ИНТЕРВЬЮ УДАЛОВА ЧАСТЬ 2. ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ВОПРОСЫ РОССИЙСКОЙ И МИРОВОЙ НАУКИ
Оригинал взят у pan_ikota в Интервью с Юрием Удаловым о науке российской... и не только... часть 2
ЗАВЕРШЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ
СТИМУЛ ЛУЧШЕ РАБОТАТЬ
На вопросы отвечает кандидат физико-математических наук,
совладелец голландской инновационной компании Eye on Air BV
Юрий Удалов
- Юрий Борисович, что изменилось в российской науке после развала СССР?
- Информационные возможности современной науки стали несопоставимо лучше - доступ к литературе, системам поиска и автоматизации. Другое дело, что далеко не всегда этим пользуются, так как привыкли работать по старинке. Теперь наука деидеологизирована, и это тоже хорошо. Но в отличие от естественных наук гуманитарные, где идеология раньше просто зашкаливала, так до сих пор и не смогли воспользоваться в полной мере этими благами. К сожалению, многие из этих наук, такие, например, как социология, вообще пока ничего своего не создают, а лишь копируют зарубежные наработки. Из-за сокращения числа задач, связанных с оборонкой, снизилось финансирование, но выросла материальная база - теперь ученым доступны приборы, о которых раньше они даже и мечтать не могли. Система планирования стала проще. Появились гранты, которые являются дополнительной поддержкой молодых ученых. В то же время уровень школьного и вузовского образования серьезно упал. Преемственность поколений прервалась. Есть пожилые руководители и молодые специалисты, а связывающего звена просто нет. Аналогичный процесс, только еще более разрушительный, прошел во всех вспомогательных отраслях науки. Поэтому опытные производственники, техники, технологи, инженеры и квалифицированные рабочие сегодня практически отсутствуют.
[Spoiler (click to open)]
Это тенденция, которая идет с Запада. И называется deskilling - потеря рабочей квалификации. Насколько это важно - судите сами: любому ученому нужна команда, и чем она сильнее, тем эффективнее работа и выше достижения. А этой команды фактически нет. И что может сделать армия, в которой остались в основном генералы и кое-где полковники? В этой связи нужно отметить и то, что у нас была практически полностью уничтожена отраслевая наука. Кстати, мощнейший удар по конкурентоспособности нашей науки, как академической, так и отраслевой, после развала СССР нанес господин Сорос.
- Каким образом?
- Думается, это одна из самых блестящих разведывательных операций, которую вообще можно было придумать. Когда в нашей стране всё рушилось и летело в тартарары, включая и науку, Фонд Сороса совершенно неожиданно решил поддержать российских ученых. Было объявлено, что все научные сотрудники, которые напишут соответствующую заявку, получат от фонда по 500 (если мне память не изменяет) долларов каждый. Просто так. Многие, конечно, не поверили такой неслыханной щедрости, восприняли это как шутку. Однако все, кто заявку подал, обещанные 500 долларов получили. Поэтому, когда Сорос объявил о новой «акции», участвовать в ней готовы были уже все. Денег в этот раз предлагалось значительно больше, но взамен ученые должны были подробно описать свои исследования, полученные результаты, планы намеченных работ и идеи на перспективу. После изучения экспертами Сороса всей этой информации работники науки получали «достойное» вознаграждение. Вот тут наше ученое сообщество постаралось на славу и выложилось на все 100%. А Сорос собрал уникальную базу данных всех наших научных разработок и планов, затратив на это минимально возможные силы и средства. Очевидно, что, раздобыв эту стратегическую информацию, американцы получили огромные конкурентные преимущества перед нами в научной сфере, как на академическом, так и на отраслевом направлении. И никто этого даже не пытался остановить.
- Вы говорите, что отраслевая наука в России была практически полностью уничтожена. Но научные подразделения отдельных российских компаний продолжают успешно развиваться и показывают очень неплохие результаты.
