Продолжаем выкладку статей. Карамзин - и его "Путешествие"
И вновь: это не для тех, кто Лотмана и Западова цитирует наизусть, не притрагиваясь к томикам. Это для тех, кто хочет написать доклад, для тех, кому сдавать, для кого угодно. Эту конкретную статью приняли, но после редакторской правки от нее осталось немного. А мне жалко, я их всех люблю, особенно Новикова и его друзей (Гамалея, Кутузова и всех ихих товарищей). Думаю, что рано или поздно, приваживая себя к работе, научусь и просто статьи писать - не по заказу - или по заказу внутреннему. Просто потому что могу. Ну так что вот - чуть-чуть о Карамзине, молодом и прекрасном.
2016 год объявлен годом Карамзина. А кто такой этот Карамзин? Историограф, написал 12 томов истории России, - скажут одни. Другие вспомнят сентиментальную повесть про цветочницу-самоубийцу бедную Лизу и нескончаемые потоки слез, проливаемых российскими барышнями конца XVIII века. Третьи пожмут плечами - кто его читал, кому он интересен сейчас? Но именно в этом году Карамзин актуален, как никогда. Со дня рождения Карамзина прошло 250 лет. И в 2016, так уж вышло, все еще не разрешен вопрос, ответ на который Карамзин искал всю жизнь: кто мы в этом мире? Откуда идем? Каков он, наш путь?
Личность Николая Михайловича Карамзина до сих пор вызывает самые противоречивые чувства. «Псевдоученые» ругают его на все корки, считая, что «масонский выкормыш» извратил великую русскую историю, гнусно оболгав Ивана IV, который никаким грозным никогда не был и никаких жестокостей отроду не совершал; называют труд всей его жизни - «карамзинской нелепой» и яростно плюются. Академические историки почитают Карамзина, по меткому выражению Пушкина, «колумбом российской истории», в его честь проводятся конкурсы и симпозиумы по всему миру, он изображен на новгородском памятнике «1000 лет России» (открыт в 1862 г.) - среди 129 величайших россиян (кстати, Ивана Грозного из их числа пришлось вычеркнуть: прославление «палача Новгорода» возмутило новгородцев). Он остался в памяти потомков как писатель-сентименталист, «нежной женщины нежнейший друг», «восторженный Ахалкин», петиметр Попугай Обезьянин. А литературоведы приводят свидетельства современников, которые считают Карамзина суховатым и не слишком-то склонным к слезам и восторгам. Очевидно одно: не так-то просто подобраться к этой звезде на небосклоне российской культуры, человеку-загадке.
Родился Карамзин 1 (12) декабря 1766 года, в Симбирской губернии, в детстве пристрастился к чтению и знал немецкий и французский на весьма сносном уровне - его первым учителем был немец, семейный врач. Когда Николай подрос, то был отправлен в пансион профессора Московского университета И. Шадена, где воспитывался 4 года, слушая лекции в Университете, практикуясь в языках (сам Шаден, немец, читавший свои лекции на латыни, преподавал не только риторику, поэтику и древние языки, но занимался также нумизматикой, геральдикой и вел курс философии) Можно сказать, с учителями Карамзину повезло: в пансионе юноше привили не только привычку размышлять и постоянно учиться, но и отлично воспитали - по воспоминаниям современников, Иоганн Шаден был человеком безупречной нравственности и пользовался огромным авторитетом у своих питомцев. Очевидно, там же Карамзин осознал себя поэтом и почувствовал вкус к интеллектуальной жизни. Отец настаивал на военной карьере, естественной для дворянина, и сам юноша ничего не имел против героической военной карьеры, но реальность оказалась унылее и пошлее ожиданий. В действующую армию его не отправили, потому что надо было дать взятку для хорошего «распределения», а ни денег, ни желания поддерживать коррупцию у юноши не было. Гвардия, как выяснилось, не сулила скромному небогатому подпрапорщику ничего особенно заманчивого или блестящего, как вспоминали знакомцы, «ему даже мундир офицерский справить было не на что». После смерти отца в 1873 году 19-летний Карамзин не долго думая вышел в отставку и уехал в Симбирск. И тут его судьба заложила еще один крутой вираж: юным интеллектуалом заинтересовались масоны...
Масонство в Симбирске XVIII века было весьма распространено. До начала ХХ века, например, в Симбирске сохранялось полуразрушенное строение - не то беседка, не то храм с соответствующей символикой: урна с водой, тонущая ладья, изломанный якорь, крест из дикого камня. Построил ее в своем имении помещик В. Киндяков - известный симбирский масон. Карамзин вступил в ложу «Золотого венца», действовавшую там. «Великий магистр» и основатель ложи - суровый моралист Иван Петрович Тургенев, отец будущих декабристов, братьев Тургеневых, увез талантливого юношу в Москву и представил его своим друзьям.
Масонство в общественном сознании XXI века накрепко связано с тайным мировым заговором, дешевыми книжками о судьбах мира и странными почти маскарадными обрядами, что-то среднее между шапочкой из фольги и рептилоидами с Нибиру. Но в России XVIII века быть масоном означало войти в круг избранных, получить возможность самореализации. Игра в масоны была популярна в самых высоких кругах. Как обычно и бывает, характер той или иной тайной ложи зависел от людей, в ней состоявшей. Кого-то увлекала тайна и пафос, кому-то хотелось с помощью масонства устроить свою карьеру или поправить состояние, вокруг масонства толклось немало шарлатанов и прямых авантюристов. По словам Я. Барскова, знатока истории и литературы XVIII века, «масонская истина манила к себе и ускользала как призрак, налицо были политики и авантюристы, которые вели умную интригу или темную игру, да бездельники искавшие случая приятно провести время в обществе знатных и богатых бар, а "искренние братья" проливали горькие слезы». Но общество, в которое попал совсем еще юный Карамзин, преследовало совершенно иные цели, стараясь держаться подальше от политики и «умных интриг». Пушкин, заставший последних из «мартинистов», друзей Новикова, скажет про них: «Странная смесь мистической набожности и философского вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия, ярко отличали их от поколения к которому они принадлежали».
