(no subject)
Но теперь перед нами уже два существа, способные строить миры.
Если Харухи творит универсумы бессознательно (по словам Коидзуми), а Юки переписывает их вполне сознательно, то у нас пропадает всякий повод верить, что описанный мир, мир в котором начинается первый том, реален. Где гарантия, что он - начальный? Может, это очередной конструкт, до которого было еще множество таких же миров.
Ни доказать, ни опровергнуть это невозможно.
Тем более, мы знаем, что Юки только создание неких сущностей, которые наверняка способны на нечто большее.
Мир «Меланхолии» уже потерял единство, но история продолжается. В седьмом томе Асахина-старшая рассказывает, как однажды путешественники во времени заметили, что прошлое вдруг стало не таким, какое они помнят в будущем. Это усиливает распад концепцией двух разных прошлых и, соответственно, двух разных будущих.
Добавим к этому закрытые пространства Харухи, бесконечную восьмерку, два декабрьских мира из второго тома и увидим, что распад близится к пику.
Но только в девятом томе реальность разваливается окончательно, так, что отражается даже на строении текста.
Уже появилась вторая организация экстрасенсов, вторая группа людей из будущего и вторая космическая сущность пришельцев.
Теперь мы получаем и вторую «богиню», еще одну девочку, которая может создавать миры.
Наконец, сам текст девятого тома распадается на вариант «B» и вариант «A». Вместо единого произведения возникают две истории, которые развиваются в одно и то же время. Это похоже на второй том, только там Кён понял, что дело нечисто, а тут, похоже, никто ничего не подозревает.
Автор «Меланхолии» действует подобно Дику и недаром предупреждает своего героя, что он не может верить никому и ничему. Ведь не случайно Юки, Асахина и Коидзуми говорили Кену, что вполне могут не быть честны с ним. Это неизбежное следствие распада единства мира.
Сходство обоих произведений еще и в отсутствии серьезных попыток обосновать все научно. Хотя некоторые комментарии Юки и Коидзуми пытаются выполнить эту работу, автор не пытается создать «научную» концепцию богини. То же самое Лем наблюдает у Дика:
«Для Дика научное правдоподобие или «футурологическое» соответствие - проблемы, которые интересуют его меньше всего. Терминология нам не мешает, потому что конкретные технические параметры фантоматики абсолютно второстепенны по сравнению с онтологическими и эпистемологическими проблемами, которые сопровождают сам феномен фантоматики»
То есть, для Лема важно не как будет выглядеть новая технология или вообще любой предмет, предложенный фантастикой, а как он повлияет на отдельных людей и на жизнь в целом. Как изменится мир и что произойдет с людьми в изменившемся мире.
Здесь пора перейти к конкретным персонажам «Меланхолии», оставив рассмотрение произведения как целого. Но перед этим нужно сделать небольшое отступление.
В первом томе Лем много рассказывает о путешествии во времени или «хрономоции». По его мнению, эта тема принадлежит исключительно фантастической литературе, в то время как«...другие общие темы, такие, как, например, «человек и робот», «космонавтика», «биологическая мутация», очевидно, не относятся к исключительной собственности научно-фантастической литературы».
Путешествие во времени с его петлями, занимает важное место в «Меланхолии», но Лем говорит об этой теме как о примере, который позволяет ему разделить произведения на:
• произведения как абстрактные игры (формальные)
• произведения как смысловые игры (проблемно загруженные)
На примере хрономоции Лем указывает, что путешествие во времени можно использовать и как конструктор для забавных и необычных событий и как средство, для иллюстрации проблем или гипотез, связанных с путешествием во времени.
Но автор «Меланхолии» сделал хрономоцию лишь составной частью своей истории, а часть не может быть важнее целого. Центр «Меланхолии» - это изменение реальности и ее распад, относительность действительности и иллюзии в мире, которым неосознанно управляет несовершеннолетняя богиня, невозможность достоверных ответов на вопросы «Что происходит?», «Кто виноват?» и «Что с этим делать».
Отсюда легко заключить, что в «Меланхолии» путешествие во времени не может быть проблемно загруженным, поскольку эта грандиозная тема, которая часто становилась единственной базой отдельных фантастических произведений, у Танигавы Нагару стала чем-то обыденным.
Хрономоция в «Меланхолии» настолько будничная, что ей не удивляется даже главный герой - Кён.
