"Наши" полки в 1812 году. Часть 2.
5.
После оставления Смоленска полки Иркутский и Сибирский, состоя под командой Крейца, снова попали в арьергард, которым теперь командовал Коновницын. Альбовский пишет: «От Вязьмы до Бородина Коновницын, командуя значительными силами, отличался ежедневно, упорно защищаясь на каждом шагу против напора всех сил неприятеля. Коновницын отходил иногда в сутке не более десяти верст, иногда отставал от армии верст на сорок и более, иногда даже переходил в наступление»
17 августа эти полки и казачий Андрианова 2-го полк участвовали в деле под Вязьмой, где удерживали левый фланг неприятельского авангарда. Потом бились под Царево-Займищем. Арьергард уже так сильно отстал от основных сил, что Коновницын опасался быть отрезанным. Ему надо было догнать армию, а для этого следовало оторваться от французов. Задержать французов возле городка Белый (Бельского уезда, ныне - в Тверской области) поручено было Крейцу с его отрядом. Альбовский пишет, что Крейцу от Коновницына было доставлено письмо: «Для спасения большего надо пожертвовать меньшим, а потому Коновницын спрашивает Крейца, согласен ли он держаться, покуда все прочие войска перейдут мост, а может быть, и умереть». Крейц ответил, что согласен, только просил не винить в случае гибели полков.
Бой был отчаянный. Драгуны и казаки Крейца оказались прижаты к реке, но отыскали брод и переправились, даже перетащив с собой две пушки. От французов уходили полями. Движению крайне мешали заборы, которые приходилось, спешившись, ломать. На ночь остановлись в какой-то деревне. Отступление не нанесло урона боевому духу драгун и казаков, и когда к деревне подошли французы, наши атаковали их и взяли около 500 пленных. Все последующие дни, до 24 августа, отряд Крейца был в боях. После 24 августа, придя на Бородинское поле, полки арьергарда разошлись по своим корпусам.
6.
В день Бородинской битвы судьба собрала сибиряков - и пехотинцев, и кавалеристов - на одном участке поля. Сибирские пехотные полки находились в 6-м корпусе генерала Дохтурова, находившегося прямо напротив Бородина (от правого фланга 7-го корпуса Раевского до кургана у деревни Горки). Сзади корпуса Дохтурова стоял 3-й кавалерийский корпус, которым по болезни графа Палена командовал барон Корф.
Полки наверняка были истощены: пехотные - отступлением и Смоленской битвой, а драгунские - еще и постоянными стычками с французами в арьергарде. Известно, например, что Томский полк перед Смоленским сражением насчитывал 1201 человека. В сражении потери только рядовыми составили 492 человека. При Бородине в полку было около 700 офицеров и рядовых. В драгунских полках, которые изначально были намного меньше, оставалось, видимо, по 200-300 человек.
Первыми из сибиряков в бой вступил 19-й егерский - под командой Вуича он участвовал в контратаке на захвативших Бородино и прорвавшихся через мост на русский берег французов. Французы были отбиты за реку, мост сожжен, ситуация на этом участке поля восстановилась. После этого четыре часа корпуса Дохтурова и Раевского находились под артиллериским огнем в ожидании новых неприятельских атак.
Французы тем временем огромной массой бросились на Семеновские флеши на нашем левом фланге. В невообразимом аду за три часа были перемолоты 30 тысяч человек из армии Багратиона и пришедшие к нему в подкрепление полки из корпуса Тучкова. Захватив флеши, французы в 10 утра атаковали, наконец, центр нашей позиции - батарею Раевского. Первая же их атака удалась - 30-й линейный полк генерала Бонами захватил укрепление. Судьба сражения висела на волоске. Однако случилось чудо - и в этом чуде участвовали наши сибирские полки.
Барклай, увидев издалека странную суматоху на батарее, послал своего адъютанта Вольдемара Левенштерна выяснить, что происходит на редуте. Левенштерн поехал и, подскакав, «увидел, к величайшему моему изумлению, что он был во власти французов. Наши войска отступали в большом беспорядке».
Левенштерн увидел справа от высоты батальон (это был 3-й батальон) Томского полка, который единственный среди массы бегущих войск сохранял строй. «Я бросился к нему и приказал батальонному командиру именем главнокомандующего следовать за мною. Он послушался и смело пошел вперед. Я запретил солдатам кричать «ура!» без моего разрешения, так как им надобно было взобраться на холм, поэтому следовало беречь их дыхание; батальонный командир шел пешком. Это был толстенький кругленький человечек, но в нем был священный огонь».
Установить фамилию этого «толстенького кругленького человечка» сейчас невозможно. Командиром 3-го батальона был майор Николай Крутых, но как раз незадолго до захвата французами батареи Раевского он принял полк после раненого полкового командира Ивана Попова, и оставался ли он после этого при батальоне, неизвестно. В представлении к наградам офицеров Томского полка о майоре Крутых сказано: «явясь с полком в команду полковника Денисьева, пылко и порывисто выстраивал оный в порядок и противупоставил неприятелю» - это, как остальные представления офицеров-томцев, скорее относится к отражению русской пехотой массированных атак французской кавалерии. Скорее всего, толстеньким кругленьким человечком был майор Иван Левашов, о котором в представлении к наградам говорится, что он «во все время действия 3-го батальона, ободряя нижних чинов, был неустрашим, вел и держал свой дивизион в возможном порядке». Однако эти действия 3-го батальона могли и не быть контратакой Левенштерна. В прямую же никто из офицеров к награждению за нее не представлен.