Сердцем и главой этого объединения был Николай Иванович Новиков - ключевая фигура российского Просвещения, масон и неустанный труженик. Вместе с И. Шварцем, профессором немецкого языка при Московском университете и тоже масоном, они основали Дружеское учёное общество. Личная глубочайшая порядочность, строгость до аскетичности и рафинированный интеллектуализм, а также неутомимая и продуманная деятельность на благо человека, порой в ущерб себе, - таковы были черты этого общества, к которому неожиданно для себя примкнул молодой Карамзин. Аристократы и московская профессура (на чьи лекции бегал подростком Карамзин), молодые люди, подающие надежды, просто заинтересованные лица - все они были объединены одной целью: принести как можно больше пользы и способствовать распространению знаний и высокой морали. Московский главнокомандующий (губернатор Москвы) граф З. Г. Чернышев относился к ним с полным доверием и сочувствием, а куратор Московского Университета М. Херасков, поэт и масон, сдал Новикову в аренду университетскую типографию, книжгую лавку при ней и печатный орган Университета «Московские ведомости» за 4500 рублей в год. Прежде совершенно запущенная, типография заработала вовсю, и за 3 года было напечатано книг больше, чем за все 24 года до того. При обществе, организованном на паях, действовала аптека, снабжавшая лекарствами бедных; библиотека; работали педагогическая и переводческая семинария, несколько училищ, где неимущие, но одаренные юноши могли получать образование бесплатно, а самых талантливых Общество на собственные средства отправляло получать образование в европейских университетах. Новиков и его сотрудники и братья видели свою миссию в том, чтобы выискивать, переводить на русский, печатать и по доступной цене распространять самую разнообразную литературу - от раритетных философских трудов до учебников. Разумеется, издавалась и литература мистического направления, но не ради лишь нее затевалось дело. Притом Новиков, как настоящий предприниматель, не ограничился одной лишь издательской деятельностью: он пересмотрел прежние способы книготорговли, сам связывался и с продавцами и с читателями. Открывались книжные лавки - не только в Москве, но и в провинции, куда до того книги доходили редко и нерегулярно. Новиков и его друзья фактически заново учили Россию читать, наслаждаться книгой, прививали людям вкус к печатному слову. Попутно выпускался журнал-альманах «Детское чтение», к работе над которым был практически сразу же привлечен новичок. Карамзина привезли из Симбирска, где, в сущности, ему решительно нечем было заниматься, поселили в доме, принадлежавшем Обществу, и он с головой погрузился в этот странный новый мир. Его уважали и ценили, несмотря на разницу в возрасте, он занимался переводами, писал для альманаха, а Новиков охотно печатал все, что выходило из-под пера юного литератора. «До какой степени добросовестно Новиков относился к издательскому делу, до какой степени боялся кого-нибудь оттолкнуть от него и, напротив, старался всеми силами привлечь к литературе, видно из следующих фактов: он платил небывалые по тому времени цены за переводы, а произведения оригинальные оплачивал еще лучше. Иной раз ему случалось покупать два-три перевода одного и того же произведения; он выбирал лучший и печатал, остальные сжигал; но никогда не отказывался принять лишний перевод, чтобы не отбить у переводчиков охоту к работе». (С. Е. Усова, Николай Новиков. Его жизнь и общественная деятельность) Благотворительность Общества не исчерпывалась одной только издательско-просветительской деятельностью: во время страшного неурожая Новиков организовал действенную и эффективную помощь голодающим, чего так и не удалось устроить государственным структурам, ответственным за это. Постепенно активность новиковского кружка привлекала все более пристальное - и неодобрительное - внимание правительства: филантропы-дилетанты своей успешностью явно дискредитировали государственную машину. Новиков и его друзья были масонами-розенкрейерами, Злато-розового креста. Они пытались установить связь с другими ложами за границей, в потайной типографии издавали свою литературу (строго не для продажи), хотя в политику никоим образом не вмешивались, сосредоточившись на вопросах самосовершенствования. На допросе Новиков рассказывал, что уважаемый им старший масон учил его: «Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное; и если ты приметишь хотя бы тень политических видов, связей и растверживания слов равенства и вольности, то почитай его ложным.. Где говорят о вольности такой между масонами, чтобы не быть покорену страстям или порокам, но владеть оными, такое масонство или уже есть истинное, или ведет к сысканию и получению истинного». Ратуя за «истинное», внутреннее масонство, Новиков как огня чуждался малейшего намека на политические игрища.
Впрочем, им это не помогло. Когда, наконец, к ним пришла проверка, целый ряд оказался под арестом. При этом московский архиепископ Платон, которому было поручено апробировать веру Новикова, выразился совершенно недвусмысленно: «Молю всещедрого Бога, чтобы во всем мире были христиане таковые, как Новиков». На место либерального и сочувствовавшего Новикову губернатора Чернышева пришел князь Прозоровский, человек совершенно не книжный, крайне недоброжелательный и убежденный государственник. Потемкин предупреждал Екатерину о нем: «Ваше Императорское Величество выдвинули из вашего арсенала самую старинную пушку, которая будет непременно стрелять в вашу цель, потому что своей собственной не имеет; берегитесь только, чтобы она не запятнала кровию имя Вашего Величества в потомстве». Для старика Прозоровского подозрительное мельтешение каких-то странных благотворителей с совершенно неясными ему целями было головной болью. Постепенно к делу подключилась Тайная экспедиция. Все закончилось жесточайшим разгромом, - и тюремным заключением на 15 лет для Новикова. Но к тому времени Карамзин уже вышел из Ордена, расстался с прежними друзьями-наставниками и покинул Россию.
Отчего это произошло? Как решился молодой человек порвать со своими наставниками и друзьями, лишиться вполне комфортных условий и, главное, как и на что он собирался существовать? Доля его в наследном поместье была весьма невелика, государственной службы он не имел и не жаждал ее, а работа у Новикова давала верный кусок хлеба, не приходилось также думать о крове и о насущных мелочах. Мы не знаем. Часть архива Карамзина бесследно пропала, а в имеющихся документах этот вопрос обойден молчанием. Может быть, Карамзина постепенно начало раздражать менторство и морализаторство старших товарищей, может, казались смешными масонские ритуалы и крайний мистицизм мартинистов-розенкрейцеров, а может, просто пути разошлись. Впрочем, Карамзин писал, что с бывшими братьями по ордену они расстались полюбовно - и те даже устроили в его честь обед. (Надо сказать, что много позже, когда Новиков был арестован и подвергнут допросам у "кнутобойцы" Шешковского, прежние покровители его, страха ради пред императрицей, от него отступились, а слово "мартинист" стало чем-то средним между ругательством и доносом, Карамзин, сам будучи под подозрением, не раздумывая вступился за своего бывшего наставника и его соратников. Толком не зная, в чем обвиняют Новикова, он напечатал у себя в журнале оду "К милости", напрямую обращаясь к Екатерине. Это ни к чему не привело, но по крайней мере Карамзин говорил, когда все предпочитали помалкивать.) Вскоре после официального расставания с масонством Карамзин уезжает в Европу, где проводит примерно год. Из писем его «нежного друга» Анастасии Ивановны Плещеевой, мы видим, что отъезд в Европу скорее напоминал бегство, но от кого и почему пришлось спасаться Карамзину,- загадка. Плещеева не могла себе позволить выплеснуть в письмах всю душу и открыть подобности: она отлично знала, что переписка перлюстрируется (собственно, основные источники сведений о московских масонах - это протоколы допросов и перлюстрированные письма). Отъезд в Европу был спланирован давно, разумеется, заранее были запасены рекомендательные письма, условлены встречи и оговорены пункты, куда надо было слать деньги и письма «до востребования». И вот, наконец, Тверь, 18 мая 1787. «Расстался я с вами, милые, расстался! Сердце мое привязано к вам всеми нежнейшими своими чувствами, а я беспрестанно от вас удаляюсь и буду удаляться!» - так начинается книга, которой суждено было стать бестселлером XVIII века, «Письма русского путешественника».
