Apocalypse Now
Сограждане, что же это происходит такое, - невразумительное и немыслимое?
Я в последнее время гораздо больше читаю интернетов и новостей, чем в своем обычном "производственном" режиме, и, вероятно, от неподготовленности, пребываю в тяжелом шоке.
Буквально, куда ни плюнешь, везде какое-то болезненное мракобесие, нравственное падение плюс вопиющая безграмотность.
Вот недавно по наводке paola_maldini прочла великолепнейшую академическую статью о любительской лингвистике и сдуру заглянула в комментарии... Срач в комментах под творчеством солидного академика отличается от срача в комментах к наугад выбранному блондиночьему постику только псевдо-научностью терминов и плотностью сложносочиненных предложений на квадратный сантиметр. И все. Те же яростные наскоки, те же банановые шкурки, те же "уважаемые", никоим образом и никем не уважаемые. И, конечно, внутренний граммар-наци во мне впал в глубокую кому от существительного "дИфиниция".
Но это ей-богу, цветочки на фоне всего того потока чудовищ, который изливается на неокрепший ум, - все эти губернаторы-жлобы, священники-автомобилисты, часы патриарха, спина президента. Хочется спросить, откуда это? Что это? Зачем? Которого мартобря? Не дает ответа.
А когда после цветочков начинаются ягодки, тут уж совсем искренне сознание начинает метаться, потому что заливает его, сознание, детское стремление измолотить кулаками что-нибудь только за то, что ты упал, ты лежишь, у тебя на лбу неумолимо пухнет шишка, и "ма-ма-мамааа, бооольно!"
Потому что я не знаю, как, продолжая считать себя действующим членом общества и жителем умеренно цивилизованной страны, а не, скажем, резидентом психиатрической больницы, можно реагировать на то, что у нас происходит во всех этих историях с детьми. То есть вообще не понимаю: как?
Но вот что меня пугает больше всего. Концентрация. Она такова, что невольно возникает вопрос о случайности/неслучайности этого всего. Я, к сожалению, не социолог, поэтому не рискну анализировать общественные предпосылки, и не полезу прямо сейчас в теории, но мне все чаще кажется в последнее время, что разруха в головах достигла какой-то критической точки, и теперь это начало, побулькивая, переливаться через край. Мы стали такими равнодушными ко злу, происходящему вокруг, такими жесткими, пуленепробиваемыми, с такими мозолями, натертыми на морали и совести, нас уже так легко не возьмешь на ужас-ужас, - хотя бы простой реакции отторжения, злости, недоумения - от нас уже не так легко добиться. Мы привыкли к этому как к фоновому шуму, и это легко можно понять: если все впускать в себя, гарантированно свихнешься.
Люди защищают свой разум от трагедии и подлости, а в результате то и другое становится разменной монетой, поводом для упражнения в остроумии, источником мемов.
В 2000 году фраза: "Она утонула", произнесенная на гос.каналах, вызывала некоторую ощутимую бурю чувства, люди вокруг переглядывались и неловко пожимали плечами, как это бывает, когда на дружеской вечеринке дальний родственник, напившись в дупель, начинает горланить шансончик, - всем неловко, неудобно, и вместе с тем понятно, что происходит что-то лишнее, не то, не наше.
Когда упал Ту-154 под Донецком, - я хорошо помню, - пришла моя коллега к нам в эйчар, - и видно было, как ее трясет. И нас трясло.А сейчас, - ребят, я по себе сужу, и по ближайшему окружению, - для того, чтобы начало трясти, для того, чтобы вздрогнуть и хотя бы ужаснуться, нужен заряд зла, в несколько раз больший.
Мне не перестает казаться, что мы тем самым некоторым образом выпускаем джинна из бутылки. То есть, позволяя циничное равнодушие в крупных масштабах себе, как бы овеществляем и оправдываем появление передачи "Болячки" на радиостанции "Маяк". И это очень страшно.
Искренне задевает то, что ближе к шкуре. Мы стали делить трагедии на свои и чужие, - вернее, понятные и непонятные, засеченные и пропущенные мимо ушей. Я, например, остро и болезненно реагирую только на то, что касается детей. Это, конечно, из-за того, что рядом сопит и подхныкивает во сне пятимесячный человек, и только эти пять месяцев я на самом деле понимаю, что чувствуют родители, и очень сильно подозреваю, что чувствуют такие же вот пяти-, шести- и двенадцатимесячные человеки, которым не к кому прижаться, чтобы посопеть в него носом.
Когда я начинала писать этот текст пару недель назад, меня одолевал глубинный ужас. Сейчас, на фоне сбора подписей против законаподлецов, чувства стали чуть более амбивалентными. По-прежнему очень страшно того, что подлости и сопутствующие трагедии будут продолжать валиться с угрожающей скоростью. И некоторое облегчение от того, что есть сотни тысяч людей, которым не все равно. До которых импульс пока доходит.
Это немного обнадеживает. Немного, - потому что пока процент реагирующих дорастет до размеров, достаточных для формирования "общественного мнения" вместо "кучки недовольных", - сколько еще обвалится на нашу голову чудовищных событий? И сколько еще зарядов цинизма мы успеем выпустить в ответ?
Я в последнее время гораздо больше читаю интернетов и новостей, чем в своем обычном "производственном" режиме, и, вероятно, от неподготовленности, пребываю в тяжелом шоке.