Таким образом, если отпадает второй вариант, остается первый, и путешествие во времени в «Меланхолии» это игра, формальный элемент, который позволяет автору «закрутить» сюжет и ничего более.
Лем, правда, говорил, что любой автор столкнется с противоречиями, если возьмется за тему «хрономоции», таким образом, это свого рода западня и автор «Меланхолии» при всем желании не смог бы ее избежать.
Но кроме такого опасно-противоречивого элемента, как путешествие во времени, «Меланхолия» имеет еще несколько особенностей, которые грозят теми же опасностями.
Прежде всего, речь идет о главных героях - Кёне и Харухи. Корни их образов начинаются в теме сверхчеловека, о которой Лем говорит во втором томе «Фантастики и футурологии».
Как лучший пример произведения о сверхлюдях Лем приводит книгу Олафа Степлдона «Странный Джон». Именно здесь, наверно, стоит искать предка «Меланхолии Харухи Судзумии».
Родство «Меланхолии» со «Странным Джоном» видно сразу. У Танигавы Нагару о Харухи рассказывает Кён, «обычный человек», как он себя называет. Автор «Странного Джона» тоже делает повествователем «простого и доброго парня». По мнению Лема такой прием - рассказ от лица среднего человека - единственный способ «фильтрации сведений о гении». Видно поэтому Танигаву Нагару прибегает к нему, не смотря на разницу во времени.
Еще одно сходство - характеры Джона и Харухи. Они оба эгоистичны, порой агрессивны, решительны и неуравновешенны. Оба переживают периоды вдохновения и отчаяния вплоть до глубокой депрессии. Оба владеют необычайными знаниями и рано превосходят сверстников в развитии. Их роднит и довольно специфическое отношение к людям. Джон называет своего человеческого товарища, как принято называть собак. Харухи настолько же пренебрежительно относится к Асахине.
Можно допустить, что их родство продолжается и в области происхождения. Джон не человек, а представитель нового вида - Homo Superior. Отсюда все его необычные свойства. Возможно, Харухи тоже принадлежит к особому виду, сохраняя лишь внешнее сходство с человеком. По крайней мере, ее качества скорее отдаляют ее от людей и делают ближе к нечеловеческому образу Джона.
Как бы там ни было, между ними есть и существенные различия. Прежде всего, Джон осознает кто он и у него, после периода юношеских колебаний, возникает ясный план действий - найти себе подобных. Он судит о человечестве, о его интеллектуальной элите, о религии, о прошлом и будущем людского рода.
Харухи себя не осознает, а отсюда и не знает, в чем ее проблемы и что с собой делать. В отличие от Джона у нее не появляется четкого плана действий, она просто ищет необычных существ, чтобы с ними повеселится. Скука жизни и ее преодоление - вот ее главная проблема. Такие высокие материи, какие занимают Джона, ее как будто не интересуют. Проблематика и нагрузка переживаний Джона, таким образом, сложнее, чем у Харухи.
Судзумия могла пойти по пути Джона, но вся ее рефлексия, достигая пика в разговоре с Кёном у железной дороги, потом вдруг куда-то пропадает. Больше нет диалогов о месте одного человека в огромном мире людей. Казалось, Харухи чувствует то же что и Джон, стоит сравнить его слова
«А когда я сказал себе, что, в конечном счете, это не имеет значения и что я - всего лишь маленький надувшийся микроб, стенающий над пустотой, что-то крикнуло во мне, что если даже я ничего не значу, то вещи, которые я мог бы сделать, то прекрасное, что я мог бы осуществить, и усердие, которое я начинаю осознавать, - все это очень существенно»,
со словами Харухи
«Ты испытывал чувство, что ты - всего лишь маленькая песчинка на этой планете?... Я думала, что раз на этом свете так много людей, наверняка есть и те, кто живет хоть немного необычной, интересной жизнью. Я много размышляла над этим, пока училась в средних классах и пришла к выводу: если ждать чего-то интересного, то оно никогда не придет. Когда я перешла в седьмой класс, то решила меняться. Я хотела, чтобы мир узнал - я не та девчонка, которая будет просто сидеть и ждать»,
мы увидим, что их чувства и мысли развивались похожим путем.