Некоторые считают, что на самом деле расставание с масонами было хитрой инсценировкой, а на самом деле Путешественник отправился не просто так, мир повидать, себя показать, как он стремится представить дело. Разумеется, его послали с какой-то тайной миссией, а деньги на дорогу выделили из средств организации. Зачем бы еще, спрашивается, он куда-то поехал? Убедительное доказательство налицо: Карамзин остался жив и здоров, дальнейшая его судьба сложилась завидно. А ведь всем известно, что масон, пытающийся выйти из организации, долго не проживет. Во всяком случае, на карьере своей он может смело ставить крест: ведь масонство - это настоящая мафия! Оставим подобные рассуждения на совести «специалистов». И хотя бывшие друзья и в самом деле были обижены на Карамзина и охлаждение отношений неминуемо воспоследовало, трудно представить себе Новикова или кого-то из его кружка, мстящих и губящих «отступника». Что же касается спонсирования поездки, то правительство крайне внимательно изучало этот вопрос, но несмотря на всю строгость дознания, пришло к выводу: вояж господина Карамзина был совершен на его личные, весьма небольшие, деньги, мартинисты никакого отношения к сему не имеют.
Казалось бы, все просто: в пространных письмах с дороги путешественник подробно описывает друзьям все, что он видел, делится впечатлениями, юмористическими или сугубо практическими, очень скучает. За границей он не упускает ни одного случая встретиться с самыми известными и знаменитыми людьми своего времени, «заходит на чаек» к Иммануилу Канту, Виланду и прочим, чьими книгами зачитывался в России, при этом с той же подробностью рассказывает и местные сплетни, и анекдоты, и смешные случаи, приключившиеся с ним по пути. А случилось с ним много чего - в частности, юный странник оказался в восставшем Париже в самый разгар Революции. Правда, он куда большее внимание уделяет театрам и салонам, но тут уж кому что интересно. Германия, Швейцария, Франция, Англия - и вот, наконец, возвращение - в объятия друзей, по которым он так скучал и которым исправно писал каждый день. В России он собирает свои письма и издает их, на радость тем, кто такой вояж позволить себе не может, а узнать, что да как, был бы не прочь. Такой прямодушный подход к карамзинскому бестселлеру царил довольно долго, пока, наконец, литературоведы и историки не посмотрели на путешествие Карамзина пристальнее. И выяснили, что никаких ежедневных многостраничных писем как бы и не было, наоборот, друзья жаловались, что путешественник их совсем забросил и информацией о себе не балует. Дальше больше - маршруты и, главное, время реального и «виртуального» путешествия совпадали далеко не всегда. А кое-где текст откровенно противоречит имеющимся посторонним свидетельствам о Карамзине. Сделали предположение, что Карамзин, возможно, вел путевой дневник, на который потом и опирался при работе над «Письмами», но и следов такого дневника не нашлось. Зато было известно, с какой тщательностью молодой писатель работал над «Письмами», уже в России, выверяя и перепроверяя себя по всем доступным ему справочникам. Итак, перед нами стопроцентное литературное произведение, обдуманно и весьма успешно «закамуфлированное» под письма с дороги. Но зачем?
В Россию Карамзин вернулся с четким планом действий: он был намерен издавать свой собственный журнал. Четыре года, проведенные под крылом Новикова, стали отличной школой редакторской и, главное, издательской деятельности. Молодого человека (а ему было всего 23 года) уже не останавливали сложности вроде «с чего начать», «как распланировать», «к кому обратиться». Можно сказать, он заранее продумал концепцию нового издания, прикинул риски, выбрал целевую аудиторию. И не прогадал. «Московский журнал», первый в череде русских литературных журналов, был принят на ура - и стал культовым не только в Москве и Петербурге. Два года, пока он выходил, в каждом выпуске печатались «Письма русского путешественника», работа над которыми не прекращалась все это время. Журнал Карамзина быстро стал лучшим в России, проник в провинцию и «заразил» тягой к чтению не одну юную душу.
Карамзину-писателю свой собственный журнал был необходим по ряду причин. Самая простая - это был отличный, хотя и хлопотный, способ зарабатывать, не вступая ни в военную, ни в гражданскую службу. Вторая немаловажная причина - писатель должен быть услышан. Свой собственный журнал, где публикуются произведения близких по духу, - отличный путь к широкой аудитории. Так и случилось: благодаря «взлетевшему» «Московскому журналу» Карамзин стал культовым писателем, настоящим кумиром молодежи. И, конечно, не обошлось без сверхзадачи - ученичество у Новикова не прошло даром. Вопрос стоял парадоксально: не «нашей публике нужен новый журнал», а «нашему журналу нужна новая публика». Не «я хочу сказать новое слово в литературе», а «нам предстоит сделать новую литературу, создав язык для новых понятий» - ни больше ни меньше. В кружке Новикова полагали, что для грядущего благоденствия нужно воспитывать человека, развивая в нем, в первую очередь, разум и твердую мораль, Карамзин же считал, что основная беда людей вовсе не в недостатке морали. Ему не было нужно и не хотелось «воспитывать племя титанов», выковывать сверхчеловека - супернравственного, сверхобразованного, идеального. Ему хотелось, чтобы люди могли выражать на родном языке свои мысли и чувства, потому что это единственный способ сделать чувства россиян тоньше и разнообразнее, а мысли - возвышенней.
Примерно с той же проблемой спустя полтораста лет столкнулся Маяковский - «улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать». Век изменился столь стремительно, что простой человек оказался дезориентирован. Люди, может быть, и рады бы высказывать свое мнение, слушаться велений души, - но язык, которым они говорят, просто не готов им помочь, в нем нет слов для выражения тонкой печали, оттенков нежности, восторга, ужаса. Не сформирована лексика для рассуждений на определенные темы, выходящие за рамки простых бытовых потребностей, - а если и формируется, то в крайне узком кругу интеллектуалов, недоступном за пределами столицы. Свободно говоря на трех языках, Карамзин сравнивал литературный язык и разговорную речь в Европе и пришел к выводу: Россию нужно учить говорить, учить читать, учить чувствовать. В 25 лет такая глобальная задача не пугает, а раззадоривает. Возможно, человеку старших лет она бы показалась не просто неподъемной, а прямым нахальством, но не молодому Карамзину-энтузиасту.