Буквально, куда ни плюнешь, везде какое-то болезненное мракобесие, нравственное падение плюс вопиющая безграмотность.
Вот недавно по наводке paola_maldini прочла великолепнейшую академическую статью о любительской лингвистике и сдуру заглянула в комментарии... Срач в комментах под творчеством солидного академика отличается от срача в комментах к наугад выбранному блондиночьему постику только псевдо-научностью терминов и плотностью сложносочиненных предложений на квадратный сантиметр. И все. Те же яростные наскоки, те же банановые шкурки, те же "уважаемые", никоим образом и никем не уважаемые. И, конечно, внутренний граммар-наци во мне впал в глубокую кому от существительного "дИфиниция".
Но это ей-богу, цветочки на фоне всего того потока чудовищ, который изливается на неокрепший ум, - все эти губернаторы-жлобы, священники-автомобилисты, часы патриарха, спина президента. Хочется спросить, откуда это? Что это? Зачем? Которого мартобря? Не дает ответа.
А когда после цветочков начинаются ягодки, тут уж совсем искренне сознание начинает метаться, потому что заливает его, сознание, детское стремление измолотить кулаками что-нибудь только за то, что ты упал, ты лежишь, у тебя на лбу неумолимо пухнет шишка, и "ма-ма-мамааа, бооольно!"
Потому что я не знаю, как, продолжая считать себя действующим членом общества и жителем умеренно цивилизованной страны, а не, скажем, резидентом психиатрической больницы, можно реагировать на то, что у нас происходит во всех этих историях с детьми. То есть вообще не понимаю: как?
- Как можно в принципе не пропустить "Скорую помощь";?
- Как можно ради красного словца и рейтинга радио-передачи издеваться над смертельно больными детьми?
- Как можно использовать сирот и инвалидов? (В статьях, которые я читаю, дальше идет обычно что-нибудь про "в своих гнусных целях", но, по-моему, можно короче. Просто - использовать. Это уже более чем гнусно.)
Но вот что меня пугает больше всего. Концентрация. Она такова, что невольно возникает вопрос о случайности/неслучайности этого всего. Я, к сожалению, не социолог, поэтому не рискну анализировать общественные предпосылки, и не полезу прямо сейчас в теории, но мне все чаще кажется в последнее время, что разруха в головах достигла какой-то критической точки, и теперь это начало, побулькивая, переливаться через край. Мы стали такими равнодушными ко злу, происходящему вокруг, такими жесткими, пуленепробиваемыми, с такими мозолями, натертыми на морали и совести, нас уже так легко не возьмешь на ужас-ужас, - хотя бы простой реакции отторжения, злости, недоумения - от нас уже не так легко добиться. Мы привыкли к этому как к фоновому шуму, и это легко можно понять: если все впускать в себя, гарантированно свихнешься.
Люди защищают свой разум от трагедии и подлости, а в результате то и другое становится разменной монетой, поводом для упражнения в остроумии, источником мемов.
В 2000 году фраза: "Она утонула", произнесенная на гос.каналах, вызывала некоторую ощутимую бурю чувства, люди вокруг переглядывались и неловко пожимали плечами, как это бывает, когда на дружеской вечеринке дальний родственник, напившись в дупель, начинает горланить шансончик, - всем неловко, неудобно, и вместе с тем понятно, что происходит что-то лишнее, не то, не наше.
Когда упал Ту-154 под Донецком, - я хорошо помню, - пришла моя коллега к нам в эйчар, - и видно было, как ее трясет. И нас трясло.А сейчас, - ребят, я по себе сужу, и по ближайшему окружению, - для того, чтобы начало трясти, для того, чтобы вздрогнуть и хотя бы ужаснуться, нужен заряд зла, в несколько раз больший.
Мне не перестает казаться, что мы тем самым некоторым образом выпускаем джинна из бутылки. То есть, позволяя циничное равнодушие в крупных масштабах себе, как бы овеществляем и оправдываем появление передачи "Болячки" на радиостанции "Маяк". И это очень страшно.
Искренне задевает то, что ближе к шкуре. Мы стали делить трагедии на свои и чужие, - вернее, понятные и непонятные, засеченные и пропущенные мимо ушей. Я, например, остро и болезненно реагирую только на то, что касается детей. Это, конечно, из-за того, что рядом сопит и подхныкивает во сне пятимесячный человек, и только эти пять месяцев я на самом деле понимаю, что чувствуют родители, и очень сильно подозреваю, что чувствуют такие же вот пяти-, шести- и двенадцатимесячные человеки, которым не к кому прижаться, чтобы посопеть в него носом.
Когда я начинала писать этот текст пару недель назад, меня одолевал глубинный ужас. Сейчас, на фоне сбора подписей против законаподлецов, чувства стали чуть более амбивалентными. По-прежнему очень страшно того, что подлости и сопутствующие трагедии будут продолжать валиться с угрожающей скоростью. И некоторое облегчение от того, что есть сотни тысяч людей, которым не все равно. До которых импульс пока доходит.
Это немного обнадеживает. Немного, - потому что пока процент реагирующих дорастет до размеров, достаточных для формирования "общественного мнения" вместо "кучки недовольных", - сколько еще обвалится на нашу голову чудовищных событий? И сколько еще зарядов цинизма мы успеем выпустить в ответ?