Во блаженном успении, вечный покой подаждь нам, Господи!
Советские грузовики, окружённые тесным кольцом танков и мотоциклов, уже ждали у ворот громадного лагеря. Безчеловечный церемониал насильственной выдачи «на родину» бывших советских военнопленных был уже закончен
Около восьмидесяти выдаваемых, в своём большинстве казаков, стояли тесной кучкой посреди площади, окружённые английскими солдатами. Со всех сторон сурово и угрожающе сверкала сталь. Лица англичан были хмуры и злы, а некоторые и окровавлены - им только что пришлось выдержать борьбу с самыми неукротимыми казаками, которые быстро догадались, что объявленный «отъезд в Шотландию на работы» был обманом и ловушкой. Но сопротивление было уже сломано.
На левом фланге группы выдаваемых, на носилках, виднелось несколько неподвижных фигур, прикрытых холстом - трупы самоубийц. С других носилок ещё слышались стоны и хрипения - это были раненые при сопротивлении и те, кто насильственному возвращению в советский «рай» предпочли перерезать себе вены и горло.
Но англичане были тверды - они хотели выдать всех «изменников родины» - тех, кто в начале войны не желал драться за советскую власть и Сталина и добровольно сдались. Теперь их требовали Советы по точному смыслу Ялтинского соглашения, и англичане выдавали по предъявленному списку всех - живых, мёртвых и умирающих. Приказ есть приказ…
Молчаливая группа русских Ди-Пи числом до двух тысяч человек, тесно окружила обречённых людей. Мужчины угрюмо глядели в землю, избегая встречаться взорами с несчастными соотечественниками. По щекам женщин ползли слёзы. Тихонько плакали дети.
Выдаваемые стояли молчаливой стеной. Это были люди в расцвете лет, очевидно, известные Советам по шпионским сведениям, как непримиримые враги коммунизма. Кисти рук каждого из них были охвачены наручниками. Многие из них были жестоко избиты при оказанном сопротивлении. Несколько раненных опирались на плечи своих товарищей.
Шли последние минуты проверки перед посадкой на советские грузовики. Толстый довольный советский полковник войск МГБ, с малиновым околышем, начал выкликать имена. Но ему никто не отвечал. Мрачные взгляды исподлобья следили за его движением. Тогда полковник с жестом досады стал просто пересчитывать всех - живых, раненых, мёртвых. Наконец, подсчёт кончился. Английские солдаты около ворот, заплетённых проволокой, зашевелились.
Тогда из строя внезапно шагнул вперёд пожилой казак, чёрная борода которого была густо залита кровью. Английские штыки угрожающе нагнулись, но он не обратил на них никакого внимания.
- Братцы, - звучно крикнул он, повернувшись лицом к строю. Голос его разнёсся по всей притихшей площади. Тысячи глаз повернулись в его сторону. - Братцы… Давай перед смертью отслужим последнюю панихиду по душам нашим. Всё равно - погибель впереди…
- Что он сказал? - с напряжением спросил начальник лагеря, вылощенный сухой английский майор, обращаясь к переводчику. Тот, молодой человек с бледным лицом, в форме сержанта, сдавленным голосом объяснил:
- Они хотят панихиду отслужить… Реквием… Перед смертью.
- Реквием? - переспросил майор. - По ком?
- По самим себе, - тихо уронил переводчик, отворачиваясь, чтобы не глядеть в лицо своего начальника.
Майор угрюмо нахмурился, но дал сигнал солдатам не трогать вышедшего из рядов казака.… А тот, с трудом перекрестившись, обеими скованными руками, медленно склонился растрёпанной головой перед своими товарищами и потом обвёл суровым взором замершие ряды людей с бледными искошенными лицами.
Всё замерло на площади. Советский полковник хотел что-то сказать майору, но тот, не отрывая взгляда от казака с окровавленной бородой, отмахнулся пренебрежительным жестом.
Казак выпрямился и вдруг окрепшим голосом начал:
- Благословен если, Боже наш… всегда, ныне, и присно, и во веки веков… Аминь…
Вся площадь ответила - дохнула невидимым стройным хором:
- Господи, помилуй…
Казак, видимо, забыл молитвы панихиды. А, может быть, он был слишком потрясён происшедшим, чтобы вспомнить торжественные глубокие слова прощания живых с мертвыми. Поэтому он прочёл «Отче наш» и, опять подняв свою страшную окровавленную растрёпанную голову, возгласил с неописуемой силой скорби:
- Во блаженном успении вечный покой подаждь нам, Господи, усопшим рабам твоим…
Он на секунду запнулся и замер и потом тихо добавил, опять проведя взором по бледным лицам обречённых:
- Имена же наши Ты, Господи, веси…
Все «изменники родины» и, вместе с ними, две тысячи окружавши их людей, как по команде, стали на колени. Только английские солдаты, в нерешительности опустившие штыки да группа офицеров осталась стоять среди коленопреклоненной толпы. Из крышек люков советских танков поднялись головы.
А на площади лилась рыдающая музыка последнего песнопения проникновенной русской панихиды:
- Со святыми упокой…
Мелодия росла и ширилась. В последней молитве изливали свою душевную скорбь тысячи русских людей. Тысячи лиц поднялись кверху к светлому итальянскому небу с выражением веры и надежды… Песнопение звучало всё громче, всё мощнее… Брезент, накинутый на одних носилках, сдвинулся, и искажённое смертной мукой лицо умирающего показалось из-за края. Светлая улыбка проползла по его синим, искривлённым страданием губам.
Английский майор опять спросил что-то у переводчика м неожиданным движением снял фуражку. Несколько английских солдат - может быть, неожиданно для самих себя - отдали винтовкой честь коленопреклонённой толпе.
Торжественная молитва кончилась. Все встали с колен и перекрестились. Окровавленный казак, гордо подняв голову, вызывающе крикнул советскому полковнику:
- Ну, красная сволочь, Иуда, делай теперь своё каиново дело! Веди! Идём, ребята. И, повысив голос, крикнул толпе:
- Прощайте, братья. Не поминайте лихом! Помолитесь ещё за наши души. Всё едино - русская правда и в крови не потонет…
Все обнажили головы, как перед похоронной процессией… Опять склонился майор к переводчику и, услышав ответ, отвернувшись, глухо пробормотал:
- Проклятая грязная политика!..
Советский полковник с радостным лицом протянул ему руку на прощание, но англичанин сделал вид, что не заметил её. Лицо его было угрюмо и сурово.
«Слово джентльмена», данное им русским пленным, что выдач в СССР не будет, жгло его совесть. Янтарная трубка скрипнула, перекушенная судорожно сжатыми зубами…
Обречённые на смерть люди, окружённые войсками ЧК-ОГПУ-НКВД-МВД-МГБ, молчаливо усаживались на грузовики. Советские солдаты, понявшие смысл прошедшей сцены, старались не встречаться глазами с людьми, которые так хорошо знали, что их ожидает.
Подавленное молчание царило и в лагере. Английские солдаты стояли, опустив головы. Стыд жёг их души. Они чувствовали себя палачами. Соседний польский лагерь поднял на воротах траурные флаги…
Затрещали моторы и через несколько минут дорога опустела. Но в воздухе, казалось, ещё не затихла последняя мелодия «Вечной памяти» и, с омрачённой душой, люди, расходясь, старались не глядеть друг на друга.
Борис Солоневич.
«Знамя России» (Нью-Йорк), №317, 1970 г.