«Письма русского путешественника» в том виде, в котором они выходили в печать, оказались идеальным контентом для нового журнала. И сейчас, спустя 200 лет, они читаются легко, весело и занимательно, а представьте, с какой жадностью их проглатывали в эпоху, когда даже поездка в соседний город была целым приключением. Благодаря любезности автора, можно было узнать кучу интересных подробностей - от описания заграничных городов до модных костюмов, а впридачу тебя еще развлекут свежим анекдотом, расскажут местные легенды и снабдят ссылками на интересные литературные новинки. Практический человек мог узнать, почем в Германии обед и каковы в Лифляндии дороги, чувствительная душа с восторгом читала вставные новеллы, стихи, сентиментальные впечатления автора - читала, и узнавала себя. Интеллектуал своими глазами (вернее, глазами Путешественника) видел кумиров, звезд философии и литературы, о которых зачастую не знал и не рассчитывал узнать ничего, кроме гравированного портрета. А тут они представали перед ним в интимной домашней обстановке, обнаруживались их человеческие черты. Европа оказывалась совсем рядом, на краю твоего письменного стола - в раскрытом свежем выпуске «Московского журнала». А вместе с интересными сведениями исподволь проникал чуть-чуть другой, новый и пленительный язык, расширялся кругозор, снимался привычный страх чужого: не с песьими головами люди там живут, а такие же, как мы. И любят они так же, и дети у них такие же шалуны, и наш брат, Путешественник, очень даже там уместен и уважаем. Недаром все удивляются, узнав, что тот русский, расспрашивают, интересуются нашей страной. А в рассказах Путешественника Россия предстает сказочно прекрасной. Вот как отвечает Путешественник на вопросы любознательной француженки: «В России терпят от холода менее, нежели в Провансе. В теплых комнатах, в теплых шубах мы смеемся над трескучим морозом. В декабре, в генваре, когда во Франции небо мрачное и дождь льется рекою, красавицы наши, при ярком свете солнца, катаются в санях по снежным бриллиантам, и розы цветут на их лилейных щеках. Ни в какое время года россиянки не бывают столь прелестны, как зимою; действие холода свежит их лица, и всякая, входя с надворья в комнату, кажется Флорою…. Вопрос. Уважаете ли вы женщин?
Ответ. У нас женщина на троне. Слава и любовь, лавр и роза есть девиз наших рыцарей.
Угадайте, какой вопрос теперь следует?.. «„Много ли дичи в России?“ - спрашивает муж мой, - прибавляет графиня, - страстный охотник стрелять».
Я отвечал так, что провинциальный граф должен закричать: «Ружье! Лошадей! В Россию!»
Одним словом, если муж и жена теперь не прискачут к вам в Москву, то не моя вина».
Весна в России - щедрая, лето - свежее и зеленое. Как не гордиться тем, что живешь в таком благодатном краю! И как не прочитать книги тех авторов, которых хвалит в своих письмах и исподволь советует Путешественник, - тем более, что в его журнале есть раздел рецензий - и сразу же советы, где выписать интересную новинку.
Какую же Европу увидел Карамзин? И чем она отличалась от той Европы, что видели соотечественники до него? Практически ничем - и всем. Обычно путешествия в Европу совершались ради какой-то практической цели. Так, петиметры валом валили в Париж, столицу моды, чтобы накупить обновок и окунуться в шик «настоящей жизни». Потом, когда стали популярны курорты, в Европу ездили, чтобы поправить здоровье и вообще модно отдохнуть. Иногда поездки в Европу предпринимались, чтобы получить там образование, повысить свою квалификацию. Именно такую Европу видели русские, именно таких русских видели в Европе: или «скифов, приходящих к философам, чтобы учиться» (таких было меньше) или «буйных скифов», приезжающих шумно тратить сумасшедшие деньги (такие, собственно, и составляли основную массу «наших за границей»). Но наш Путешественник был первый, кто поехал в Европу с книгой и пером, чтобы описать все, что видит, и увидеть воочию все, о чем прежде он только читал. Европа не была для него землей неведомой: он заранее знал ее, был знаком с наилучшими ее умами, не лично, а ознакомившись с их трудами. И он сам, оставаясь русским, не был чужим для этой Европы. Наоборот: зная несколько языков, мог помогать немцам и французам понять друг друга, для него не существовало языкового барьера - и его взгляд был практически взглядом европейца. Русского европейца. Его спрашивали, отчего же он, явный интеллектуал, не желает посещать лекции, получить систематическое образование. Путешественник вежливо отшутился в ответ: он приехал сюда учиться, это правда, но не в университетах. Чужие страны лежали перед ним, как открытая книга - он ехал по местам, отмеченным для него Стерном, Руссо, Виландом, - давними друзьями его души. И, тут сказалась школа Новикова, - именно эту книгу-Европу он намеревался перевести для своих соотечественников, чтобы приблизить ее к ним, а россиян - к Европе.
Разумеется, по ходу дела ему пришлось снабжать текст комментариями, вставлять уйму дополнительных сведений из привезенных с собой путеводителей и справочников. Те гипотетические «друзья», которым адресовал свои письма Путешественник, - были подписчиками и читателями «Московского журнала». Для них надо было чередовать серьезные и ученые страницы - с анекдотами и бурлескными сценами, вводить комических персонажей (вечно влюбленный Б*, которого ручная белка укусила за нос, робкие немцы приняли за разбойника, а пленившая его красавица, как оказалось, давно выбросила его из головы и вообще на днях выходит замуж). Для развлечения читателя после двух чувствительных легенд о страстной и возвышенной любви следует уморительный рассказ о немецкой девице, невинность которой Путешественник оберегал всю ночь, чем девица, почему-то осталась очень недовольна. Карамзин отлично знал, как подогреть интерес читателя, он-то понимал, почему в трагедиях Шекспира непременно участвуют нянюшки и могильщики с их непристойными намеками и солеными шутками.
Вместе с тем есть и еще один тайный пласт «писем» - намеки для своих, которые понятны только единицам. Кто таков А*, которому нельзя возвращаться назад. О каком Р* или Л* вспоминает Путешественник? Кто знает, тот знает, и для того открывается еще один аспект «дорожной болтовни», далеко не такой невинной, как можно было бы решить с первого взгляда. Не просто так Карамзин был вынужден прервать публикацию своих «Писем» (да и сам журнал) на половине пути: описывать Французскую революцию в 1793 году в России было делом рискованным. Новиков сидит в крепости, масонство разгромлено, Радищев отправлен в Сибирь, так и не написав обещанное «Путешествие из Москвы в Петербург». Справедливости ради, надо сказать, что сама идея революции, мятежа и бунта Карамзину была глубоко противна. Но тем не менее Путешественник, модный вертопрах, одетый с иголочки, собеседник лучших умов XVIII века, свидетель революционных речей в мятежном Париже и поклонник английской конституции и Швейцарской республики умудрялся так рассказать об увиденных им чужих краях, что читателю невольно приходила в голову мысль о России, о наших делах, о нашей судьбе. Идея, что без просвещения нет и процветания, а без демократической свободы нет ни богатства, ни науки, идея, что там, где царит бездушное варварство, рано или поздно начнет литься кровь, - эта идея, конечно, не была у Карамзина настолько же отчетливо подчеркнута, как у того же Радищева. Но Карамзин практически никогда не поучал и не читал морали открытым текстом. Тем не менее, он добился своего. В России благодаря Карамзину выросло целое поколение русских читателей и, что особенно важно в системе ценностей Карамзина, читательниц, будущих просвещенных матерей, - и для этих людей, остававшихся русскими во всем, европейская культура была открыта, понятна и освоена. А еще через поколение начался Золотой век русской литературы.