- Исключения есть всегда и везде. И нужно сказать, российской отраслевой науке очень повезло, что, скажем, в «Газпроме» нашлись разумные люди, которые отказались плыть по течению вместе со всеми и приложили максимум усилий, чтобы сберечь научный потенциал компании. И не только компании, но и тех отечественных предприятий и организаций, что так или иначе связаны с топливно-энергетическим комплексом страны. Например, такие научно-исследовательские, научно-технические и проектные институты, как ВНИИГАЗ, ВНИПИгаздобыча, ЮжНИИгипрогаз, «Промгаз», «Гипроспецгаз» и другие. Благодаря этому сохранён и тот культурный слой, на базе которого сегодня растут и развиваются специалисты, необходимые для нефтегазовой отрасли. Между тем ни одна компания в мире, пусть даже такая мощная, как «Газпром», не в состоянии решить все проблемы отраслевой науки в масштабах целой страны. Тем более столь огромной, как Россия. Основная ответственность за это лежит на государстве.
- Как вы смотрите на попытки реформировать российскую науку?
- Очень положительно. Потому что эти реформы назрели давно. РАН была создана в могучей стране, которой нужно было решать вполне конкретные задачи, от которых во многом зависело выживание всех нас. Ученые выполняли чисто научную, академическую работу, но никогда не чурались и практики. Всё было четко сбалансировано. А потом оказалось, что созданный гигантский аппарат остался, а цели и задачи исчезли. И давайте не будем забывать о том процессе, который начался с развалом СССР. Как уже было сказано, количество хороших ученых удваивается за 20 лет, плохих - за 10. Между тем первые у нас стали активно уходить из науки в бизнес и уезжать за рубеж. Вторые, не будучи востребованы больше нигде, остались в науке. Оценить эффективность их деятельности достаточно просто. В последний год перед развалом Союза количество публикаций российских ученых было вдвое больше, чем Индии и Китая вместе взятых, причем с очень хорошим отрывом. Сейчас каждая из этих стран идет далеко впереди нас. О качестве же наших научных публикаций сейчас вообще зачастую стыдно говорить. Но наши ученые не хотят признаться в этом даже самим себе. Поэтому не нужно удивляться, что инициатива по реформе РАН вызвала такую волну протестов. Но чтобы исправить ситуацию, нужно разобраться, какие исследования ведутся, какие из них действительно нужны, и провести жесткую инвентаризацию. Общая политика в науке должна определяться государством, которое обязано ставить четкие реальные задачи, давать свободу для их решения, но затем спрашивать с ученых за их выполнение.
- Как вы оцениваете ситуацию с утечкой мозгов из России?
- Это большая проблема для всех развивающихся стран. Проблема извечная, и однозначного выхода из нее человечество еще не придумало. Потому что решение одних задач приводит к появлению новых. В нынешнем мире единственный способ оставаться на месте - это быстро бежать. И чтобы справиться с той или иной проблемой, нужно перейти от ее статического решения к динамическому. Недостаточно просто принять какой-то закон - необходимо продолжать работать в выбранном направлении. Вести мониторинг того, кто, как и почему «утекает». Создавать стимулы для того, чтобы ученые хотели остаться. В то же время нужно иметь в виду, что, как только такие стимулы появятся, у кормушки сразу станут собираться люди, не имеющие никакого отношения к науке и просто рассчитывающие на легкую наживу. Поэтому необходимо создавать динамичную, постоянно совершенствуемую и обновляемую систему, в которой будет меняться руководство, задачи, участники и исполнители. Впрочем, надо отметить, что массовый исход ученых из России наблюдался в 1990-е годы. Сегодня их отток не так уж и велик, что связано прежде всего с падением в нашей стране уровня образования. И важно понимать, что с его повышением неизбежно увеличится и научная эмиграция.
- Что же делать?
- Для начала нужно провести реформу науки, чтобы молодые ученые понимали, что и здесь им будет куда расти. А потом - главная проблема не в том, что деятели науки уезжают, а в том, что потом они не хотят возвращаться. Например, Капица, Иоффе, Ландау - все они учились и работали за рубежом, но вернулись. Здесь нам, думается, нужно поучиться у Китая. Если китайский ученый уезжает за границу, его ничуть не меньше уважают в своей стране. Его за это никто не осуждает, а даже наоборот. Государство оказывает ему всестороннюю помощь, и его всегда ждут обратно. Поэтому он постоянно поддерживает связь с Китаем и не прекращает работать на свою страну. Почему бы и в России так не сделать? Нужно не противиться этому, а создавать условия, чтобы наши ученые могли уехать, набраться знаний и опыта, а затем вернуться. И чтобы они не просто хотели, но и им было куда вернуться.
