Парадокс менестреля
Занятное объяснение менестрельной культуры обнаружил в работе М. Сапонова «Менестрели. Книга о музыке средневековой Европы».
Цитирую:
«Пораженные обилием средневековых данных (историография, словесность) о явном расцвете инструментального музицирования, медиевисты рубежа XIX-XX вв. бросились на поиски «инструментальных произведений», которые должны были «исполнять» эти бесчисленные менестрели, заполнившие повествования, хроники и миниатюры сценами музицирования. Не найдя ожидавшегося изобилия нотированных инструментальных опусов, все недоумевали. «В высшей степени странно, что сами произведения не сохранились, - писал П. Обри, - ибо инструменты вовсе не должны были довольствоваться дублированием поющих голосов. Если инструментальные композиции записывались, то почему же судьба тех рукописей, куда они были внесены, оказалась менее долговечной, чем у эпических песен или хроник, или сборников проповедей, или всего того, что вообще сохранилось в достаточном количестве в виде произведений? Эта проблема почти неразрешима».
Неразрешимость, однако, возникла оттого, что сам вопрос был неверно поставлен. Поиск законченных нотированных композиций велся в том культурном поле, к которому такая «презумпция опусности» вообще неприменима».
И ведь правильно ставил вопрос медиевист П. Обри, правильно. Как же так: рукописи с упоминаниями имеются в надлежащем количестве, а сами произведения тотально отсырели или самовозгорелись?
«Нет, неправильно», - отвечает современный нам автор.
Потому что не там искали.
А где же надо искать? А надо - в устной народной культуре, которая совсем не то же самое, что культура письменная. Почти все произведения менестрелей, вестимо, были устным творчеством.
Мне одному кажется, что сие есть раздвоение сознания на марше? Ученый-медиевист четко фиксирует: КНИГИ (то есть письменные источники) полны упоминаний о произведениях, а ЗАПИСЕЙ самих произведений нет. А современный автор поправляет: это потому что культура была УСТНОЙ. То есть для УПОМИНАНИЙ о произведениях культура была ПИСЬМЕННОЙ, КНИЖНОЙ, а для самих произведений - только УСТНОЙ. Это как же так в одном флаконе?
Видимо, понимая хлипкость логической конструкции, современный автор продолжает развивать свою теорию и пишет:
«Грамотные люди в средние века долгое время были редкостью: средневековый грамотей - litteratus - это прежде всего знаток латыни, без которой чтению вообще не обучали. Книга была роскошью. Ведь только на один лист пергамена шла шкура целого теленка или овцы, а для изготовления одной книги нужно было зарезать большое стадо, и дальнейшая работа пергаменариев, писцов, переплетчиков часто тянулась годами. Купить такое изделие мог лишь обладатель казны, а круг богачей и круг читателей вплоть до XII века совпадали редко. Для высшего сословия чтение книг долгое время считалось недостойным занятием, в корпении над письменами видели ущербность, удел сгорбленных монахов, а не сверкающего доспехами всадника. Грамотные миряне, правда, тоже встречались, но это чаще всего были куртуазные дамы, которым и преподносились восхваляющие их песни (запись стихотворного текста). И меценат феодал заказывал поэму в виде красивой рукописи, как правило, не для себя, а для читающей дамы. Взяв в руки книгу, средневековый знаток грамоты всегда читал её во всеуслышание, а наедине с книгой нашептывал текст сам себе. Молчаливое чтение было высоким искусством, которым владели только мастера из монастырских скрипториев: в помещении, где все заняты перепиской книг, необходима тишина. Ведь только в наше время иронически воспринимается явно недалекий человек, если он шевелит губами над книгой. Для средневекового общества «читать» означало «зачитывать вслух», и книга подразумевала произнесение текста вслух, его слуховое восприятие. Более того, вплоть до XIII века не умели читать и писать не только феодалы, но даже многие поэты. Зато их феноменально разработанная память, их творческая способность к спонтанному складыванию новых поэм, в том числе и продолжительностью в несколько тысяч пропетых стихов, а также беспрестанному отбору интонационных поэтических средств - но в уме и собственном воображении, а не на пергамене - все это качества средневекового поэта-певца, совершенно неведомые нам, почти невероятные с точки зрения носителя книжных привычек».
И бог с ним, что наш современник Сапонов, сам того не ведая, поставил жирный крест на истории Церкви, ибо какие уж там могли быть богатеи, уничтожавшие стада в ранних веках христианства, чтобы отцы Церкви и их оппоненты строчили бесконечные доносы в вечность друг на друга?! Ну, ой!…
Однако сейчас - не об этом.
А о том, что тезис о бесписьменной культуре как возможной фабрике по производству тонн словесной руды - полнейшая фикция. Если никто из знати не умел читать-писать, для кого совершенствовали и оттачивали форму выражения менестрели? Если словарный запас феодала примитивен донельзя, как он оценивал велеречивое творчество средневекового барда? Он вообще понимал, о чём надрывается этот самый менестрель/шпильман/миннезингер/жонглёр? Это всё равно, что говорить с австралийским туземцем, только постигающим азы английского, на языке Шекспира. Ну вот буквально.
А сами менестрели? Они, как бы наматывавшие тысячи строф на память, откуда сами узнавали новые слова, если не умели читать-писать и не фиксировали свои опусы? Как договаривались с собратьями по цеху, что слово Х будет означать Х, а слово Y - Y? И откуда тогда красоты стиля и разнообразие вокабуляра?
Но нас убеждают, что мы ничего не понимаем, ибо мы - жалкие «носители книжных привычек». А настоящая культура менестрелей - «это другое»...
Конечно, другое.
Кто бы сомневался.