2016 год объявлен годом Карамзина. А кто такой этот Карамзин? Историограф, написал 12 томов истории России, - скажут одни. Другие вспомнят сентиментальную повесть про цветочницу-самоубийцу бедную Лизу и нескончаемые потоки слез, проливаемых российскими барышнями конца XVIII века. Третьи пожмут плечами - кто его читал, кому он интересен сейчас? Но именно в этом году Карамзин актуален, как никогда. Со дня рождения Карамзина прошло 250 лет. И в 2016, так уж вышло, все еще не разрешен вопрос, ответ на который Карамзин искал всю жизнь: кто мы в этом мире? Откуда идем? Каков он, наш путь?
Личность Николая Михайловича Карамзина до сих пор вызывает самые противоречивые чувства. «Псевдоученые» ругают его на все корки, считая, что «масонский выкормыш» извратил великую русскую историю, гнусно оболгав Ивана IV, который никаким грозным никогда не был и никаких жестокостей отроду не совершал; называют труд всей его жизни - «карамзинской нелепой» и яростно плюются. Академические историки почитают Карамзина, по меткому выражению Пушкина, «колумбом российской истории», в его честь проводятся конкурсы и симпозиумы по всему миру, он изображен на новгородском памятнике «1000 лет России» (открыт в 1862 г.) - среди 129 величайших россиян (кстати, Ивана Грозного из их числа пришлось вычеркнуть: прославление «палача Новгорода» возмутило новгородцев). Он остался в памяти потомков как писатель-сентименталист, «нежной женщины нежнейший друг», «восторженный Ахалкин», петиметр Попугай Обезьянин. А литературоведы приводят свидетельства современников, которые считают Карамзина суховатым и не слишком-то склонным к слезам и восторгам. Очевидно одно: не так-то просто подобраться к этой звезде на небосклоне российской культуры, человеку-загадке.
Родился Карамзин 1 (12) декабря 1766 года, в Симбирской губернии, в детстве пристрастился к чтению и знал немецкий и французский на весьма сносном уровне - его первым учителем был немец, семейный врач. Когда Николай подрос, то был отправлен в пансион профессора Московского университета И. Шадена, где воспитывался 4 года, слушая лекции в Университете, практикуясь в языках (сам Шаден, немец, читавший свои лекции на латыни, преподавал не только риторику, поэтику и древние языки, но занимался также нумизматикой, геральдикой и вел курс философии) Можно сказать, с учителями Карамзину повезло: в пансионе юноше привили не только привычку размышлять и постоянно учиться, но и отлично воспитали - по воспоминаниям современников, Иоганн Шаден был человеком безупречной нравственности и пользовался огромным авторитетом у своих питомцев. Очевидно, там же Карамзин осознал себя поэтом и почувствовал вкус к интеллектуальной жизни. Отец настаивал на военной карьере, естественной для дворянина, и сам юноша ничего не имел против героической военной карьеры, но реальность оказалась унылее и пошлее ожиданий. В действующую армию его не отправили, потому что надо было дать взятку для хорошего «распределения», а ни денег, ни желания поддерживать коррупцию у юноши не было. Гвардия, как выяснилось, не сулила скромному небогатому подпрапорщику ничего особенно заманчивого или блестящего, как вспоминали знакомцы, «ему даже мундир офицерский справить было не на что». После смерти отца в 1873 году 19-летний Карамзин не долго думая вышел в отставку и уехал в Симбирск. И тут его судьба заложила еще один крутой вираж: юным интеллектуалом заинтересовались масоны...
Масонство в Симбирске XVIII века было весьма распространено. До начала ХХ века, например, в Симбирске сохранялось полуразрушенное строение - не то беседка, не то храм с соответствующей символикой: урна с водой, тонущая ладья, изломанный якорь, крест из дикого камня. Построил ее в своем имении помещик В. Киндяков - известный симбирский масон. Карамзин вступил в ложу «Золотого венца», действовавшую там. «Великий магистр» и основатель ложи - суровый моралист Иван Петрович Тургенев, отец будущих декабристов, братьев Тургеневых, увез талантливого юношу в Москву и представил его своим друзьям.
Масонство в общественном сознании XXI века накрепко связано с тайным мировым заговором, дешевыми книжками о судьбах мира и странными почти маскарадными обрядами, что-то среднее между шапочкой из фольги и рептилоидами с Нибиру. Но в России XVIII века быть масоном означало войти в круг избранных, получить возможность самореализации. Игра в масоны была популярна в самых высоких кругах. Как обычно и бывает, характер той или иной тайной ложи зависел от людей, в ней состоявшей. Кого-то увлекала тайна и пафос, кому-то хотелось с помощью масонства устроить свою карьеру или поправить состояние, вокруг масонства толклось немало шарлатанов и прямых авантюристов. По словам Я. Барскова, знатока истории и литературы XVIII века, «масонская истина манила к себе и ускользала как призрак, налицо были политики и авантюристы, которые вели умную интригу или темную игру, да бездельники искавшие случая приятно провести время в обществе знатных и богатых бар, а "искренние братья" проливали горькие слезы». Но общество, в которое попал совсем еще юный Карамзин, преследовало совершенно иные цели, стараясь держаться подальше от политики и «умных интриг». Пушкин, заставший последних из «мартинистов», друзей Новикова, скажет про них: «Странная смесь мистической набожности и философского вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия, ярко отличали их от поколения к которому они принадлежали».