Объяснение этому может быть простое - в то время посмертных награждений не было. Представляли и награждали только тех, кому повезло остаться в живых. По всему выходит, что «толстенькому и кругленькому человечку» не повезло.
Ворвавшись в редут, томцы и солдаты Уфимского полка, которых вел генерал Ермолов, в штыковой схватке перерезали французов, а генерала Бонами подняли на штыки. Бонами чудом спасся - он будто бы закричал «Я король!» и кто-то из русских - видимо, из офицеров - понял его. Генерала сняли со штыков и повели к Кутузову. По войскам пронеслось известие, что в плен взят Неаполитанский король Иоахим Мюрат.
Хотя Ширванский полк и не упоминается как участник этой контратаки, но, судя по наградным документам, ширванцы были в ней. О командире ширванцев майоре Николае Теплове в наградных документах сказано: «при штурме на Кургане батареи нашей с отменною храбростью, ободряя своих подчиненных, ударил с полком на штыки на наступающего неприятеля». Геройские действия капитанов Романовского, Курендовича и штабс-капитана Какурина - «при отогнании неприятеля от занятия батареи все, будучи впереди фронта, первые бросились на неприятельские колонны, и чрез то, подав пример подчиненным, принудили неприятеля отступить» - также относятся скорее всего именно к этой контратаке.
Большой удачей было то, что 30-й линейный полк остался без поддержки. Объясняется это атаками русской кавалерии, предпринятыми в тот самый момент, когда томцы, уфимцы и ширванцы резали французов внутри батареи и на кургане. В этих атаках также участвовали сибиряки. «В то время, как Ермолов, заметив смятение вокруг батареи Раевского и бегство наших войск, поспешил на выручку, Иркутский полк вместе с Сибирским и Оренбургским энергично содействовали ему, своею атакой смяли неприятельских карабинеров и задержали наступление пехоты, стремившейся занять высоту»... - пишет Альбовский. Кавалерия действовала справа от высоты, а слева атаковал неприятеля 19-й егерский полк. Наши земляки в этот страшный момент стояли плечом к плечу.
От 11 тысяч человек корпуса Раевского после четырех часов, проведенных под артиллерийским огнем и после схватки за батарею, осталось полторы тысячи человек. Полки его были сменены полками корпуса Дохтурова. 24-я дивизия заняла курган и подступы к нему. 3-й батальон Томского полка, отбивший редут, в нем и закрепился. Командир дивизии генерал Петр Лихачев, шеф Томского полка, чтобы показать людям, что и здесь можно жить, устроился прямо внутри укрепления. В одних книжках пишут, что для генерала вырыли окопчик, но это вряд ли - в те времена генералы в окопчиках не прятались. Вернее всего то, что пишут в других книжка - генерал сел в углу редута на раскладном стульчике.
Сибиряки были в самом сердце русской позиции, и от их стойкости и геройства в полном смысли зависели тогда судьбы России, Европы и мира.
Офицер армии Наполеона Цезарь Ложье записал об этих минутах: «Все усилия сосредотачиваются теперь на редуте, которые представляется поистине адской пастью».
Французы сосредоточили на редуте и его защитниках огонь 150 пушек со многих батарей, стоявших как напротив укрепления, так и с левого от него фланга, возле захваченной деревни Семеновская. Продольный огонь косил построенные в колонны войска шеренгами. Барклай-де-Толли писал об этом моменте: «Артиллерия открыла с обеих сторон смертоносное действие. Казалось, что Наполеон решил уничтожить нас своею артиллериею. Пехота наша выдержала уже пушечный огонь; особенно войска, составлявшие угол центра, очень потерпели; ибо там пересекался огонь с многих батарей. Во время этой уже канонады, сбившей с обоих сторон целые ряды, неприятель устроил несколько кавалерийских и пехотных колонн».
Следующей атакой на батарею Раевского была атака конницы Коленкура. 34 полка французской кавалерии бросились вперед, прорвались через русскую пехоту, зашли в тыл батареи Раевского и так ворвались в укрепление. Тут же вперед бросилась французская пехота. 3-й батальон Томского полка полег в рукопашной схватке полностью. 1-й батальон под командой майора Бориса Мейбоума был окружен, но пошел в штыки и прорвался. Генерал Лихачев, видя гибель своих солдат, пошел со шпагой на французов, надеясь найти свою смерть. Однако по воспоминаниям Ложье, один из офицеров, Дель-Фанте, «увидев в схватке русского генерала - это был генерал Лихачев - бросился к нему, обезоружил, вырвал его из рук освирипевших солдат и спас ему жизнь против его воли».
Ширванцы, уфимцы и томцы дорого продали свои жизни. Один из французских офицеров Лабом писал: «Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно. (…) Неприятельские солдаты, занимавшие редут, предпочли погибнуть, чем сдаться».
Генрих Брандт, поручик в Висленском Легионе (причисленная к гвардии Наполеона польская воинская часть) вспоминал: «Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений - все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга».
Однако это был еще не конец. Французы, сразу после взятия редута, бросились вперед, дальше, надеясь использовать момент смятения в русских рядах. Огромные массы кавалерии хлынули на поле, на котором для нее не было больше естественных преград, разве что люди могли встать на ее пути стеной.