Но у Джона это развитие продолжается и доходит до конца, а у Харухи оно не длится далее пределов первого тома. Развитие ее чувств мы не видим ни во втором, ни в последующих томах. Вплоть до девятого тома ее интересуют развлечения, достойные скорее энергичной и эксцентричной старшеклассницы, но не девочки-гения. Гениальность не отметает развлечений, но должна предполагать и более серьезные интересы. А высокое умственное развитие Харухи, которое позволяет ей без усилий справляется со школьной программой, ни в чем больше не проявляется.
Неизвестно, компенсирует ли автор эти недостатки в десятом томе. Даже если так, на развитие Харухи как личности, которое могло бы выглядеть достойным продолжением темы сверхчеловека, поднятой Степлдоном, остался один том, а девять других ушли на развлечения.
Можно даже заметить, как постепенно, после первого тома, роль Харухи оттесняется и все больше места начинает занимать Кён.
Конечно, Коидзуми в четвертом томе говорит, что Харухи изменилась, но ему даже Кён не до конца верит. А если все же согласится с «эспером», то придется признавать, что это изменение - в сторону худшего.
В первом томе Харухи волновали более серьезные проблемы, чем в последующих. Она упростила свои интересы и все больше погружается в жизнь девочки-подростка, получая удовольствие от приземленных развлечений. По сравнению с ее мыслями в первом томе, пусть и в чем-то наивными, ее последующее развитие в сторону упрощения - это большой минус.
Автор упустил шанс создания образа, который не уступил бы Джону Олафа Степлдона. Место, которое могло пойти на развитие личности Харухи, ушло на бейсбольный матч, поездку на остров, игру в компьютер, пение на фестивале, съемки фильма и прочие события, которые несравнимы с тем, что переживал Джон.
Кроме того, у Степлдона юности Джона посвящена только первая книга. «Меланхолия» целиком действует в подростковые годы Харухи. Между тем, Лем отмечал что «Такой гений, как и все люди, растет, и гениальность его по достижении юношеского возраста должна быть в романе показана, но, спрашивается, как автор, будучи далеко не гением, может это сделать? Поэтому ценность книг, рисующих детство и юность сверхлюдей, сильно ограничена»
Но недостатки образа Харухи на этом не кончаются. Дело в том, что Джон, хоть и обладает особыми способностями, на самом деле просто часть мира, в котором живет. Харухи же претендует на более высокий статус. Здесь ее образ и ее значение расширяется до масштабов создателя вселенной.
Это роднит «Меланхолию» с другим произведением Олафа Степлдона - «Создатель Звезд» и подразумевает совсем другую проблематику. Это уже вопросы космогонии и Лем обращается к ним в разделе «Космогоническая фантастика» второго тома «Фантастики и футурологии».
Здесь подробно разобран образ степлдоновского творца - Звездостроителя. Больше всего Лему интересна причина - зачем создатель создает миры. Он замечает, что автор может скрыться за недоступностью поведения Создателя или, как это делается в «Меланхолии», оправдываться тем, что Творец не осознает свою сущность, но, тем не менее, мы видим, что «Бог» делает. По действиям, можно судить о мотивах и причинах. Тут Лем выделяет два варианта толкования.
Первый вариант предполагает, что Создатель действует сам и делает все лишь по своему желанию. Кроме него никого нет.
К «Меланхолии» этот вариант непреложим, потому что сначала выяснилось, что Юки могла воспользоваться способностями Харухи без ее ведома, а позже появилась кандидатка на роль «обворованной богини», чьи способности не по праву принадлежат Харухи. Между тем, первый вариант допускает только полновластие Творца над созданным миром.
То-есть, Харухи, если и бог, то несовершенный. Тут наступает черед вопросам, которые задет Лем: «Кто сотворил законы, правящие поведением самого Творца? Кто установил его аксиоматику? Кто воплотил в нем элементы Добра и Зла? Если сделавшая это высшая инстанция сама также не была ни свободной, ни идеальной, то должна быть категория, стоящая еще выше, и т. д.»
Возникает бесконечная лестница божеств. Ведь если сказать, что Харухи наделил ее силами кто-то еще, то все эти вопросы просто перейдут уже к нему, но на нем не закончатся.
Это западня, от которой автор «Меланхолии» отделывался девять томов, но избежать которой не сможет.
Лем, делая выводы о «Странном Джоне» и «Создателе Звезд», говорит об ошибках Степлдона, логических ловушках, в которые он попал и в целом признает, что эти книги - пример неудачи, но в уникальных предприятиях, «неудача в титанической битве», «крах весьма амбициозной посылки, но не по размерам понесенного поражения, а по масштабам задумки».