- Вы бы вернулись?
- Вполне возможно. Хотя чтобы приносить пользу своей стране, не обязательно жить и работать именно в ней. Достаточно вспомнить о политике Китая. Мы сегодня ведем активную научную деятельность в Голландии и используем полученные результаты для реализации коммерческих проектов в Европе. Последнее время на нашу компанию обращают всё больше внимания и представители России.
- А чем именно вы занимаетесь и как вообще попали в Голландию?
- Закончил МИФИ по специальности «квантовая электроника». Защитил диссертацию, работал в ФИАНе (Физический институт имени П. Н. Лебедева РАН), занимался лазерами. В 1990 году поехал в Голландию на полгода в рамках программы Академии наук по научному обмену. За это время мы с коллегами успели успешно осуществить научный проект. В результате нам было предложено продолжить работу, которой мы занимались еще два года. Нам удалось создать новый вариант лазера. Мы чувствовали свою востребованность и получали хорошие результаты. А в 2005 году, поняв, что пришло время внедрять наши научные разработки в жизнь, создали с моим другом и партнером Сергеем Митько свою компанию. Определили пять направлений, которые посчитали наиболее перспективными для активного развития. Ими и занимаемся. Дальше всего мы продвинулись в рамках проекта по созданию системы поиска сверхмалых концентраций различных веществ. В частности, ее можно использовать для обнаружения следов взрывчатки и наркотиков. Мы выиграли государственный тендер, участие в котором приняли 86 компаний. Его проводила голландская организация - аналог российской МЧС, после чего нашей системой заинтересовались представители Схипхол - главного аэропорта Голландии. И в прошлом году консорциум, в который, помимо Схипхол, входят, к примеру, компания KLM, Rabobank и Делфтский технический университет, выступил нашим инвестором. В дополнение к системам безопасности для аэропортов мы разрабатываем приборы для определения наличия вредных веществ в воздухе, которые могут пригодиться, скажем, полиции и пожарным.
- По вашему мнению, следует ли опасаться санкций США против российских ученых?
- Санкции против ученых - вещь редкая. Даже во времена холодной войны существовал научный обмен, а Запад старался приглашать побольше ученых из СССР. Поэтому нынешняя акция, предпринятая американским правительством, достаточно необычна. Существенная доля совместных российско-американских исследований в области технических и естественных наук от запрета на сотрудничество каким-то образом, конечно, пострадает. Страшно ли это? Думаю, не очень. Дело в том, что наших ученых туда тоже приглашают не за красивые глазки, а за умение работать. Прежде всего это скажется на научных экспериментах США. Кроме того, американская наука ведь состоит не только из лабораторий министерства энергетики. Множество университетов имеют свои программы обмена и сотрудничества и пока что их отменять не собираются. А потом, наука - это не только ядерные исследования и привязанные к ним физика, химия и сопромат. Допустим, что из 7 тыс. ученых (за последний год американские рабочие визы для проведения совместных исследований получили 6,7 тыс. россиян) не попадет в Америку треть. Ну и что? Это что, только нам нужно и важно или американцам тоже? Скорее последнее.