Барклай-де-Толли бросил в атаку на французскую конницу все, что было у него под рукой. Он писал: «В сию затруднительную минуту прибыли два гвардейские кирасирские полки, и я указал им на неприятеля, и они с редкой неустрашимостью устремились в атаку: полки Сумской, Мариупольский гусарские, Оренбургский, Иркутский, Сибирский драгунские последовали за ними (прибыли также Тверской драгунский и Изюмский гусарский под начальством Корфа, но оставлены были в резерве). Тогда началась кавалерийская битва из числа упорнейших, когда-либо случавшихся. Неприятельская и наша конница попеременно друг друга опрокидывали, потом строились они под покровом пехоты и артиллерии. Наконец, наша успела с помощью конной артилерии обратить их в бегство».
Полки 3-го кавалерийского корпуса Сумской и Мариупольский гусарские, Иркутский и Сибирский драгунские гнали неприятеля до самой его пехоты, и только встреченные сильным огнем, принуждены были отступить. Французская конница снова перешла в атаку, наши опять бросились на нее и снова отогнали. С обеих сторон исступление достигло предела. Барон Крейц, командир бригады Сибирского и Иркутского полков, еще к двум часам пополудни был ранен уже трижды, но приказал адъютантам посадить его на коня и снова повел драгун в атаку. Они схлестнулись с французской конницей, и Крейца в схватке ранили еще три раза - порубили и искололи. Только после этого его унесли в лазарет. Однако полки из бригады Крейца остались на месте.
Возможно, об этом момент Николай Муравьев, участник битвы, записал: «Я ехал до атаки по полю сражения мимо небольшого отряда Иркутских драгун. Всего их было не более 50 человек на коне, но они неподвижно стояли во фрунте с обнаженными палашами под сильнейшим огнем, имея впереди себя только одного обер-офицера. Я спросил у офицера, какая это команда? «Иркутский драгунский полк, - отвечал он. - А я поручик такой-то, начальник полка, потому что все офицеры перебиты и кроме меня никого не осталось». После сего драгуны сии участвовали еще в общей атаке и выстояли все сражение под ядрами. Можно судить, сколько их под вечер осталось».
Общая атака, упоминаемая Муравьевым, по-видимому, та, которую предприняли остатки дивизии Бороздина и 3-го кавалерийского корпуса генерала Федора Корфа уже в пятом часу вечера. Они пошли вперед, конница Коленкура и Латур-Мобура была рассеяна. После этого Корф собрал тех, кто еще мог держать оружие и приказал удерживать место за собой.
После шести часов вечера сражение пошло на спад. Продолжалась лишь артиллерийская перестрелка. Потом затихла и она. Великая битва кончилось. Потери сибирских полков составляли: в Иркутском драгунском полку около 130 человек, в Сибирском драгунском полку - около 170 человек, в 19-м егерском - 180 человек, в Ширванском полку - более 520 человек, в Томском полку - около 500 человек. Чтобы понимать, насколько велик был этот урон, напомню, что Томский полк перед началом Бородинского сражения имел в строю около 700 человек, а драгунские полки, до Бородина постоянно составлявшие арьергард - по 250-300 человек. Больше всего было число пропавших без вести (только в Томском полку пропало 354 унтер-офицера и рядовых), но это не должно никого обманывать - это были те, кто погиб, и был завален мертвецами, затоптан конницей, вбит в землю скакавшей по живым и мертвым артиллерией, те, о чьей смерти некому было рассказать, поскольку все, кто мог рассказать, тоже погибли.
7.
Иркутский драгунский полк после Бородина снова попал в арьегард под команду Коновницына. Альбовский пишет, что при оставлении Москвы полк потерял 22 человека - команда прапорщика Вербицкого отстала от полка, видимо, заблудившись, и осталась в городе, где так или иначе погибла.
Осенью полк был в бедственном положении - не хватало лошадей, из-за чего Иркутский полк хотя и числился в корпусе Корфа, но в сражении при Тарутине не участвовал. При контрнаступлении русской армии иркутцы были после Малоярославца назначены в конвой Главной квартиры: один эскадрон был конвоем Кутузова, остальные «все чины были разобраны на ординарцы, вестовые при генералах, при штабах, и пр.». При Главной квартире полк прошел до самой Вильны.
В декабре стало известно о преобразовании Сибирского и Иркутского драгунских полков. Сибирский из драгунского стал уланским. Иркутский же драгунский был присоединен к Московскому гусарскому полку, созданному на деньги графа Салтыкова при сборе ополчения в Москве и до сих пор не воевавшему. Новая воинская часть получила название Иркутский гусарский полк.
24 декабря 1812 года вышел приказ по армии: «по случаю переименования состоящего в конвое при главной квартире армии Иркутского драгунского полка гусарским и отправления его в Могилев для сформирования, предписываю всех чинов этого полка, состоящих на ординарцах и в конвоях у господ генералов или в дежурствах, немедленно отправить к полку». Пробыв еще при армии до 13 января 1813 года, полк пошел на назначенное место.
Альбовский в своей книге приводит цифры: от болезней и ран в кампанию 1812 года в Иркутском полку умерло 80 человек, убито и без вести пропало 134 нижних чина и 5 офицеров. Тяжело раненых 71 человек. «Медалей в память 1812 года полк получил 180 - это число и можно считать тем, до которого он растаял к концу года…» - заключает Евгений Альбовский.