Сердцем и главой этого объединения был Николай Иванович Новиков - ключевая фигура российского Просвещения, масон и неустанный труженик. Вместе с И. Шварцем, профессором немецкого языка при Московском университете и тоже масоном, они основали Дружеское учёное общество. Личная глубочайшая порядочность, строгость до аскетичности и рафинированный интеллектуализм, а также неутомимая и продуманная деятельность на благо человека, порой в ущерб себе, - таковы были черты этого общества, к которому неожиданно для себя примкнул молодой Карамзин. Аристократы и московская профессура (на чьи лекции бегал подростком Карамзин), молодые люди, подающие надежды, просто заинтересованные лица - все они были объединены одной целью: принести как можно больше пользы и способствовать распространению знаний и высокой морали. Московский главнокомандующий (губернатор Москвы) граф З. Г. Чернышев относился к ним с полным доверием и сочувствием, а куратор Московского Университета М. Херасков, поэт и масон, сдал Новикову в аренду университетскую типографию, книжгую лавку при ней и печатный орган Университета «Московские ведомости» за 4500 рублей в год. Прежде совершенно запущенная, типография заработала вовсю, и за 3 года было напечатано книг больше, чем за все 24 года до того. При обществе, организованном на паях, действовала аптека, снабжавшая лекарствами бедных; библиотека; работали педагогическая и переводческая семинария, несколько училищ, где неимущие, но одаренные юноши могли получать образование бесплатно, а самых талантливых Общество на собственные средства отправляло получать образование в европейских университетах. Новиков и его сотрудники и братья видели свою миссию в том, чтобы выискивать, переводить на русский, печатать и по доступной цене распространять самую разнообразную литературу - от раритетных философских трудов до учебников. Разумеется, издавалась и литература мистического направления, но не ради лишь нее затевалось дело. Притом Новиков, как настоящий предприниматель, не ограничился одной лишь издательской деятельностью: он пересмотрел прежние способы книготорговли, сам связывался и с продавцами и с читателями. Открывались книжные лавки - не только в Москве, но и в провинции, куда до того книги доходили редко и нерегулярно. Новиков и его друзья фактически заново учили Россию читать, наслаждаться книгой, прививали людям вкус к печатному слову. Попутно выпускался журнал-альманах «Детское чтение», к работе над которым был практически сразу же привлечен новичок. Карамзина привезли из Симбирска, где, в сущности, ему решительно нечем было заниматься, поселили в доме, принадлежавшем Обществу, и он с головой погрузился в этот странный новый мир. Его уважали и ценили, несмотря на разницу в возрасте, он занимался переводами, писал для альманаха, а Новиков охотно печатал все, что выходило из-под пера юного литератора. «До какой степени добросовестно Новиков относился к издательскому делу, до какой степени боялся кого-нибудь оттолкнуть от него и, напротив, старался всеми силами привлечь к литературе, видно из следующих фактов: он платил небывалые по тому времени цены за переводы, а произведения оригинальные оплачивал еще лучше. Иной раз ему случалось покупать два-три перевода одного и того же произведения; он выбирал лучший и печатал, остальные сжигал; но никогда не отказывался принять лишний перевод, чтобы не отбить у переводчиков охоту к работе». (С. Е. Усова, Николай Новиков. Его жизнь и общественная деятельность) Благотворительность Общества не исчерпывалась одной только издательско-просветительской деятельностью: во время страшного неурожая Новиков организовал действенную и эффективную помощь голодающим, чего так и не удалось устроить государственным структурам, ответственным за это. Постепенно активность новиковского кружка привлекала все более пристальное - и неодобрительное - внимание правительства: филантропы-дилетанты своей успешностью явно дискредитировали государственную машину. Новиков и его друзья были масонами-розенкрейерами, Злато-розового креста. Они пытались установить связь с другими ложами за границей, в потайной типографии издавали свою литературу (строго не для продажи), хотя в политику никоим образом не вмешивались, сосредоточившись на вопросах самосовершенствования. На допросе Новиков рассказывал, что уважаемый им старший масон учил его: «Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное; и если ты приметишь хотя бы тень политических видов, связей и растверживания слов равенства и вольности, то почитай его ложным.. Где говорят о вольности такой между масонами, чтобы не быть покорену страстям или порокам, но владеть оными, такое масонство или уже есть истинное, или ведет к сысканию и получению истинного». Ратуя за «истинное», внутреннее масонство, Новиков как огня чуждался малейшего намека на политические игрища.
Впрочем, им это не помогло. Когда, наконец, к ним пришла проверка, целый ряд оказался под арестом. При этом московский архиепископ Платон, которому было поручено апробировать веру Новикова, выразился совершенно недвусмысленно: «Молю всещедрого Бога, чтобы во всем мире были христиане таковые, как Новиков». На место либерального и сочувствовавшего Новикову губернатора Чернышева пришел князь Прозоровский, человек совершенно не книжный, крайне недоброжелательный и убежденный государственник. Потемкин предупреждал Екатерину о нем: «Ваше Императорское Величество выдвинули из вашего арсенала самую старинную пушку, которая будет непременно стрелять в вашу цель, потому что своей собственной не имеет; берегитесь только, чтобы она не запятнала кровию имя Вашего Величества в потомстве». Для старика Прозоровского подозрительное мельтешение каких-то странных благотворителей с совершенно неясными ему целями было головной болью. Постепенно к делу подключилась Тайная экспедиция. Все закончилось жесточайшим разгромом, - и тюремным заключением на 15 лет для Новикова. Но к тому времени Карамзин уже вышел из Ордена, расстался с прежними друзьями-наставниками и покинул Россию.
Отчего это произошло? Как решился молодой человек порвать со своими наставниками и друзьями, лишиться вполне комфортных условий и, главное, как и на что он собирался существовать? Доля его в наследном поместье была весьма невелика, государственной службы он не имел и не жаждал ее, а работа у Новикова давала верный кусок хлеба, не приходилось также думать о крове и о насущных мелочах. Мы не знаем. Часть архива Карамзина бесследно пропала, а в имеющихся документах этот вопрос обойден молчанием. Может быть, Карамзина постепенно начало раздражать менторство и морализаторство старших товарищей, может, казались смешными масонские ритуалы и крайний мистицизм мартинистов-розенкрейцеров, а может, просто пути разошлись. Впрочем, Карамзин писал, что с бывшими братьями по ордену они расстались полюбовно - и те даже устроили в его честь обед. (Надо сказать, что много позже, когда Новиков был арестован и подвергнут допросам у "кнутобойцы" Шешковского, прежние покровители его, страха ради пред императрицей, от него отступились, а слово "мартинист" стало чем-то средним между ругательством и доносом, Карамзин, сам будучи под подозрением, не раздумывая вступился за своего бывшего наставника и его соратников. Толком не зная, в чем обвиняют Новикова, он напечатал у себя в журнале оду "К милости", напрямую обращаясь к Екатерине. Это ни к чему не привело, но по крайней мере Карамзин говорил, когда все предпочитали помалкивать.) Вскоре после официального расставания с масонством Карамзин уезжает в Европу, где проводит примерно год. Из писем его «нежного друга» Анастасии Ивановны Плещеевой, мы видим, что отъезд в Европу скорее напоминал бегство, но от кого и почему пришлось спасаться Карамзину,- загадка. Плещеева не могла себе позволить выплеснуть в письмах всю душу и открыть подобности: она отлично знала, что переписка перлюстрируется (собственно, основные источники сведений о московских масонах - это протоколы допросов и перлюстрированные письма). Отъезд в Европу был спланирован давно, разумеется, заранее были запасены рекомендательные письма, условлены встречи и оговорены пункты, куда надо было слать деньги и письма «до востребования». И вот, наконец, Тверь, 18 мая 1787. «Расстался я с вами, милые, расстался! Сердце мое привязано к вам всеми нежнейшими своими чувствами, а я беспрестанно от вас удаляюсь и буду удаляться!» - так начинается книга, которой суждено было стать бестселлером XVIII века, «Письма русского путешественника».