Не будем забывать о еще двух сторонах проблемы. Во-первых, США, конечно, могучи, но белый свет на них клином не сошелся. Есть и Европа. И вот тут наши физики имеют определенные гарантии. Россия вместе с еще 11 странами участвует в строительстве Европейского рентгеновского лазера на свободных электронах (European XFEL) в Германии. Стоимость проекта превышает 1 млрд евро, и Россия является второй после Германии страной, если смотреть на объем инвестиций. Планируется, что «Роснано» внесет в проект 250 млн евро. Россия вкладывает деньги и в ряд других мощных международных научных проектов. Прежде всего это швейцарский CERN (Европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий) и Большой адронный коллайдер - ежегодный взнос России в этот проект составляет около 10 млн евро. Мы участвуем и в создании нового ускорительного центра FAIR в Дортмунде, который должен начать работу в 2025 году. Ожидаемая сумма, которая пойдет на его строительство, - около 3 млрд евро, и Россия должна выплатить порядка 17% этой суммы. Еще один проект - строительство термоядерного реактора ITER в Провансе. Здесь Россия оплачивает 9% от общей стоимости в 10 млрд евро. При этом квота на российских ученых также составляет 9% от всего научного персонала. Всего в бюджете России на 2014 год выделено 33,7 млрд рублей на «взносы в международные научные организации» - и это без «Роснано». Так что изоляции российских физиков мы можем не опасаться. И что не менее важно - будет стимул для наших ученых лучше работать.
Беседу вел Денис Кириллов
ЗАВЕРШЕНИЕ ИНТЕРВЬЮ
СТИМУЛ ЛУЧШЕ РАБОТАТЬ
На вопросы отвечает кандидат физико-математических наук,
совладелец голландской инновационной компании Eye on Air BV
Юрий Удалов
- Юрий Борисович, что изменилось в российской науке после развала СССР?
- Информационные возможности современной науки стали несопоставимо лучше - доступ к литературе, системам поиска и автоматизации. Другое дело, что далеко не всегда этим пользуются, так как привыкли работать по старинке. Теперь наука деидеологизирована, и это тоже хорошо. Но в отличие от естественных наук гуманитарные, где идеология раньше просто зашкаливала, так до сих пор и не смогли воспользоваться в полной мере этими благами. К сожалению, многие из этих наук, такие, например, как социология, вообще пока ничего своего не создают, а лишь копируют зарубежные наработки. Из-за сокращения числа задач, связанных с оборонкой, снизилось финансирование, но выросла материальная база - теперь ученым доступны приборы, о которых раньше они даже и мечтать не могли. Система планирования стала проще. Появились гранты, которые являются дополнительной поддержкой молодых ученых. В то же время уровень школьного и вузовского образования серьезно упал. Преемственность поколений прервалась. Есть пожилые руководители и молодые специалисты, а связывающего звена просто нет. Аналогичный процесс, только еще более разрушительный, прошел во всех вспомогательных отраслях науки. Поэтому опытные производственники, техники, технологи, инженеры и квалифицированные рабочие сегодня практически отсутствуют.
[Spoiler (click to open)]
Это тенденция, которая идет с Запада. И называется deskilling - потеря рабочей квалификации. Насколько это важно - судите сами: любому ученому нужна команда, и чем она сильнее, тем эффективнее работа и выше достижения. А этой команды фактически нет. И что может сделать армия, в которой остались в основном генералы и кое-где полковники? В этой связи нужно отметить и то, что у нас была практически полностью уничтожена отраслевая наука. Кстати, мощнейший удар по конкурентоспособности нашей науки, как академической, так и отраслевой, после развала СССР нанес господин Сорос.
- Каким образом?
- Думается, это одна из самых блестящих разведывательных операций, которую вообще можно было придумать. Когда в нашей стране всё рушилось и летело в тартарары, включая и науку, Фонд Сороса совершенно неожиданно решил поддержать российских ученых. Было объявлено, что все научные сотрудники, которые напишут соответствующую заявку, получат от фонда по 500 (если мне память не изменяет) долларов каждый. Просто так. Многие, конечно, не поверили такой неслыханной щедрости, восприняли это как шутку. Однако все, кто заявку подал, обещанные 500 долларов получили. Поэтому, когда Сорос объявил о новой «акции», участвовать в ней готовы были уже все. Денег в этот раз предлагалось значительно больше, но взамен ученые должны были подробно описать свои исследования, полученные результаты, планы намеченных работ и идеи на перспективу. После изучения экспертами Сороса всей этой информации работники науки получали «достойное» вознаграждение. Вот тут наше ученое сообщество постаралось на славу и выложилось на все 100%. А Сорос собрал уникальную базу данных всех наших научных разработок и планов, затратив на это минимально возможные силы и средства. Очевидно, что, раздобыв эту стратегическую информацию, американцы получили огромные конкурентные преимущества перед нами в научной сфере, как на академическом, так и на отраслевом направлении. И никто этого даже не пытался остановить.