Примерно то же можно сказать и о произведении японского писателя. Автор «Меланхолии» собрал в одном произведении темы, которые даже Степлдон не решился объединить. Он взял на себя титаническую, даже неподъемную задачу, соединил темы, каждая из которых порождает много сложных вопросов, требующих решения.
Это непосильные задачи и решить их не смог даже Степлдон (по крайней мере, такой вывод о «Странном Джоне» и «Создателе Звезд» делает Лем). Остается повторить эти выводы и в отношении автора «Меланхолии».
Такие выводы уже сами по себе неутешительны, но стоит вспомнить еще об одной черте «Меланхолии». Лем почти не говорит об этом в «Фантастике и футурологии», но в своих интервью он многократно затрагивал этот вопрос.
Польского писателя волновал эскапизм, или феномен «бегства от мира», который в последнее время широко проник в литературу. Вот его слова из сборника интервью «Так говорил... Лем!»:
«В ФРГ все мои тиражи бьет одна книга Толкина «Властелин колец», рассказывающая об эльфах. Это неплохо в литературном отношении, вовсе не какая-то пошлятина с галактическими корсарами, но все-таки это «сказочка». Мир выдуманного фольклора, чародейства, борьбы добра со злом и света с тьмой. Это совершенное воплощение эскапистской литературы наших страшных времен. Это антиподы. Не хотим быть мыслящим тростником, не хотим знать, какие неприятности могут нас ожидать. Хотим быть где-то в другом месте, потому что там приятнее. Это достаточное основание для существования такого писательства»
Эскапизм, как бегство в более приятный мир, есть в «Меланхолии». Это как раз та проблема, которая волнует Кёна. В прологе первого тома, он мечтает о мире приключений и только на первый взгляд оставляет эти мечты в детстве.
Ведь Кён рациональный и серьезный, которого раздражают чудеса и который мечтает о нормальном мире, предстает перед выбором. В четвертом томе ему приходится выбирать между мирами - обычным, о котором он так сожалел, и необычном мире, который в детстве он рисовал лишь в мечтах.
Он выбирает сказку. Это говорит, чего на самом деле хочет Кён. Более того, это указывает и на более серьезную особенность его выбора.
Какой бы он мир ни выбрал - там будут и Харухи, и Асахина и все остальные. Ему ни по кому не придется скучать. Он никого и ничего не лишается. Кроме чудес. Значит чудеса ему дороже и важнее всего. Значит, он предпочитает «божественную» Харухи обычной Харухи, путешественницу во времени Асахину простой школьнице Асахине. Значит ему дороги не они сами по себе, а их «необычные свойства».
Это насквозь эскапистский выбор. Эскапистская и сама по себе идея заменить неинтересный мир интересным. Кён сбегает в реальность, которая ему больше по нраву.
Это хорошая иллюстрация бегства от реальности, которая, возможно, даже стала неожиданностью для Кёна. Ведь он верил, что нормальный мир ему по нраву, а оказалось, что и он предпочитает красивую иллюзию обыденной реальности.
Сам Станислав Лем не жаловал эскапистскую литературу и вряд-ли бы посчитал достойным такое поведение главного героя. Но с другой стороны, вряд ли многие на месте Кёна поступили бы иначе. В этом отношении его поступок психологически достоверен, что скорее можно признать плюсом.
Достаточно сказано о недочетах, которые есть во всяком произведении и которых не могла избежать «Меланхолия». Пора подводить итоги, не забыв и о достоинствах.
Главное из них - автор вышел на «фантастику второго уровня» и в этом, а также в изображении распада реальности, сравнялся с Филипом Диком.
Но куда труднее справится с масштабом других тем, которые соединились в одном произведении. Если у Дика распад действительности - основная тема, то в «Меланхолии» заметны еще проблемы сверхчеловека, его личности и отношения к миру, проблемы космогонии и эскапизма. Решить их все - тяжелейшая задача и неизвестно, как справится с ними автор в десятом томе. «Меланхолия» - неоконченное произведение и не стоит спешить с окончательными выводами, пока автор не сказал свое последнее слово.
Даже пытаясь подойти к «Меланхолии» беспристрастно, с позиций сверхкритичного Лема, который не пощадил даже таких мастеров как Бредбери или Степлдон, нельзя не отметить, что автор выбрал темы, к которым подступали только лучшие из лучших.
