Без мастера. Бес мастера.
В двух словах. О чём первая сцена «Мастера и Маргариты» Булгакова? Два писателя - Берлиоз и Бездомный - обсуждают сатиру Бездомного.
Однофамилец французского композитора уверяет испорченного квартирным вопросом поэта (на фамилию посмотрите!), что тот глубоко неправ. Ведь Иван изобразил Христа сатирически, но совершенно живым. А Берлиоз полагает, что этого не может быть. То есть не было никогда исторического Христа. Далее дураки чертыхаются. Три раза. Призывая сами понимаете кого. Потом три раза отрекаются от Христа: не было, мы атеисты, бога нет. Происходит антикрещение. Ведь при крещении человек (или крестный) три раза отрекается от лукавого.
Появляется Сам. С ансамблем в клетчатом.
И усаживается… между Берлиозом и Иваном. Пародируя Матфея. «Где двое или трое соберутся во имя моё, там и я буду среди них». Призванная литераторами три раза нечистая сила начинает свою игру. Ведь в честь неё собрались!
Берлиозу, который точно знает, что вечером у него заседание (с 12 литераторами, нота бене!) в Массолите, быстро отказывают в такой вечере. И отрезают голову трамваем с комсомолкой за рулём. Кстати, как её зовут? Не Саломея часом?
Ну, нет же! Ведь голову отрезают не Ивану, а Михаилу… впрочем, у нас ведь анти-история с подачи Берлиоза. Из головы которого потом пьют вино на балу у сатаны. Потому что кровь «давно ушла в землю». Снова анти-. Против причастия, когда вино претворяется в кровь, а не наоборот.
И масло разливает не Анна, а Аннушка. Потому что Анна (мать Марии) - это знак плюс. И может в крайнем случае разлить лишь елей.
Аннушка же … это раннесоветская пародия. И она разливает только то, на чём можно поскользнуться под трамвай и уйти в абсолютное небытие.
А сходящий потихоньку с ума Иван Бездомный лезет в свой Иордан: в реку Москву. Зачем, он и сам не понимает. Но Булгаков неумолим. Сначала - крещение. Настоящее. И только потом - осознание, в каком смраде жил.
И юбилейный голос вещает, что Ивану нужен покой. Перечитайте, это любопытно. Но бездомный поэт от этого отказывается. Ему чужд покой. В отличие от «предугадавшего всё» Мастера, которому порцию покоя отвешивает Сам. Но только до Страшного суда.
И на чьей стороне Булгаков? Принявшего покой подвального Мастера, утратившего имя? Или чуждого покою бездомного поэта? Для которого Христос - живой. А Иордан, хоть и в Третьем Риме, но существует…
Булгаков, в отличие от Мастера, от имени (значит, и от небесного покровителя) не отказывался. Как и Иван Бездомный. Последнее слово которого во сне и романе не противоречит Символу Веры. Ведь даже там единственным упомянутым историческим лицом является прокуратор Иудеи Пилат Понтийский.
Однофамилец французского композитора уверяет испорченного квартирным вопросом поэта (на фамилию посмотрите!), что тот глубоко неправ. Ведь Иван изобразил Христа сатирически, но совершенно живым. А Берлиоз полагает, что этого не может быть. То есть не было никогда исторического Христа. Далее дураки чертыхаются. Три раза. Призывая сами понимаете кого. Потом три раза отрекаются от Христа: не было, мы атеисты, бога нет. Происходит антикрещение. Ведь при крещении человек (или крестный) три раза отрекается от лукавого.
Появляется Сам. С ансамблем в клетчатом.
И усаживается… между Берлиозом и Иваном. Пародируя Матфея. «Где двое или трое соберутся во имя моё, там и я буду среди них». Призванная литераторами три раза нечистая сила начинает свою игру. Ведь в честь неё собрались!
Берлиозу, который точно знает, что вечером у него заседание (с 12 литераторами, нота бене!) в Массолите, быстро отказывают в такой вечере. И отрезают голову трамваем с комсомолкой за рулём. Кстати, как её зовут? Не Саломея часом?
Ну, нет же! Ведь голову отрезают не Ивану, а Михаилу… впрочем, у нас ведь анти-история с подачи Берлиоза. Из головы которого потом пьют вино на балу у сатаны. Потому что кровь «давно ушла в землю». Снова анти-. Против причастия, когда вино претворяется в кровь, а не наоборот.
И масло разливает не Анна, а Аннушка. Потому что Анна (мать Марии) - это знак плюс. И может в крайнем случае разлить лишь елей.
Аннушка же … это раннесоветская пародия. И она разливает только то, на чём можно поскользнуться под трамвай и уйти в абсолютное небытие.
А сходящий потихоньку с ума Иван Бездомный лезет в свой Иордан: в реку Москву. Зачем, он и сам не понимает. Но Булгаков неумолим. Сначала - крещение. Настоящее. И только потом - осознание, в каком смраде жил.
И юбилейный голос вещает, что Ивану нужен покой. Перечитайте, это любопытно. Но бездомный поэт от этого отказывается. Ему чужд покой. В отличие от «предугадавшего всё» Мастера, которому порцию покоя отвешивает Сам. Но только до Страшного суда.
И на чьей стороне Булгаков? Принявшего покой подвального Мастера, утратившего имя? Или чуждого покою бездомного поэта? Для которого Христос - живой. А Иордан, хоть и в Третьем Риме, но существует…
Булгаков, в отличие от Мастера, от имени (значит, и от небесного покровителя) не отказывался. Как и Иван Бездомный. Последнее слово которого во сне и романе не противоречит Символу Веры. Ведь даже там единственным упомянутым историческим лицом является прокуратор Иудеи Пилат Понтийский.