- Вы говорите, что отраслевая наука в России была практически полностью уничтожена. Но научные подразделения отдельных российских компаний продолжают успешно развиваться и показывают очень неплохие результаты.
- Исключения есть всегда и везде. И нужно сказать, российской отраслевой науке очень повезло, что, скажем, в «Газпроме» нашлись разумные люди, которые отказались плыть по течению вместе со всеми и приложили максимум усилий, чтобы сберечь научный потенциал компании. И не только компании, но и тех отечественных предприятий и организаций, что так или иначе связаны с топливно-энергетическим комплексом страны. Например, такие научно-исследовательские, научно-технические и проектные институты, как ВНИИГАЗ, ВНИПИгаздобыча, ЮжНИИгипрогаз, «Промгаз», «Гипроспецгаз» и другие. Благодаря этому сохранён и тот культурный слой, на базе которого сегодня растут и развиваются специалисты, необходимые для нефтегазовой отрасли. Между тем ни одна компания в мире, пусть даже такая мощная, как «Газпром», не в состоянии решить все проблемы отраслевой науки в масштабах целой страны. Тем более столь огромной, как Россия. Основная ответственность за это лежит на государстве.
- Как вы смотрите на попытки реформировать российскую науку?
- Очень положительно. Потому что эти реформы назрели давно. РАН была создана в могучей стране, которой нужно было решать вполне конкретные задачи, от которых во многом зависело выживание всех нас. Ученые выполняли чисто научную, академическую работу, но никогда не чурались и практики. Всё было четко сбалансировано. А потом оказалось, что созданный гигантский аппарат остался, а цели и задачи исчезли. И давайте не будем забывать о том процессе, который начался с развалом СССР. Как уже было сказано, количество хороших ученых удваивается за 20 лет, плохих - за 10. Между тем первые у нас стали активно уходить из науки в бизнес и уезжать за рубеж. Вторые, не будучи востребованы больше нигде, остались в науке. Оценить эффективность их деятельности достаточно просто. В последний год перед развалом Союза количество публикаций российских ученых было вдвое больше, чем Индии и Китая вместе взятых, причем с очень хорошим отрывом. Сейчас каждая из этих стран идет далеко впереди нас. О качестве же наших научных публикаций сейчас вообще зачастую стыдно говорить. Но наши ученые не хотят признаться в этом даже самим себе. Поэтому не нужно удивляться, что инициатива по реформе РАН вызвала такую волну протестов. Но чтобы исправить ситуацию, нужно разобраться, какие исследования ведутся, какие из них действительно нужны, и провести жесткую инвентаризацию. Общая политика в науке должна определяться государством, которое обязано ставить четкие реальные задачи, давать свободу для их решения, но затем спрашивать с ученых за их выполнение.
- Как вы оцениваете ситуацию с утечкой мозгов из России?
- Это большая проблема для всех развивающихся стран. Проблема извечная, и однозначного выхода из нее человечество еще не придумало. Потому что решение одних задач приводит к появлению новых. В нынешнем мире единственный способ оставаться на месте - это быстро бежать. И чтобы справиться с той или иной проблемой, нужно перейти от ее статического решения к динамическому. Недостаточно просто принять какой-то закон - необходимо продолжать работать в выбранном направлении. Вести мониторинг того, кто, как и почему «утекает». Создавать стимулы для того, чтобы ученые хотели остаться. В то же время нужно иметь в виду, что, как только такие стимулы появятся, у кормушки сразу станут собираться люди, не имеющие никакого отношения к науке и просто рассчитывающие на легкую наживу. Поэтому необходимо создавать динамичную, постоянно совершенствуемую и обновляемую систему, в которой будет меняться руководство, задачи, участники и исполнители. Впрочем, надо отметить, что массовый исход ученых из России наблюдался в 1990-е годы. Сегодня их отток не так уж и велик, что связано прежде всего с падением в нашей стране уровня образования. И важно понимать, что с его повышением неизбежно увеличится и научная эмиграция.
- Что же делать?