В новом, Иркутском гусарском, было больше 1600 человек. Те, кто вышел в 1808 году из Колывано-Воскресенского округа, если и оставались, растворились в этой массе. Иркутским гусарам, попавшим в армию Беннигсена, воевать в кампаниях 1813-1814 годов не довелось (кроме запасного эскадрона подполковника Белозерского, действовавшего отдельно от полка и с боями дошедшего до Парижа). В 1815 году Иркутский гусарский полк участвовал в смотре союзных войск в Вертю. С этим связана одна из громких историй тех лет, которую приводит в своей книге Евгений Альбовский:
«На одном из обедов, на котором присутствовало много иностранцев, император Александр очень хвалил английскую кавалерию, бывшую в то время в Париже. Ермолов, отличавшийся смелостью, правдивостью и подчас резкостью, обиделся за нашу кавалерию и вступился за нее:
- Английская кавалерия на кораблях в несколько часов переехала пролив, на берегу нашла заготовленный в обилии провиант, оттуда до Брюсселя сделала два небольших перехода (Ватерлоо близко от Брюсселя) и потом пришла сюда. В нашей же кавалерии в корпусе генерала Винцингероде, которая здесь налицо, есть лошади и люди, и их немало, которые несколько лет тому назад провожали посла графа Головкина в Китай, были в прошлом году здесь, отсюда направились в Гамбург, оттуда в Малороссию, где, простояв только три недели на квартирах, пришли обратно сюда.
Речь шла об Ирутском полку и Ермолов был прав…» - пишет Альбовский.
Томский полк после Бородина пополнили ратниками и его численность достигала тысячи человек. Оставаясь в 6-м корпусе Дохтурова, полк участвовал в сражении за Малоярославец, а 6 ноября - в бою под Красным.
Много пишут о том, как зимнее отступление было изнурительно для французов, но мало - о том, что и наступать зимой было ничем не легче. Хотя Кутузов и придумал идею параллельного марша (чтобы не идти вслед за французами по совсем уж разоренной территории, а все же параллельно, по тем местам, где хоть что-то из продовольствия можно найти), хотя в Тарутине армию снабдили полушубками, но русская армия все равно таяла примерно теми же темпами, что и французская. Из тех русских солдат, кто выступил в поход из Тарутино, к границе дошел один из пяти.
Томский полк был в числе наиболее изнуренных. Для пополнения и переформирования его оставили в Могилевской губернии. Снова к армии он присоединился только в августе 1813 года. Сколько к тому времени в его рядах оставалось тех, кто 15 августа 1808 года стоял в Барнауле на молебне перед отправкой в западным границам - неизвестно. Некоторые историки и популяризаторы истории по инерции пишут, что полк в 1814 году вступил в Париж. Это не так - полк входил в корпус, блокировавший Модлин, и после сдачи крепости оставался до 21 августа 1814 года в Польше, затем перешел в Пруссию.а в декабре 1814 года был расквартирован вокруг Брест-Литовска. Но он все же попал во Францию - в 1815 году, во время «ста дней» Наполеона. После наполеоновских войн полк был переведен на Кавказ, где заслужил бессмертную славу. (Интересующимся советую книгу «Краткая хроника 39-го Томского Его Императорского высочества Эрцгерцога Автрийского Людвига-Виктора полка» http://www.runivers.ru/bookreader/book56653/#page/13/mode/1up ).
Ширванский полк по изгнании французов из России был расквартирован в герцогстве Варшавском. В апреле 1813 года он в составе 24-й дивизии пошел в Пруссию, принимал участие в блокаде Кюстрина, а затем, в составе корпуса Винценгероде, участвовал 6 октября 1813 года в битве при Лейпциге. В январе 1814 года Ширванский полк переправился через Рейн вблизи Дюссельдорфа. В феврале 1814 года он участвовал в сражении при Суассоне и затем - в битве при Краоне, в которой полк в составе 24-й дивизии выдержал несколько мощных атак французов. Французская конница атаковала полк с тыла, но была отбита. Полк расстреливала артиллерия, и тогда ширванцы бросились в атаку на пушки. После того, как русская линия получила приказ отступать, ширванцы оказались окружены неприятелем. У них при этом кончились заряды. Трижды ширванцы прорывались сквозь неприятеля на штыках и в конце концов пробились к своим. За этот бой ширванцы получили Георгиевское знамя. По окончании наполеоновских войн, в 1819 году, Ширванский полк был переведен на Кавказ и слит с Кабардинским полком, много лет воевавшим на Кавказе. Ревнивые к своей славе кабардинцы стали считать, что это они приняли к себе ширванцев, а не наоборот. В результате, например, в книге «Служба ширванца» (http://oldbooks.ucoz.ru/publ/voennoe_delo/armija/sluzhba_shirvanca_1726_1909/10-1-0-365 )
о подвигах Ширванского полка в войнах с Наполеоном удивительным образом не сказано ни слова вообще.
Дальнейшая судьба «наших» полков была разной. Сибирский уланский после разных реорганизаций кавалерии потерял свое наименование и свою форму, а в 1851 году был расформирован вовсе. 19-й егерский был упразднен вместе со всеми егерскими в 1833 году, все его три батальона были присоеденены к Муромскому пехотному полку. Муромский пехотный в свою очередь закончил существование весной 1918 года вместе со всей Русской Императорской армией. Тогда же были расформированы Томский и Ширванский пехотные полки, а также Иркутский гусарский.