Автор статьи: Eneo
Если Харухи творит универсумы бессознательно (по словам Коидзуми), а Юки переписывает их вполне сознательно, то у нас пропадает всякий повод верить, что описанный мир, мир в котором начинается первый том, реален. Где гарантия, что он - начальный? Может, это очередной конструкт, до которого было еще множество таких же миров.
Ни доказать, ни опровергнуть это невозможно.
Тем более, мы знаем, что Юки только создание неких сущностей, которые наверняка способны на нечто большее.
Мир «Меланхолии» уже потерял единство, но история продолжается. В седьмом томе Асахина-старшая рассказывает, как однажды путешественники во времени заметили, что прошлое вдруг стало не таким, какое они помнят в будущем. Это усиливает распад концепцией двух разных прошлых и, соответственно, двух разных будущих.
Добавим к этому закрытые пространства Харухи, бесконечную восьмерку, два декабрьских мира из второго тома и увидим, что распад близится к пику.
Но только в девятом томе реальность разваливается окончательно, так, что отражается даже на строении текста.
Уже появилась вторая организация экстрасенсов, вторая группа людей из будущего и вторая космическая сущность пришельцев.
Теперь мы получаем и вторую «богиню», еще одну девочку, которая может создавать миры.
Наконец, сам текст девятого тома распадается на вариант «B» и вариант «A». Вместо единого произведения возникают две истории, которые развиваются в одно и то же время. Это похоже на второй том, только там Кён понял, что дело нечисто, а тут, похоже, никто ничего не подозревает.
Автор «Меланхолии» действует подобно Дику и недаром предупреждает своего героя, что он не может верить никому и ничему. Ведь не случайно Юки, Асахина и Коидзуми говорили Кену, что вполне могут не быть честны с ним. Это неизбежное следствие распада единства мира.
Сходство обоих произведений еще и в отсутствии серьезных попыток обосновать все научно. Хотя некоторые комментарии Юки и Коидзуми пытаются выполнить эту работу, автор не пытается создать «научную» концепцию богини. То же самое Лем наблюдает у Дика:
«Для Дика научное правдоподобие или «футурологическое» соответствие - проблемы, которые интересуют его меньше всего. Терминология нам не мешает, потому что конкретные технические параметры фантоматики абсолютно второстепенны по сравнению с онтологическими и эпистемологическими проблемами, которые сопровождают сам феномен фантоматики»
То есть, для Лема важно не как будет выглядеть новая технология или вообще любой предмет, предложенный фантастикой, а как он повлияет на отдельных людей и на жизнь в целом. Как изменится мир и что произойдет с людьми в изменившемся мире.
Здесь пора перейти к конкретным персонажам «Меланхолии», оставив рассмотрение произведения как целого. Но перед этим нужно сделать небольшое отступление.
В первом томе Лем много рассказывает о путешествии во времени или «хрономоции». По его мнению, эта тема принадлежит исключительно фантастической литературе, в то время как«...другие общие темы, такие, как, например, «человек и робот», «космонавтика», «биологическая мутация», очевидно, не относятся к исключительной собственности научно-фантастической литературы».
Путешествие во времени с его петлями, занимает важное место в «Меланхолии», но Лем говорит об этой теме как о примере, который позволяет ему разделить произведения на:
• произведения как абстрактные игры (формальные)
• произведения как смысловые игры (проблемно загруженные)
На примере хрономоции Лем указывает, что путешествие во времени можно использовать и как конструктор для забавных и необычных событий и как средство, для иллюстрации проблем или гипотез, связанных с путешествием во времени.
Но автор «Меланхолии» сделал хрономоцию лишь составной частью своей истории, а часть не может быть важнее целого. Центр «Меланхолии» - это изменение реальности и ее распад, относительность действительности и иллюзии в мире, которым неосознанно управляет несовершеннолетняя богиня, невозможность достоверных ответов на вопросы «Что происходит?», «Кто виноват?» и «Что с этим делать».
Отсюда легко заключить, что в «Меланхолии» путешествие во времени не может быть проблемно загруженным, поскольку эта грандиозная тема, которая часто становилась единственной базой отдельных фантастических произведений, у Танигавы Нагару стала чем-то обыденным.
Хрономоция в «Меланхолии» настолько будничная, что ей не удивляется даже главный герой - Кён.
