Вот что получилось
Большое спасибо за Вашу попытку чтения. Наверно, это действительно сложно читать. Сложнее еще - предугадывать, как это будет прочитано. Однако в этом, кажется, и заключается весь наш смысл топота за бабочками...
Я начал писать Вам ответ, но он как-то сразу у меня забарахлил: растолстел и наполнился лягушачьим "яканьем" .
Ну вот, что получилось…
Этот рассказ вообще никому не понравился (т.е. тут, в Москве, пяти-шести малознакомым мне людям). Наверно, оттого, что они как раз не увидели в нем структуры. “Тетеньки от литературы”, вероятно, не привыкли, когда в их руках оказывается брыкающаяся жаба. Впрочем, мне тоже не нравится, когда в моих руках оказывается что-то подобное. С моими недостатками я мирно уживаюсь, т.е. любопытствую их существованием и жду с их стороны начала новой интифады.
Еще до моего рождения, структуры стали переживать не лучшие времена. Просто в нашей провинциальной стране все приходит с опозданием: и телевизоры и новые философские школы. Кажется, что только зима и космос в наших постелях оказывались прежде, чем были затоплены печки.
Этот рассказ имеет много общего с “Космосом” Гомбровича и кажется с “Мертвыми душами” Н. Гоголя. Насколько наше мышление механизировано, огрублено, мифично; где проходят в нем границы между биологией и физикой, тем, что кантианцы называют “вещью в себе” и тем, что непознаваемо? Иными словами адекватно ли мы оцениваем нашу действительность, когда считаем, что наше познание готово решить все, полагаясь лишь на текст в его структуралистском понимании?
Рецепт второго рассказа прост. К вышеуказанной схеме приклеивается вдова и родственники ее погибшего мужа. Эти герои - “мертвые души” лишь в контексте структуры, но вне структуры они “оживают”. Но их оживание - это и есть “вещь в себе” или то, что, кажется, недавно Ж. Деррида назвал “даром” (“дар” - это то, что вне структуры (“киселя”), но и то, что нельзя деконструировать… ) (хотя откровенно говоря, что такое “дар” для Дерриды я толком не знаю). Может быть, “дар” -это и есть вдохновение. А для моих героев (не слишком ли громко их так назвывать? - это невозможность речи. Но одновременно их “дар”- это обнаружение того, что их повседневность, их дыхание и их желание жить в их “истории” - и есть одновременно их даром…
Если посмотреть на первый рассказ, то его рецепт еще более прост. Его смысл заключается в том, что наши оценки других людей часто бывают неоправданы. Таким образом, понятен и его психологический пафос. Он был написан после "Женских попугаев" и был направлен против тех, кто счиает свои "оценки" действительно истинными, не подлежащими пересмотру (как, впрочем, в результате весьма бесмысленными, так как они быстро забываются... вне зависимости от нанесенных прежде последствий).
Я начал писать Вам ответ, но он как-то сразу у меня забарахлил: растолстел и наполнился лягушачьим "яканьем" .
Ну вот, что получилось…
Этот рассказ вообще никому не понравился (т.е. тут, в Москве, пяти-шести малознакомым мне людям). Наверно, оттого, что они как раз не увидели в нем структуры. “Тетеньки от литературы”, вероятно, не привыкли, когда в их руках оказывается брыкающаяся жаба. Впрочем, мне тоже не нравится, когда в моих руках оказывается что-то подобное. С моими недостатками я мирно уживаюсь, т.е. любопытствую их существованием и жду с их стороны начала новой интифады.
Еще до моего рождения, структуры стали переживать не лучшие времена. Просто в нашей провинциальной стране все приходит с опозданием: и телевизоры и новые философские школы. Кажется, что только зима и космос в наших постелях оказывались прежде, чем были затоплены печки.
Этот рассказ имеет много общего с “Космосом” Гомбровича и кажется с “Мертвыми душами” Н. Гоголя. Насколько наше мышление механизировано, огрублено, мифично; где проходят в нем границы между биологией и физикой, тем, что кантианцы называют “вещью в себе” и тем, что непознаваемо? Иными словами адекватно ли мы оцениваем нашу действительность, когда считаем, что наше познание готово решить все, полагаясь лишь на текст в его структуралистском понимании?
Рецепт второго рассказа прост. К вышеуказанной схеме приклеивается вдова и родственники ее погибшего мужа. Эти герои - “мертвые души” лишь в контексте структуры, но вне структуры они “оживают”. Но их оживание - это и есть “вещь в себе” или то, что, кажется, недавно Ж. Деррида назвал “даром” (“дар” - это то, что вне структуры (“киселя”), но и то, что нельзя деконструировать… ) (хотя откровенно говоря, что такое “дар” для Дерриды я толком не знаю). Может быть, “дар” -это и есть вдохновение. А для моих героев (не слишком ли громко их так назвывать? - это невозможность речи. Но одновременно их “дар”- это обнаружение того, что их повседневность, их дыхание и их желание жить в их “истории” - и есть одновременно их даром…
Если посмотреть на первый рассказ, то его рецепт еще более прост. Его смысл заключается в том, что наши оценки других людей часто бывают неоправданы. Таким образом, понятен и его психологический пафос. Он был написан после "Женских попугаев" и был направлен против тех, кто счиает свои "оценки" действительно истинными, не подлежащими пересмотру (как, впрочем, в результате весьма бесмысленными, так как они быстро забываются... вне зависимости от нанесенных прежде последствий).