После оставления Смоленска полки Иркутский и Сибирский, состоя под командой Крейца, снова попали в арьергард, которым теперь командовал Коновницын. Альбовский пишет: «От Вязьмы до Бородина Коновницын, командуя значительными силами, отличался ежедневно, упорно защищаясь на каждом шагу против напора всех сил неприятеля. Коновницын отходил иногда в сутке не более десяти верст, иногда отставал от армии верст на сорок и более, иногда даже переходил в наступление»
17 августа эти полки и казачий Андрианова 2-го полк участвовали в деле под Вязьмой, где удерживали левый фланг неприятельского авангарда. Потом бились под Царево-Займищем. Арьергард уже так сильно отстал от основных сил, что Коновницын опасался быть отрезанным. Ему надо было догнать армию, а для этого следовало оторваться от французов. Задержать французов возле городка Белый (Бельского уезда, ныне - в Тверской области) поручено было Крейцу с его отрядом. Альбовский пишет, что Крейцу от Коновницына было доставлено письмо: «Для спасения большего надо пожертвовать меньшим, а потому Коновницын спрашивает Крейца, согласен ли он держаться, покуда все прочие войска перейдут мост, а может быть, и умереть». Крейц ответил, что согласен, только просил не винить в случае гибели полков.
Бой был отчаянный. Драгуны и казаки Крейца оказались прижаты к реке, но отыскали брод и переправились, даже перетащив с собой две пушки. От французов уходили полями. Движению крайне мешали заборы, которые приходилось, спешившись, ломать. На ночь остановлись в какой-то деревне. Отступление не нанесло урона боевому духу драгун и казаков, и когда к деревне подошли французы, наши атаковали их и взяли около 500 пленных. Все последующие дни, до 24 августа, отряд Крейца был в боях. После 24 августа, придя на Бородинское поле, полки арьергарда разошлись по своим корпусам.
6.
В день Бородинской битвы судьба собрала сибиряков - и пехотинцев, и кавалеристов - на одном участке поля. Сибирские пехотные полки находились в 6-м корпусе генерала Дохтурова, находившегося прямо напротив Бородина (от правого фланга 7-го корпуса Раевского до кургана у деревни Горки). Сзади корпуса Дохтурова стоял 3-й кавалерийский корпус, которым по болезни графа Палена командовал барон Корф.
Полки наверняка были истощены: пехотные - отступлением и Смоленской битвой, а драгунские - еще и постоянными стычками с французами в арьергарде. Известно, например, что Томский полк перед Смоленским сражением насчитывал 1201 человека. В сражении потери только рядовыми составили 492 человека. При Бородине в полку было около 700 офицеров и рядовых. В драгунских полках, которые изначально были намного меньше, оставалось, видимо, по 200-300 человек.
Первыми из сибиряков в бой вступил 19-й егерский - под командой Вуича он участвовал в контратаке на захвативших Бородино и прорвавшихся через мост на русский берег французов. Французы были отбиты за реку, мост сожжен, ситуация на этом участке поля восстановилась. После этого четыре часа корпуса Дохтурова и Раевского находились под артиллериским огнем в ожидании новых неприятельских атак.
Французы тем временем огромной массой бросились на Семеновские флеши на нашем левом фланге. В невообразимом аду за три часа были перемолоты 30 тысяч человек из армии Багратиона и пришедшие к нему в подкрепление полки из корпуса Тучкова. Захватив флеши, французы в 10 утра атаковали, наконец, центр нашей позиции - батарею Раевского. Первая же их атака удалась - 30-й линейный полк генерала Бонами захватил укрепление. Судьба сражения висела на волоске. Однако случилось чудо - и в этом чуде участвовали наши сибирские полки.
Барклай, увидев издалека странную суматоху на батарее, послал своего адъютанта Вольдемара Левенштерна выяснить, что происходит на редуте. Левенштерн поехал и, подскакав, «увидел, к величайшему моему изумлению, что он был во власти французов. Наши войска отступали в большом беспорядке».
Левенштерн увидел справа от высоты батальон (это был 3-й батальон) Томского полка, который единственный среди массы бегущих войск сохранял строй. «Я бросился к нему и приказал батальонному командиру именем главнокомандующего следовать за мною. Он послушался и смело пошел вперед. Я запретил солдатам кричать «ура!» без моего разрешения, так как им надобно было взобраться на холм, поэтому следовало беречь их дыхание; батальонный командир шел пешком. Это был толстенький кругленький человечек, но в нем был священный огонь».
Установить фамилию этого «толстенького кругленького человечка» сейчас невозможно. Командиром 3-го батальона был майор Николай Крутых, но как раз незадолго до захвата французами батареи Раевского он принял полк после раненого полкового командира Ивана Попова, и оставался ли он после этого при батальоне, неизвестно. В представлении к наградам офицеров Томского полка о майоре Крутых сказано: «явясь с полком в команду полковника Денисьева, пылко и порывисто выстраивал оный в порядок и противупоставил неприятелю» - это, как остальные представления офицеров-томцев, скорее относится к отражению русской пехотой массированных атак французской кавалерии. Скорее всего, толстеньким кругленьким человечком был майор Иван Левашов, о котором в представлении к наградам говорится, что он «во все время действия 3-го батальона, ободряя нижних чинов, был неустрашим, вел и держал свой дивизион в возможном порядке». Однако эти действия 3-го батальона могли и не быть контратакой Левенштерна. В прямую же никто из офицеров к награждению за нее не представлен.
Объяснение этому может быть простое - в то время посмертных награждений не было. Представляли и награждали только тех, кому повезло остаться в живых. По всему выходит, что «толстенькому и кругленькому человечку» не повезло.