Некоторые считают, что на самом деле расставание с масонами было хитрой инсценировкой, а на самом деле Путешественник отправился не просто так, мир повидать, себя показать, как он стремится представить дело. Разумеется, его послали с какой-то тайной миссией, а деньги на дорогу выделили из средств организации. Зачем бы еще, спрашивается, он куда-то поехал? Убедительное доказательство налицо: Карамзин остался жив и здоров, дальнейшая его судьба сложилась завидно. А ведь всем известно, что масон, пытающийся выйти из организации, долго не проживет. Во всяком случае, на карьере своей он может смело ставить крест: ведь масонство - это настоящая мафия! Оставим подобные рассуждения на совести «специалистов». И хотя бывшие друзья и в самом деле были обижены на Карамзина и охлаждение отношений неминуемо воспоследовало, трудно представить себе Новикова или кого-то из его кружка, мстящих и губящих «отступника». Что же касается спонсирования поездки, то правительство крайне внимательно изучало этот вопрос, но несмотря на всю строгость дознания, пришло к выводу: вояж господина Карамзина был совершен на его личные, весьма небольшие, деньги, мартинисты никакого отношения к сему не имеют.
Казалось бы, все просто: в пространных письмах с дороги путешественник подробно описывает друзьям все, что он видел, делится впечатлениями, юмористическими или сугубо практическими, очень скучает. За границей он не упускает ни одного случая встретиться с самыми известными и знаменитыми людьми своего времени, «заходит на чаек» к Иммануилу Канту, Виланду и прочим, чьими книгами зачитывался в России, при этом с той же подробностью рассказывает и местные сплетни, и анекдоты, и смешные случаи, приключившиеся с ним по пути. А случилось с ним много чего - в частности, юный странник оказался в восставшем Париже в самый разгар Революции. Правда, он куда большее внимание уделяет театрам и салонам, но тут уж кому что интересно. Германия, Швейцария, Франция, Англия - и вот, наконец, возвращение - в объятия друзей, по которым он так скучал и которым исправно писал каждый день. В России он собирает свои письма и издает их, на радость тем, кто такой вояж позволить себе не может, а узнать, что да как, был бы не прочь. Такой прямодушный подход к карамзинскому бестселлеру царил довольно долго, пока, наконец, литературоведы и историки не посмотрели на путешествие Карамзина пристальнее. И выяснили, что никаких ежедневных многостраничных писем как бы и не было, наоборот, друзья жаловались, что путешественник их совсем забросил и информацией о себе не балует. Дальше больше - маршруты и, главное, время реального и «виртуального» путешествия совпадали далеко не всегда. А кое-где текст откровенно противоречит имеющимся посторонним свидетельствам о Карамзине. Сделали предположение, что Карамзин, возможно, вел путевой дневник, на который потом и опирался при работе над «Письмами», но и следов такого дневника не нашлось. Зато было известно, с какой тщательностью молодой писатель работал над «Письмами», уже в России, выверяя и перепроверяя себя по всем доступным ему справочникам. Итак, перед нами стопроцентное литературное произведение, обдуманно и весьма успешно «закамуфлированное» под письма с дороги. Но зачем?
В Россию Карамзин вернулся с четким планом действий: он был намерен издавать свой собственный журнал. Четыре года, проведенные под крылом Новикова, стали отличной школой редакторской и, главное, издательской деятельности. Молодого человека (а ему было всего 23 года) уже не останавливали сложности вроде «с чего начать», «как распланировать», «к кому обратиться». Можно сказать, он заранее продумал концепцию нового издания, прикинул риски, выбрал целевую аудиторию. И не прогадал. «Московский журнал», первый в череде русских литературных журналов, был принят на ура - и стал культовым не только в Москве и Петербурге. Два года, пока он выходил, в каждом выпуске печатались «Письма русского путешественника», работа над которыми не прекращалась все это время. Журнал Карамзина быстро стал лучшим в России, проник в провинцию и «заразил» тягой к чтению не одну юную душу.
Карамзину-писателю свой собственный журнал был необходим по ряду причин. Самая простая - это был отличный, хотя и хлопотный, способ зарабатывать, не вступая ни в военную, ни в гражданскую службу. Вторая немаловажная причина - писатель должен быть услышан. Свой собственный журнал, где публикуются произведения близких по духу, - отличный путь к широкой аудитории. Так и случилось: благодаря «взлетевшему» «Московскому журналу» Карамзин стал культовым писателем, настоящим кумиром молодежи. И, конечно, не обошлось без сверхзадачи - ученичество у Новикова не прошло даром. Вопрос стоял парадоксально: не «нашей публике нужен новый журнал», а «нашему журналу нужна новая публика». Не «я хочу сказать новое слово в литературе», а «нам предстоит сделать новую литературу, создав язык для новых понятий» - ни больше ни меньше. В кружке Новикова полагали, что для грядущего благоденствия нужно воспитывать человека, развивая в нем, в первую очередь, разум и твердую мораль, Карамзин же считал, что основная беда людей вовсе не в недостатке морали. Ему не было нужно и не хотелось «воспитывать племя титанов», выковывать сверхчеловека - супернравственного, сверхобразованного, идеального. Ему хотелось, чтобы люди могли выражать на родном языке свои мысли и чувства, потому что это единственный способ сделать чувства россиян тоньше и разнообразнее, а мысли - возвышенней.
Примерно с той же проблемой спустя полтораста лет столкнулся Маяковский - «улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать». Век изменился столь стремительно, что простой человек оказался дезориентирован. Люди, может быть, и рады бы высказывать свое мнение, слушаться велений души, - но язык, которым они говорят, просто не готов им помочь, в нем нет слов для выражения тонкой печали, оттенков нежности, восторга, ужаса. Не сформирована лексика для рассуждений на определенные темы, выходящие за рамки простых бытовых потребностей, - а если и формируется, то в крайне узком кругу интеллектуалов, недоступном за пределами столицы. Свободно говоря на трех языках, Карамзин сравнивал литературный язык и разговорную речь в Европе и пришел к выводу: Россию нужно учить говорить, учить читать, учить чувствовать. В 25 лет такая глобальная задача не пугает, а раззадоривает. Возможно, человеку старших лет она бы показалась не просто неподъемной, а прямым нахальством, но не молодому Карамзину-энтузиасту.
