мы видим оттенки мимики, но задний план темен и пуст и не отвлекает внимания), большие пустые пространства. Стиль фильма очень хорошо передает советская афиша (да-да, он шел в советском прокате!).
На Кинопоиске можно посмотреть другие афиши, ни одной столь же выразительной.
А вот самый, пожалуй, известный кадр из фильма.
Теперь познакомимся с главными героями. Ксендз Сурин (Мечислав Войт).
Этот актер в фильме также играет раввина, так что разговор ксендза с раввином смотрится как диалог сам с собой, как размышление.
Мать Иоанна от Ангелов (Люцина Винницка).
Она же в момент одержимости.
Ну и сестра Маргарита/Малгожата от Креста (Анна Чепелевская).
Она же наутро после падения, дворянин сбежал.
Мелкий шляхтич Винцентий Володкович (Зигмунт Зинтель), весьма мерзенький персонаж.
Читая книгу я полагал, что этот персонаж должен как-то подтолкнуть главного героя к падению - явно же слуга дьявола, суетливый такой. В фильме он скорее мелкий бес, крутится вокруг главного героя, но тот не его весовой категории - его сил хватает только на более слабые души, потому он выступает сводником, его цель сестра Малгожата.
Ну и последний портрет - Авдотья, хозяйка харчевни (Мария Хвалибог).
На этом портрете удобно показать отличия фильма от книги. Вот сцена из книги:
В радостном этом возбуждении он вошел в корчму - просторная, закопченная горница была почти пуста. Старая корчмарка - видимо, цыганка, ксендз Сурин знал ее по прежним своим поездкам, - стояла, подбоченясь, в углу, а у конца дубового стола сидел низенький, худой шляхтич из мелкопоместных и с большим аппетитом выгребал капусту из медного котелка. При виде этого обтрепанного шляхтича отец Сурин вздрогнул, и веселость его исчезла, но не потому, что он испугался или же узнал знакомого. Нет, он видел шляхтича впервые - но сразу почувствовал к нему ничем не объяснимое отвращение. Он уже знал, что этот человек причинит ему какую-то неприятность.
Ее большие черные глаза сверкнули в полумраке горницы, когда она бросила любопытный взгляд в сторону ксендза Сурина. Но тот притворялся, что этого не видит, и продолжал орудовать ложкой. Корчмарка резко пошевелилась - забренчали на ее груди частые мониста из кораллов и цехинов. Ксендз все время ощущал неприятный ток, исходивший от этих двоих. Пользуясь минутным молчанием, он прочитал про себя "Патер ностер" и "Аве".
С виду ей можно было дать лет сорок, но она еще была очень хороша. Впрочем, ксендз ее и раньше знал и не раз видел - но никогда она не казалась ему такой гордой и красивой.
Если Володкович полностью соответствует описанию, то корчмарка стала значительно моложе (актрисе 26-27 на момент съемок), прозрачные светлые глаза вместо черных и совершенно исчезли мониста - они не вписывались в аскетичную эстетику фильма.
Другие изменения того же рода. В книге мать-настоятельница горбата (цыганка в своем пророчестве ксендзу Сурину говорит "Бедненький! Горбатую полюбишь", а в фильме "Испорченную полюбишь"). Монахини сплошь молодые красотки, к тому же с макияжем.
Некоторые реплики повисают в воздухе. К примеру, там же в корчме во время гадания:
Володкович с присвистом втянул губами воздух, будто на морозе, и продолжал молоть:
- Ты все ему скажи. Ну, к примеру, пан ксендз теперь в пути, вот и скажи ему, будет ли поездка успешна, кого он встретит в далекой дороге, кого увидит...
- Увидит девицу, что будет матерью, - низким, словно из самых глубин груди идущим голосом молвила Авдотья.
Ксендз Сурин ощутил неприятную дрожь, мурашками пробежавшую вдоль позвоночника, но Володкович от души рассмеялся и этим разрушил впечатление.
- Ну, этого у нас в Польше не занимать, а больше всего, наверно, в смоленском воеводстве.
Эта сцена есть в фильме, но нет ее рифмы в последних строках повести:
Лишь через несколько дней она исцелилась вполне и до конца долгой своей жизни управляла людыньскими урсулинками. После благолепной ее кончины посох настоятельницы перешел в руки известной благочестием своим и трудолюбием сестры Малгожаты от Креста.