Ворвавшись в редут, томцы и солдаты Уфимского полка, которых вел генерал Ермолов, в штыковой схватке перерезали французов, а генерала Бонами подняли на штыки. Бонами чудом спасся - он будто бы закричал «Я король!» и кто-то из русских - видимо, из офицеров - понял его. Генерала сняли со штыков и повели к Кутузову. По войскам пронеслось известие, что в плен взят Неаполитанский король Иоахим Мюрат.
Хотя Ширванский полк и не упоминается как участник этой контратаки, но, судя по наградным документам, ширванцы были в ней. О командире ширванцев майоре Николае Теплове в наградных документах сказано: «при штурме на Кургане батареи нашей с отменною храбростью, ободряя своих подчиненных, ударил с полком на штыки на наступающего неприятеля». Геройские действия капитанов Романовского, Курендовича и штабс-капитана Какурина - «при отогнании неприятеля от занятия батареи все, будучи впереди фронта, первые бросились на неприятельские колонны, и чрез то, подав пример подчиненным, принудили неприятеля отступить» - также относятся скорее всего именно к этой контратаке.
Большой удачей было то, что 30-й линейный полк остался без поддержки. Объясняется это атаками русской кавалерии, предпринятыми в тот самый момент, когда томцы, уфимцы и ширванцы резали французов внутри батареи и на кургане. В этих атаках также участвовали сибиряки. «В то время, как Ермолов, заметив смятение вокруг батареи Раевского и бегство наших войск, поспешил на выручку, Иркутский полк вместе с Сибирским и Оренбургским энергично содействовали ему, своею атакой смяли неприятельских карабинеров и задержали наступление пехоты, стремившейся занять высоту»... - пишет Альбовский. Кавалерия действовала справа от высоты, а слева атаковал неприятеля 19-й егерский полк. Наши земляки в этот страшный момент стояли плечом к плечу.
От 11 тысяч человек корпуса Раевского после четырех часов, проведенных под артиллерийским огнем и после схватки за батарею, осталось полторы тысячи человек. Полки его были сменены полками корпуса Дохтурова. 24-я дивизия заняла курган и подступы к нему. 3-й батальон Томского полка, отбивший редут, в нем и закрепился. Командир дивизии генерал Петр Лихачев, шеф Томского полка, чтобы показать людям, что и здесь можно жить, устроился прямо внутри укрепления. В одних книжках пишут, что для генерала вырыли окопчик, но это вряд ли - в те времена генералы в окопчиках не прятались. Вернее всего то, что пишут в других книжка - генерал сел в углу редута на раскладном стульчике.
Сибиряки были в самом сердце русской позиции, и от их стойкости и геройства в полном смысли зависели тогда судьбы России, Европы и мира.
Офицер армии Наполеона Цезарь Ложье записал об этих минутах: «Все усилия сосредотачиваются теперь на редуте, которые представляется поистине адской пастью».
Французы сосредоточили на редуте и его защитниках огонь 150 пушек со многих батарей, стоявших как напротив укрепления, так и с левого от него фланга, возле захваченной деревни Семеновская. Продольный огонь косил построенные в колонны войска шеренгами. Барклай-де-Толли писал об этом моменте: «Артиллерия открыла с обеих сторон смертоносное действие. Казалось, что Наполеон решил уничтожить нас своею артиллериею. Пехота наша выдержала уже пушечный огонь; особенно войска, составлявшие угол центра, очень потерпели; ибо там пересекался огонь с многих батарей. Во время этой уже канонады, сбившей с обоих сторон целые ряды, неприятель устроил несколько кавалерийских и пехотных колонн».
Следующей атакой на батарею Раевского была атака конницы Коленкура. 34 полка французской кавалерии бросились вперед, прорвались через русскую пехоту, зашли в тыл батареи Раевского и так ворвались в укрепление. Тут же вперед бросилась французская пехота. 3-й батальон Томского полка полег в рукопашной схватке полностью. 1-й батальон под командой майора Бориса Мейбоума был окружен, но пошел в штыки и прорвался. Генерал Лихачев, видя гибель своих солдат, пошел со шпагой на французов, надеясь найти свою смерть. Однако по воспоминаниям Ложье, один из офицеров, Дель-Фанте, «увидев в схватке русского генерала - это был генерал Лихачев - бросился к нему, обезоружил, вырвал его из рук освирипевших солдат и спас ему жизнь против его воли».
Ширванцы, уфимцы и томцы дорого продали свои жизни. Один из французских офицеров Лабом писал: «Внутренность редута была ужасна; трупы были навалены друг на друга, и среди них было много раненых, криков которых не было слышно. (…) Неприятельские солдаты, занимавшие редут, предпочли погибнуть, чем сдаться».
Генрих Брандт, поручик в Висленском Легионе (причисленная к гвардии Наполеона польская воинская часть) вспоминал: «Редут и его окрестности представляли собою зрелище, превосходившее по ужасу все, что только можно было вообразить. Подходы, рвы, внутренняя часть укреплений - все это исчезло под искусственным холмом из мертвых и умирающих, средняя высота которого равнялась шести-восьми человекам, наваленным друг на друга».
Однако это был еще не конец. Французы, сразу после взятия редута, бросились вперед, дальше, надеясь использовать момент смятения в русских рядах. Огромные массы кавалерии хлынули на поле, на котором для нее не было больше естественных преград, разве что люди могли встать на ее пути стеной.