«Письма русского путешественника» в том виде, в котором они выходили в печать, оказались идеальным контентом для нового журнала. И сейчас, спустя 200 лет, они читаются легко, весело и занимательно, а представьте, с какой жадностью их проглатывали в эпоху, когда даже поездка в соседний город была целым приключением. Благодаря любезности автора, можно было узнать кучу интересных подробностей - от описания заграничных городов до модных костюмов, а впридачу тебя еще развлекут свежим анекдотом, расскажут местные легенды и снабдят ссылками на интересные литературные новинки. Практический человек мог узнать, почем в Германии обед и каковы в Лифляндии дороги, чувствительная душа с восторгом читала вставные новеллы, стихи, сентиментальные впечатления автора - читала, и узнавала себя. Интеллектуал своими глазами (вернее, глазами Путешественника) видел кумиров, звезд философии и литературы, о которых зачастую не знал и не рассчитывал узнать ничего, кроме гравированного портрета. А тут они представали перед ним в интимной домашней обстановке, обнаруживались их человеческие черты. Европа оказывалась совсем рядом, на краю твоего письменного стола - в раскрытом свежем выпуске «Московского журнала». А вместе с интересными сведениями исподволь проникал чуть-чуть другой, новый и пленительный язык, расширялся кругозор, снимался привычный страх чужого: не с песьими головами люди там живут, а такие же, как мы. И любят они так же, и дети у них такие же шалуны, и наш брат, Путешественник, очень даже там уместен и уважаем. Недаром все удивляются, узнав, что тот русский, расспрашивают, интересуются нашей страной. А в рассказах Путешественника Россия предстает сказочно прекрасной. Вот как отвечает Путешественник на вопросы любознательной француженки: «В России терпят от холода менее, нежели в Провансе. В теплых комнатах, в теплых шубах мы смеемся над трескучим морозом. В декабре, в генваре, когда во Франции небо мрачное и дождь льется рекою, красавицы наши, при ярком свете солнца, катаются в санях по снежным бриллиантам, и розы цветут на их лилейных щеках. Ни в какое время года россиянки не бывают столь прелестны, как зимою; действие холода свежит их лица, и всякая, входя с надворья в комнату, кажется Флорою…. Вопрос. Уважаете ли вы женщин?
Ответ. У нас женщина на троне. Слава и любовь, лавр и роза есть девиз наших рыцарей.
Угадайте, какой вопрос теперь следует?.. «„Много ли дичи в России?“ - спрашивает муж мой, - прибавляет графиня, - страстный охотник стрелять».
Я отвечал так, что провинциальный граф должен закричать: «Ружье! Лошадей! В Россию!»
Одним словом, если муж и жена теперь не прискачут к вам в Москву, то не моя вина».
Весна в России - щедрая, лето - свежее и зеленое. Как не гордиться тем, что живешь в таком благодатном краю! И как не прочитать книги тех авторов, которых хвалит в своих письмах и исподволь советует Путешественник, - тем более, что в его журнале есть раздел рецензий - и сразу же советы, где выписать интересную новинку.
Какую же Европу увидел Карамзин? И чем она отличалась от той Европы, что видели соотечественники до него? Практически ничем - и всем. Обычно путешествия в Европу совершались ради какой-то практической цели. Так, петиметры валом валили в Париж, столицу моды, чтобы накупить обновок и окунуться в шик «настоящей жизни». Потом, когда стали популярны курорты, в Европу ездили, чтобы поправить здоровье и вообще модно отдохнуть. Иногда поездки в Европу предпринимались, чтобы получить там образование, повысить свою квалификацию. Именно такую Европу видели русские, именно таких русских видели в Европе: или «скифов, приходящих к философам, чтобы учиться» (таких было меньше) или «буйных скифов», приезжающих шумно тратить сумасшедшие деньги (такие, собственно, и составляли основную массу «наших за границей»). Но наш Путешественник был первый, кто поехал в Европу с книгой и пером, чтобы описать все, что видит, и увидеть воочию все, о чем прежде он только читал. Европа не была для него землей неведомой: он заранее знал ее, был знаком с наилучшими ее умами, не лично, а ознакомившись с их трудами. И он сам, оставаясь русским, не был чужим для этой Европы. Наоборот: зная несколько языков, мог помогать немцам и французам понять друг друга, для него не существовало языкового барьера - и его взгляд был практически взглядом европейца. Русского европейца. Его спрашивали, отчего же он, явный интеллектуал, не желает посещать лекции, получить систематическое образование. Путешественник вежливо отшутился в ответ: он приехал сюда учиться, это правда, но не в университетах. Чужие страны лежали перед ним, как открытая книга - он ехал по местам, отмеченным для него Стерном, Руссо, Виландом, - давними друзьями его души. И, тут сказалась школа Новикова, - именно эту книгу-Европу он намеревался перевести для своих соотечественников, чтобы приблизить ее к ним, а россиян - к Европе.
Разумеется, по ходу дела ему пришлось снабжать текст комментариями, вставлять уйму дополнительных сведений из привезенных с собой путеводителей и справочников. Те гипотетические «друзья», которым адресовал свои письма Путешественник, - были подписчиками и читателями «Московского журнала». Для них надо было чередовать серьезные и ученые страницы - с анекдотами и бурлескными сценами, вводить комических персонажей (вечно влюбленный Б*, которого ручная белка укусила за нос, робкие немцы приняли за разбойника, а пленившая его красавица, как оказалось, давно выбросила его из головы и вообще на днях выходит замуж). Для развлечения читателя после двух чувствительных легенд о страстной и возвышенной любви следует уморительный рассказ о немецкой девице, невинность которой Путешественник оберегал всю ночь, чем девица, почему-то осталась очень недовольна. Карамзин отлично знал, как подогреть интерес читателя, он-то понимал, почему в трагедиях Шекспира непременно участвуют нянюшки и могильщики с их непристойными намеками и солеными шутками.
Вместе с тем есть и еще один тайный пласт «писем» - намеки для своих, которые понятны только единицам. Кто таков А*, которому нельзя возвращаться назад. О каком Р* или Л* вспоминает Путешественник? Кто знает, тот знает, и для того открывается еще один аспект «дорожной болтовни», далеко не такой невинной, как можно было бы решить с первого взгляда. Не просто так Карамзин был вынужден прервать публикацию своих «Писем» (да и сам журнал) на половине пути: описывать Французскую революцию в 1793 году в России было делом рискованным. Новиков сидит в крепости, масонство разгромлено, Радищев отправлен в Сибирь, так и не написав обещанное «Путешествие из Москвы в Петербург». Справедливости ради, надо сказать, что сама идея революции, мятежа и бунта Карамзину была глубоко противна. Но тем не менее Путешественник, модный вертопрах, одетый с иголочки, собеседник лучших умов XVIII века, свидетель революционных речей в мятежном Париже и поклонник английской конституции и Швейцарской республики умудрялся так рассказать об увиденных им чужих краях, что читателю невольно приходила в голову мысль о России, о наших делах, о нашей судьбе. Идея, что без просвещения нет и процветания, а без демократической свободы нет ни богатства, ни науки, идея, что там, где царит бездушное варварство, рано или поздно начнет литься кровь, - эта идея, конечно, не была у Карамзина настолько же отчетливо подчеркнута, как у того же Радищева. Но Карамзин практически никогда не поучал и не читал морали открытым текстом. Тем не менее, он добился своего. В России благодаря Карамзину выросло целое поколение русских читателей и, что особенно важно в системе ценностей Карамзина, читательниц, будущих просвещенных матерей, - и для этих людей, остававшихся русскими во всем, европейская культура была открыта, понятна и освоена. А еще через поколение начался Золотой век русской литературы.