То есть пророчество цыганки было о сестре Малгожате. Но всех таких нюансов в фильме не передать, да и незачем - фильм не рассказывает, а показывает, у него визуальный язык.
Впрочем, не только визуальный - важны также голоса актеров и их интонации. Я смотрел дублированный фильм, причем со старым советским дубляжом. Голоса, интонации и произношение - это уже ушедшее. Не мог понять, чем отличается, что там "так сейчас не говорят" не на уровне слов, а больше произношения. Вот, заметил: к примеру, в сцене первой встречи ксендза Сурина с матерью Иоанной та говорит "садитес". Не "садитесь", а "садитес", без смягчения на конце. Это произношение ушло.
В завершение - два фрагмента из книги, один из начала, другой из конца. Оба рифмуются - это внутренняя борьба главного героя со злом в своей душе (это рифмуется также с образом души как грецкого ореха из диалога двух ксендзов):
Ксендз Сурин остался один в темноте. Звезды из небесной дали придвинулись к самому окну, и он поднял неуверенный взор к их туманному сиянию. Как обычно, в теплый, безоблачный осенний вечер, звезды казались крупнее, чем в иные вечера, и будто склонялись к земле. Ксендз Сурин давно считал их лучшими посредницами между землей и творцом. Чем-то вроде ангелов. От одного взгляда, брошенного ввысь, на бледные созвездия, тонущие в сумрачном небе, у него становилось легче на сердце, и обновлялось чувство непосредственного общения с господом богом. В такие минуты молитва стремительно, как хищная птица, налетала на душу ксендза; вот и теперь, едва он заметил эти звезды, сияющие так близко за окном, едва сделал несколько шагов, отделявших его от оконной ниши, едва упал на колени и оперся на подоконник, обратив лицо к смутному ночному сиянию, как душу его наполнила всеобъемлющая ясность, ум был потрясен подтверждением всех упований и радостей веры, - и холодный наблюдатель в душе отца Сурина вмиг уменьшился, стал ничтожным карликом, почти вовсе исчез, меж тем как сознание ксендза заливали волны света, излучаемого присутствием бога.
Но, странное дело, в такие минуты молитвы - которая, впрочем, не всегда столь стремительно завладевала его душою, - когда в океане внутреннего света стихали все скорби и сомнения, ксендз Сурин рядом с этим светом замечал небольшое темное пятно где-то на самом дне своей души, крохотную, черную ячейку - резко отличную от этого света, от этого сияния божьего, маленький, обособленный уголок, где, скрючившись и прячась, но никогда не исчезая совсем, пребывало зло. И пока он молился, этот сгусток тьмы начинал выпускать черные, гибкие щупальца, они разматывались из каких-то узелков и бугорков и все больше оттесняли свет Иисусов. Черная масса быстро разрасталась - и ксендз Сурин вдруг видел так четко, словно телесными глазами, видел мысленным взором своим всю огромность и мощь зла. И весь мир являлся пред ним разделенным на свет и мрак, на сияние и тьму и с содроганием постигал ксендз могущество тьмы и, падая ниц пред этим ужасным видением, в отчаянии взывал:
- Боже, боже, зачем ты меня покинул?
Отец Сурин с закрытыми глазами самозабвенно читал один за другим латинские стихи, и в его воображении все отчетливей становился зримый образ зла. Уже не раз при экзорцизмах он вызывал в себе это видение. Он видел, как сатана стремится завладеть душой человека, дабы вступить с нею в своего рода мистический брак, и все лишь затем, чтобы нарушить предназначения божьи, чтобы восстать в бунте бессмысленном и бесплодном против владыки всего сущего. И во время своей молитвы он возносился мыслью над землей, начинал постигать бессилие зла, исходящего от сатаны, и тщетность безнадежных попыток нечистого духа. И он видел, сколь неизменно, согласно божественным законам, свершается движение звезд и планет на небе, людей и народов на земле и как сатана, скрежеща от ярости, ни в чем не может нарушить извечных установлений. И, видя злобу и бессилие дьявола и сравнивая их с могуществом и величием господа нашего, он постигал ничтожество дьявола, а равно и ничтожество человека пред богом - и обретал в этом утешение. Да, сердце его черпало утешение в том, что он видел дьявола как черное, маленькое пятно в душе матери Иоанны и тут же видел драгоценный алмаз ее спасения, сияющий в длани Христа. И чувство это разливалось в нем, как аромат ладана, пролитого на костельный пол, и на губах у него заиграла светлая улыбка небесного блаженства.