Барклай-де-Толли бросил в атаку на французскую конницу все, что было у него под рукой. Он писал: «В сию затруднительную минуту прибыли два гвардейские кирасирские полки, и я указал им на неприятеля, и они с редкой неустрашимостью устремились в атаку: полки Сумской, Мариупольский гусарские, Оренбургский, Иркутский, Сибирский драгунские последовали за ними (прибыли также Тверской драгунский и Изюмский гусарский под начальством Корфа, но оставлены были в резерве). Тогда началась кавалерийская битва из числа упорнейших, когда-либо случавшихся. Неприятельская и наша конница попеременно друг друга опрокидывали, потом строились они под покровом пехоты и артиллерии. Наконец, наша успела с помощью конной артилерии обратить их в бегство».
Полки 3-го кавалерийского корпуса Сумской и Мариупольский гусарские, Иркутский и Сибирский драгунские гнали неприятеля до самой его пехоты, и только встреченные сильным огнем, принуждены были отступить. Французская конница снова перешла в атаку, наши опять бросились на нее и снова отогнали. С обеих сторон исступление достигло предела. Барон Крейц, командир бригады Сибирского и Иркутского полков, еще к двум часам пополудни был ранен уже трижды, но приказал адъютантам посадить его на коня и снова повел драгун в атаку. Они схлестнулись с французской конницей, и Крейца в схватке ранили еще три раза - порубили и искололи. Только после этого его унесли в лазарет. Однако полки из бригады Крейца остались на месте.
Возможно, об этом момент Николай Муравьев, участник битвы, записал: «Я ехал до атаки по полю сражения мимо небольшого отряда Иркутских драгун. Всего их было не более 50 человек на коне, но они неподвижно стояли во фрунте с обнаженными палашами под сильнейшим огнем, имея впереди себя только одного обер-офицера. Я спросил у офицера, какая это команда? «Иркутский драгунский полк, - отвечал он. - А я поручик такой-то, начальник полка, потому что все офицеры перебиты и кроме меня никого не осталось». После сего драгуны сии участвовали еще в общей атаке и выстояли все сражение под ядрами. Можно судить, сколько их под вечер осталось».
Общая атака, упоминаемая Муравьевым, по-видимому, та, которую предприняли остатки дивизии Бороздина и 3-го кавалерийского корпуса генерала Федора Корфа уже в пятом часу вечера. Они пошли вперед, конница Коленкура и Латур-Мобура была рассеяна. После этого Корф собрал тех, кто еще мог держать оружие и приказал удерживать место за собой.
После шести часов вечера сражение пошло на спад. Продолжалась лишь артиллерийская перестрелка. Потом затихла и она. Великая битва кончилось. Потери сибирских полков составляли: в Иркутском драгунском полку около 130 человек, в Сибирском драгунском полку - около 170 человек, в 19-м егерском - 180 человек, в Ширванском полку - более 520 человек, в Томском полку - около 500 человек. Чтобы понимать, насколько велик был этот урон, напомню, что Томский полк перед началом Бородинского сражения имел в строю около 700 человек, а драгунские полки, до Бородина постоянно составлявшие арьергард - по 250-300 человек. Больше всего было число пропавших без вести (только в Томском полку пропало 354 унтер-офицера и рядовых), но это не должно никого обманывать - это были те, кто погиб, и был завален мертвецами, затоптан конницей, вбит в землю скакавшей по живым и мертвым артиллерией, те, о чьей смерти некому было рассказать, поскольку все, кто мог рассказать, тоже погибли.
7.
Иркутский драгунский полк после Бородина снова попал в арьегард под команду Коновницына. Альбовский пишет, что при оставлении Москвы полк потерял 22 человека - команда прапорщика Вербицкого отстала от полка, видимо, заблудившись, и осталась в городе, где так или иначе погибла.
Осенью полк был в бедственном положении - не хватало лошадей, из-за чего Иркутский полк хотя и числился в корпусе Корфа, но в сражении при Тарутине не участвовал. При контрнаступлении русской армии иркутцы были после Малоярославца назначены в конвой Главной квартиры: один эскадрон был конвоем Кутузова, остальные «все чины были разобраны на ординарцы, вестовые при генералах, при штабах, и пр.». При Главной квартире полк прошел до самой Вильны.
В декабре стало известно о преобразовании Сибирского и Иркутского драгунских полков. Сибирский из драгунского стал уланским. Иркутский же драгунский был присоединен к Московскому гусарскому полку, созданному на деньги графа Салтыкова при сборе ополчения в Москве и до сих пор не воевавшему. Новая воинская часть получила название Иркутский гусарский полк.
24 декабря 1812 года вышел приказ по армии: «по случаю переименования состоящего в конвое при главной квартире армии Иркутского драгунского полка гусарским и отправления его в Могилев для сформирования, предписываю всех чинов этого полка, состоящих на ординарцах и в конвоях у господ генералов или в дежурствах, немедленно отправить к полку». Пробыв еще при армии до 13 января 1813 года, полк пошел на назначенное место.
Альбовский в своей книге приводит цифры: от болезней и ран в кампанию 1812 года в Иркутском полку умерло 80 человек, убито и без вести пропало 134 нижних чина и 5 офицеров. Тяжело раненых 71 человек. «Медалей в память 1812 года полк получил 180 - это число и можно считать тем, до которого он растаял к концу года…» - заключает Евгений Альбовский.