Таким образом, если отпадает второй вариант, остается первый, и путешествие во времени в «Меланхолии» это игра, формальный элемент, который позволяет автору «закрутить» сюжет и ничего более.
Лем, правда, говорил, что любой автор столкнется с противоречиями, если возьмется за тему «хрономоции», таким образом, это свого рода западня и автор «Меланхолии» при всем желании не смог бы ее избежать.
Но кроме такого опасно-противоречивого элемента, как путешествие во времени, «Меланхолия» имеет еще несколько особенностей, которые грозят теми же опасностями.
Прежде всего, речь идет о главных героях - Кёне и Харухи. Корни их образов начинаются в теме сверхчеловека, о которой Лем говорит во втором томе «Фантастики и футурологии».
Как лучший пример произведения о сверхлюдях Лем приводит книгу Олафа Степлдона «Странный Джон». Именно здесь, наверно, стоит искать предка «Меланхолии Харухи Судзумии».
Родство «Меланхолии» со «Странным Джоном» видно сразу. У Танигавы Нагару о Харухи рассказывает Кён, «обычный человек», как он себя называет. Автор «Странного Джона» тоже делает повествователем «простого и доброго парня». По мнению Лема такой прием - рассказ от лица среднего человека - единственный способ «фильтрации сведений о гении». Видно поэтому Танигаву Нагару прибегает к нему, не смотря на разницу во времени.
Еще одно сходство - характеры Джона и Харухи. Они оба эгоистичны, порой агрессивны, решительны и неуравновешенны. Оба переживают периоды вдохновения и отчаяния вплоть до глубокой депрессии. Оба владеют необычайными знаниями и рано превосходят сверстников в развитии. Их роднит и довольно специфическое отношение к людям. Джон называет своего человеческого товарища, как принято называть собак. Харухи настолько же пренебрежительно относится к Асахине.
Можно допустить, что их родство продолжается и в области происхождения. Джон не человек, а представитель нового вида - Homo Superior. Отсюда все его необычные свойства. Возможно, Харухи тоже принадлежит к особому виду, сохраняя лишь внешнее сходство с человеком. По крайней мере, ее качества скорее отдаляют ее от людей и делают ближе к нечеловеческому образу Джона.
Как бы там ни было, между ними есть и существенные различия. Прежде всего, Джон осознает кто он и у него, после периода юношеских колебаний, возникает ясный план действий - найти себе подобных. Он судит о человечестве, о его интеллектуальной элите, о религии, о прошлом и будущем людского рода.
Харухи себя не осознает, а отсюда и не знает, в чем ее проблемы и что с собой делать. В отличие от Джона у нее не появляется четкого плана действий, она просто ищет необычных существ, чтобы с ними повеселится. Скука жизни и ее преодоление - вот ее главная проблема. Такие высокие материи, какие занимают Джона, ее как будто не интересуют. Проблематика и нагрузка переживаний Джона, таким образом, сложнее, чем у Харухи.
Судзумия могла пойти по пути Джона, но вся ее рефлексия, достигая пика в разговоре с Кёном у железной дороги, потом вдруг куда-то пропадает. Больше нет диалогов о месте одного человека в огромном мире людей. Казалось, Харухи чувствует то же что и Джон, стоит сравнить его слова
«А когда я сказал себе, что, в конечном счете, это не имеет значения и что я - всего лишь маленький надувшийся микроб, стенающий над пустотой, что-то крикнуло во мне, что если даже я ничего не значу, то вещи, которые я мог бы сделать, то прекрасное, что я мог бы осуществить, и усердие, которое я начинаю осознавать, - все это очень существенно»,
со словами Харухи
«Ты испытывал чувство, что ты - всего лишь маленькая песчинка на этой планете?... Я думала, что раз на этом свете так много людей, наверняка есть и те, кто живет хоть немного необычной, интересной жизнью. Я много размышляла над этим, пока училась в средних классах и пришла к выводу: если ждать чего-то интересного, то оно никогда не придет. Когда я перешла в седьмой класс, то решила меняться. Я хотела, чтобы мир узнал - я не та девчонка, которая будет просто сидеть и ждать»,
мы увидим, что их чувства и мысли развивались похожим путем.
Но у Джона это развитие продолжается и доходит до конца, а у Харухи оно не длится далее пределов первого тома. Развитие ее чувств мы не видим ни во втором, ни в последующих томах. Вплоть до девятого тома ее интересуют развлечения, достойные скорее энергичной и эксцентричной старшеклассницы, но не девочки-гения. Гениальность не отметает развлечений, но должна предполагать и более серьезные интересы. А высокое умственное развитие Харухи, которое позволяет ей без усилий справляется со школьной программой, ни в чем больше не проявляется.
