любовь.
У нее на полке лежит пачка неиспользованных листов, я не видел, я просто знаю, что она там лежат, где- то между засохшими саше из лаванды, бумажного вороха и каких- то бутылочек. Что она там разливает, не знаю. Я просто привык, что они там лежат, стоят и пребывают в какой-то другой реальности. Иногда она что- то достает, черт его знает, что она с ними делает, мужской мозг не добивает на такие расстояния даже с включенной интуицией. Она пишет на этих страницах. И они все такие же чистые. «У меня нет таланта выражать мысли» - когда я спрашиваю, почему.
Хотел бы я знать, что отправило ее ко мне в другой город. Все совпадения очень случайны, когда становятся совсем неслучайными. Мы не встретились в настоящем смысле, просто мы разлучились. Я и не помню, когда и зачем.
Был август, на ней красивое платье, игравшее лучшими формами женщин, она попросилась в туалет. Как кошка, да. Я стоял у входа, думая как поскорее затащить ее в кровать. Сегодня я даже не уверен, что это был я, а не она. Барменша у стойки кафе смотрела на меня как на чаевые во вторник, был файф_о_клок и посетителей просто не было, две девушки ковыряли ложечками остывший кофе.
В детстве, когда отец был еще нормальный, как она говорит, они перебирались на остров, на пикники. Вот все детство так и прошло. Мой отец мог меня взять на пьянку после второй смены, которая была знаком окончания рабочей недели у ВАЗовцев, которых он отвозил домой. Именно там я услышал слова, за которые в 6 лет меня отринули жители общественного сада для детей. Я был не из их коморок, которые были пропитаны духом художественного наебизма, пропитанного ложью 80-х. Они хотели в коммунизм так страстно, как будто верили в него. Мой отец был алкашом и беспрартийным огрызком, от которого у него осталась вечная отрыжка к партии и полный бесперстивняк по комсомольской линии. Если учесть его интеллект, это был довольно непрагматичный шаг и полная заруба по все направлениям. У нас, двоих детей, не было никаких личных комнат. Я обвинял отца, я его ненавидел. Так ненавидят только самые родные, кого не отнять Это скрипучая медленная софа, на которой я научился спать не двигаясь, чтобы никого не раздражать. В ногах у меня была не менее шумная холодильня. Я преодолел и это. Настолько, насколько стал нетерпимым к своему месту. Свое место! Лучше бы меня просто убили.
Никакого художника из меня не получилось, увы и к черту. Это были медитативные письма наскальным братьям по оружию, я не помню почти ничего из детства. Там не было никаких островов, только рисунки везде и очереди. Везде. За обоями, за колбасой по 2.20. Но там хотелось грызть горбушку у хлеба, передавать недельной давности жвачку с цветным огрызком грифеля и ливерные пирожки за 4 коп.
Сегодня я знаю, что если проснусь с ней, она поцелует меня в спинку, закинет ногу или шепнет неразборчивое: Апрхн бы! Хотел бы я этого навсегда? Кто знает. Жизнь научила меня не доверять самому существу. Что оно значит, это существо?
Я не могу изменить реальность. Больше нет Сбера в 14-этажке, нет Сорренто на углу квартала, нет детского центра развития, куда мы бегали подростками в авиамодельный. Много чего нет. Я бы затруднился ответить, что там будет через год. Ну измениться, ну продадут, люди же жить не перестанут от этого.
От этого не пострадаю в первую очередь я. Она самая лучшая, со своими листами белого небытия, которое наполнено возможно самым лучшим, что есть в мире, проложенным сухим и душистым ароматом лаванды. Вы же знаете, что в Крыму лавандовые поля, правда?
Хотел бы я знать, что отправило ее ко мне в другой город. Все совпадения очень случайны, когда становятся совсем неслучайными. Мы не встретились в настоящем смысле, просто мы разлучились. Я и не помню, когда и зачем.
Был август, на ней красивое платье, игравшее лучшими формами женщин, она попросилась в туалет. Как кошка, да. Я стоял у входа, думая как поскорее затащить ее в кровать. Сегодня я даже не уверен, что это был я, а не она. Барменша у стойки кафе смотрела на меня как на чаевые во вторник, был файф_о_клок и посетителей просто не было, две девушки ковыряли ложечками остывший кофе.
В детстве, когда отец был еще нормальный, как она говорит, они перебирались на остров, на пикники. Вот все детство так и прошло. Мой отец мог меня взять на пьянку после второй смены, которая была знаком окончания рабочей недели у ВАЗовцев, которых он отвозил домой. Именно там я услышал слова, за которые в 6 лет меня отринули жители общественного сада для детей. Я был не из их коморок, которые были пропитаны духом художественного наебизма, пропитанного ложью 80-х. Они хотели в коммунизм так страстно, как будто верили в него. Мой отец был алкашом и беспрартийным огрызком, от которого у него осталась вечная отрыжка к партии и полный бесперстивняк по комсомольской линии. Если учесть его интеллект, это был довольно непрагматичный шаг и полная заруба по все направлениям. У нас, двоих детей, не было никаких личных комнат. Я обвинял отца, я его ненавидел. Так ненавидят только самые родные, кого не отнять Это скрипучая медленная софа, на которой я научился спать не двигаясь, чтобы никого не раздражать. В ногах у меня была не менее шумная холодильня. Я преодолел и это. Настолько, насколько стал нетерпимым к своему месту. Свое место! Лучше бы меня просто убили.
Никакого художника из меня не получилось, увы и к черту. Это были медитативные письма наскальным братьям по оружию, я не помню почти ничего из детства. Там не было никаких островов, только рисунки везде и очереди. Везде. За обоями, за колбасой по 2.20. Но там хотелось грызть горбушку у хлеба, передавать недельной давности жвачку с цветным огрызком грифеля и ливерные пирожки за 4 коп.
Сегодня я знаю, что если проснусь с ней, она поцелует меня в спинку, закинет ногу или шепнет неразборчивое: Апрхн бы! Хотел бы я этого навсегда? Кто знает. Жизнь научила меня не доверять самому существу. Что оно значит, это существо?
Я не могу изменить реальность. Больше нет Сбера в 14-этажке, нет Сорренто на углу квартала, нет детского центра развития, куда мы бегали подростками в авиамодельный. Много чего нет. Я бы затруднился ответить, что там будет через год. Ну измениться, ну продадут, люди же жить не перестанут от этого.
От этого не пострадаю в первую очередь я. Она самая лучшая, со своими листами белого небытия, которое наполнено возможно самым лучшим, что есть в мире, проложенным сухим и душистым ароматом лаванды. Вы же знаете, что в Крыму лавандовые поля, правда?