В новом, Иркутском гусарском, было больше 1600 человек. Те, кто вышел в 1808 году из Колывано-Воскресенского округа, если и оставались, растворились в этой массе. Иркутским гусарам, попавшим в армию Беннигсена, воевать в кампаниях 1813-1814 годов не довелось (кроме запасного эскадрона подполковника Белозерского, действовавшего отдельно от полка и с боями дошедшего до Парижа). В 1815 году Иркутский гусарский полк участвовал в смотре союзных войск в Вертю. С этим связана одна из громких историй тех лет, которую приводит в своей книге Евгений Альбовский:
«На одном из обедов, на котором присутствовало много иностранцев, император Александр очень хвалил английскую кавалерию, бывшую в то время в Париже. Ермолов, отличавшийся смелостью, правдивостью и подчас резкостью, обиделся за нашу кавалерию и вступился за нее:
- Английская кавалерия на кораблях в несколько часов переехала пролив, на берегу нашла заготовленный в обилии провиант, оттуда до Брюсселя сделала два небольших перехода (Ватерлоо близко от Брюсселя) и потом пришла сюда. В нашей же кавалерии в корпусе генерала Винцингероде, которая здесь налицо, есть лошади и люди, и их немало, которые несколько лет тому назад провожали посла графа Головкина в Китай, были в прошлом году здесь, отсюда направились в Гамбург, оттуда в Малороссию, где, простояв только три недели на квартирах, пришли обратно сюда.
Речь шла об Ирутском полку и Ермолов был прав…» - пишет Альбовский.
Томский полк после Бородина пополнили ратниками и его численность достигала тысячи человек. Оставаясь в 6-м корпусе Дохтурова, полк участвовал в сражении за Малоярославец, а 6 ноября - в бою под Красным.
Много пишут о том, как зимнее отступление было изнурительно для французов, но мало - о том, что и наступать зимой было ничем не легче. Хотя Кутузов и придумал идею параллельного марша (чтобы не идти вслед за французами по совсем уж разоренной территории, а все же параллельно, по тем местам, где хоть что-то из продовольствия можно найти), хотя в Тарутине армию снабдили полушубками, но русская армия все равно таяла примерно теми же темпами, что и французская. Из тех русских солдат, кто выступил в поход из Тарутино, к границе дошел один из пяти.
Томский полк был в числе наиболее изнуренных. Для пополнения и переформирования его оставили в Могилевской губернии. Снова к армии он присоединился только в августе 1813 года. Сколько к тому времени в его рядах оставалось тех, кто 15 августа 1808 года стоял в Барнауле на молебне перед отправкой в западным границам - неизвестно. Некоторые историки и популяризаторы истории по инерции пишут, что полк в 1814 году вступил в Париж. Это не так - полк входил в корпус, блокировавший Модлин, и после сдачи крепости оставался до 21 августа 1814 года в Польше, затем перешел в Пруссию.а в декабре 1814 года был расквартирован вокруг Брест-Литовска. Но он все же попал во Францию - в 1815 году, во время «ста дней» Наполеона. После наполеоновских войн полк был переведен на Кавказ, где заслужил бессмертную славу. (Интересующимся советую книгу «Краткая хроника 39-го Томского Его Императорского высочества Эрцгерцога Автрийского Людвига-Виктора полка» http://www.runivers.ru/bookreader/book56653/#page/13/mode/1up ).
Ширванский полк по изгнании французов из России был расквартирован в герцогстве Варшавском. В апреле 1813 года он в составе 24-й дивизии пошел в Пруссию, принимал участие в блокаде Кюстрина, а затем, в составе корпуса Винценгероде, участвовал 6 октября 1813 года в битве при Лейпциге. В январе 1814 года Ширванский полк переправился через Рейн вблизи Дюссельдорфа. В феврале 1814 года он участвовал в сражении при Суассоне и затем - в битве при Краоне, в которой полк в составе 24-й дивизии выдержал несколько мощных атак французов. Французская конница атаковала полк с тыла, но была отбита. Полк расстреливала артиллерия, и тогда ширванцы бросились в атаку на пушки. После того, как русская линия получила приказ отступать, ширванцы оказались окружены неприятелем. У них при этом кончились заряды. Трижды ширванцы прорывались сквозь неприятеля на штыках и в конце концов пробились к своим. За этот бой ширванцы получили Георгиевское знамя. По окончании наполеоновских войн, в 1819 году, Ширванский полк был переведен на Кавказ и слит с Кабардинским полком, много лет воевавшим на Кавказе. Ревнивые к своей славе кабардинцы стали считать, что это они приняли к себе ширванцев, а не наоборот. В результате, например, в книге «Служба ширванца» (http://oldbooks.ucoz.ru/publ/voennoe_delo/armija/sluzhba_shirvanca_1726_1909/10-1-0-365 )
о подвигах Ширванского полка в войнах с Наполеоном удивительным образом не сказано ни слова вообще.
Дальнейшая судьба «наших» полков была разной. Сибирский уланский после разных реорганизаций кавалерии потерял свое наименование и свою форму, а в 1851 году был расформирован вовсе. 19-й егерский был упразднен вместе со всеми егерскими в 1833 году, все его три батальона были присоеденены к Муромскому пехотному полку. Муромский пехотный в свою очередь закончил существование весной 1918 года вместе со всей Русской Императорской армией. Тогда же были расформированы Томский и Ширванский пехотные полки, а также Иркутский гусарский.