Неизвестно, компенсирует ли автор эти недостатки в десятом томе. Даже если так, на развитие Харухи как личности, которое могло бы выглядеть достойным продолжением темы сверхчеловека, поднятой Степлдоном, остался один том, а девять других ушли на развлечения.
Можно даже заметить, как постепенно, после первого тома, роль Харухи оттесняется и все больше места начинает занимать Кён.
Конечно, Коидзуми в четвертом томе говорит, что Харухи изменилась, но ему даже Кён не до конца верит. А если все же согласится с «эспером», то придется признавать, что это изменение - в сторону худшего.
В первом томе Харухи волновали более серьезные проблемы, чем в последующих. Она упростила свои интересы и все больше погружается в жизнь девочки-подростка, получая удовольствие от приземленных развлечений. По сравнению с ее мыслями в первом томе, пусть и в чем-то наивными, ее последующее развитие в сторону упрощения - это большой минус.
Автор упустил шанс создания образа, который не уступил бы Джону Олафа Степлдона. Место, которое могло пойти на развитие личности Харухи, ушло на бейсбольный матч, поездку на остров, игру в компьютер, пение на фестивале, съемки фильма и прочие события, которые несравнимы с тем, что переживал Джон.
Кроме того, у Степлдона юности Джона посвящена только первая книга. «Меланхолия» целиком действует в подростковые годы Харухи. Между тем, Лем отмечал что «Такой гений, как и все люди, растет, и гениальность его по достижении юношеского возраста должна быть в романе показана, но, спрашивается, как автор, будучи далеко не гением, может это сделать? Поэтому ценность книг, рисующих детство и юность сверхлюдей, сильно ограничена»
Но недостатки образа Харухи на этом не кончаются. Дело в том, что Джон, хоть и обладает особыми способностями, на самом деле просто часть мира, в котором живет. Харухи же претендует на более высокий статус. Здесь ее образ и ее значение расширяется до масштабов создателя вселенной.
Это роднит «Меланхолию» с другим произведением Олафа Степлдона - «Создатель Звезд» и подразумевает совсем другую проблематику. Это уже вопросы космогонии и Лем обращается к ним в разделе «Космогоническая фантастика» второго тома «Фантастики и футурологии».
Здесь подробно разобран образ степлдоновского творца - Звездостроителя. Больше всего Лему интересна причина - зачем создатель создает миры. Он замечает, что автор может скрыться за недоступностью поведения Создателя или, как это делается в «Меланхолии», оправдываться тем, что Творец не осознает свою сущность, но, тем не менее, мы видим, что «Бог» делает. По действиям, можно судить о мотивах и причинах. Тут Лем выделяет два варианта толкования.
Первый вариант предполагает, что Создатель действует сам и делает все лишь по своему желанию. Кроме него никого нет.
К «Меланхолии» этот вариант непреложим, потому что сначала выяснилось, что Юки могла воспользоваться способностями Харухи без ее ведома, а позже появилась кандидатка на роль «обворованной богини», чьи способности не по праву принадлежат Харухи. Между тем, первый вариант допускает только полновластие Творца над созданным миром.
То-есть, Харухи, если и бог, то несовершенный. Тут наступает черед вопросам, которые задет Лем: «Кто сотворил законы, правящие поведением самого Творца? Кто установил его аксиоматику? Кто воплотил в нем элементы Добра и Зла? Если сделавшая это высшая инстанция сама также не была ни свободной, ни идеальной, то должна быть категория, стоящая еще выше, и т. д.»
Возникает бесконечная лестница божеств. Ведь если сказать, что Харухи наделил ее силами кто-то еще, то все эти вопросы просто перейдут уже к нему, но на нем не закончатся.
Это западня, от которой автор «Меланхолии» отделывался девять томов, но избежать которой не сможет.
Лем, делая выводы о «Странном Джоне» и «Создателе Звезд», говорит об ошибках Степлдона, логических ловушках, в которые он попал и в целом признает, что эти книги - пример неудачи, но в уникальных предприятиях, «неудача в титанической битве», «крах весьма амбициозной посылки, но не по размерам понесенного поражения, а по масштабам задумки».
Примерно то же можно сказать и о произведении японского писателя. Автор «Меланхолии» собрал в одном произведении темы, которые даже Степлдон не решился объединить. Он взял на себя титаническую, даже неподъемную задачу, соединил темы, каждая из которых порождает много сложных вопросов, требующих решения.
Это непосильные задачи и решить их не смог даже Степлдон (по крайней мере, такой вывод о «Странном Джоне» и «Создателе Звезд» делает Лем). Остается повторить эти выводы и в отношении автора «Меланхолии».
Такие выводы уже сами по себе неутешительны, но стоит вспомнить еще об одной черте «Меланхолии». Лем почти не говорит об этом в «Фантастике и футурологии», но в своих интервью он многократно затрагивал этот вопрос.
Польского писателя волновал эскапизм, или феномен «бегства от мира», который в последнее время широко проник в литературу. Вот его слова из сборника интервью «Так говорил... Лем!»:
«В ФРГ все мои тиражи бьет одна книга Толкина «Властелин колец», рассказывающая об эльфах. Это неплохо в литературном отношении, вовсе не какая-то пошлятина с галактическими корсарами, но все-таки это «сказочка». Мир выдуманного фольклора, чародейства, борьбы добра со злом и света с тьмой. Это совершенное воплощение эскапистской литературы наших страшных времен. Это антиподы. Не хотим быть мыслящим тростником, не хотим знать, какие неприятности могут нас ожидать. Хотим быть где-то в другом месте, потому что там приятнее. Это достаточное основание для существования такого писательства»
Эскапизм, как бегство в более приятный мир, есть в «Меланхолии». Это как раз та проблема, которая волнует Кёна. В прологе первого тома, он мечтает о мире приключений и только на первый взгляд оставляет эти мечты в детстве.
Ведь Кён рациональный и серьезный, которого раздражают чудеса и который мечтает о нормальном мире, предстает перед выбором. В четвертом томе ему приходится выбирать между мирами - обычным, о котором он так сожалел, и необычном мире, который в детстве он рисовал лишь в мечтах.
Он выбирает сказку. Это говорит, чего на самом деле хочет Кён. Более того, это указывает и на более серьезную особенность его выбора.
Какой бы он мир ни выбрал - там будут и Харухи, и Асахина и все остальные. Ему ни по кому не придется скучать. Он никого и ничего не лишается. Кроме чудес. Значит чудеса ему дороже и важнее всего. Значит, он предпочитает «божественную» Харухи обычной Харухи, путешественницу во времени Асахину простой школьнице Асахине. Значит ему дороги не они сами по себе, а их «необычные свойства».
Это насквозь эскапистский выбор. Эскапистская и сама по себе идея заменить неинтересный мир интересным. Кён сбегает в реальность, которая ему больше по нраву.
Это хорошая иллюстрация бегства от реальности, которая, возможно, даже стала неожиданностью для Кёна. Ведь он верил, что нормальный мир ему по нраву, а оказалось, что и он предпочитает красивую иллюзию обыденной реальности.
Сам Станислав Лем не жаловал эскапистскую литературу и вряд-ли бы посчитал достойным такое поведение главного героя. Но с другой стороны, вряд ли многие на месте Кёна поступили бы иначе. В этом отношении его поступок психологически достоверен, что скорее можно признать плюсом.
Достаточно сказано о недочетах, которые есть во всяком произведении и которых не могла избежать «Меланхолия». Пора подводить итоги, не забыв и о достоинствах.
Главное из них - автор вышел на «фантастику второго уровня» и в этом, а также в изображении распада реальности, сравнялся с Филипом Диком.
Но куда труднее справится с масштабом других тем, которые соединились в одном произведении. Если у Дика распад действительности - основная тема, то в «Меланхолии» заметны еще проблемы сверхчеловека, его личности и отношения к миру, проблемы космогонии и эскапизма. Решить их все - тяжелейшая задача и неизвестно, как справится с ними автор в десятом томе. «Меланхолия» - неоконченное произведение и не стоит спешить с окончательными выводами, пока автор не сказал свое последнее слово.
Даже пытаясь подойти к «Меланхолии» беспристрастно, с позиций сверхкритичного Лема, который не пощадил даже таких мастеров как Бредбери или Степлдон, нельзя не отметить, что автор выбрал темы, к которым подступали только лучшие из лучших.
Автор статьи: Eneo