- Для начала нужно провести реформу науки, чтобы молодые ученые понимали, что и здесь им будет куда расти. А потом - главная проблема не в том, что деятели науки уезжают, а в том, что потом они не хотят возвращаться. Например, Капица, Иоффе, Ландау - все они учились и работали за рубежом, но вернулись. Здесь нам, думается, нужно поучиться у Китая. Если китайский ученый уезжает за границу, его ничуть не меньше уважают в своей стране. Его за это никто не осуждает, а даже наоборот. Государство оказывает ему всестороннюю помощь, и его всегда ждут обратно. Поэтому он постоянно поддерживает связь с Китаем и не прекращает работать на свою страну. Почему бы и в России так не сделать? Нужно не противиться этому, а создавать условия, чтобы наши ученые могли уехать, набраться знаний и опыта, а затем вернуться. И чтобы они не просто хотели, но и им было куда вернуться.
- Вы бы вернулись?
- Вполне возможно. Хотя чтобы приносить пользу своей стране, не обязательно жить и работать именно в ней. Достаточно вспомнить о политике Китая. Мы сегодня ведем активную научную деятельность в Голландии и используем полученные результаты для реализации коммерческих проектов в Европе. Последнее время на нашу компанию обращают всё больше внимания и представители России.
- А чем именно вы занимаетесь и как вообще попали в Голландию?
- Закончил МИФИ по специальности «квантовая электроника». Защитил диссертацию, работал в ФИАНе (Физический институт имени П. Н. Лебедева РАН), занимался лазерами. В 1990 году поехал в Голландию на полгода в рамках программы Академии наук по научному обмену. За это время мы с коллегами успели успешно осуществить научный проект. В результате нам было предложено продолжить работу, которой мы занимались еще два года. Нам удалось создать новый вариант лазера. Мы чувствовали свою востребованность и получали хорошие результаты. А в 2005 году, поняв, что пришло время внедрять наши научные разработки в жизнь, создали с моим другом и партнером Сергеем Митько свою компанию. Определили пять направлений, которые посчитали наиболее перспективными для активного развития. Ими и занимаемся. Дальше всего мы продвинулись в рамках проекта по созданию системы поиска сверхмалых концентраций различных веществ. В частности, ее можно использовать для обнаружения следов взрывчатки и наркотиков. Мы выиграли государственный тендер, участие в котором приняли 86 компаний. Его проводила голландская организация - аналог российской МЧС, после чего нашей системой заинтересовались представители Схипхол - главного аэропорта Голландии. И в прошлом году консорциум, в который, помимо Схипхол, входят, к примеру, компания KLM, Rabobank и Делфтский технический университет, выступил нашим инвестором. В дополнение к системам безопасности для аэропортов мы разрабатываем приборы для определения наличия вредных веществ в воздухе, которые могут пригодиться, скажем, полиции и пожарным.
- По вашему мнению, следует ли опасаться санкций США против российских ученых?
- Санкции против ученых - вещь редкая. Даже во времена холодной войны существовал научный обмен, а Запад старался приглашать побольше ученых из СССР. Поэтому нынешняя акция, предпринятая американским правительством, достаточно необычна. Существенная доля совместных российско-американских исследований в области технических и естественных наук от запрета на сотрудничество каким-то образом, конечно, пострадает. Страшно ли это? Думаю, не очень. Дело в том, что наших ученых туда тоже приглашают не за красивые глазки, а за умение работать. Прежде всего это скажется на научных экспериментах США. Кроме того, американская наука ведь состоит не только из лабораторий министерства энергетики. Множество университетов имеют свои программы обмена и сотрудничества и пока что их отменять не собираются. А потом, наука - это не только ядерные исследования и привязанные к ним физика, химия и сопромат. Допустим, что из 7 тыс. ученых (за последний год американские рабочие визы для проведения совместных исследований получили 6,7 тыс. россиян) не попадет в Америку треть. Ну и что? Это что, только нам нужно и важно или американцам тоже? Скорее последнее.
Не будем забывать о еще двух сторонах проблемы. Во-первых, США, конечно, могучи, но белый свет на них клином не сошелся. Есть и Европа. И вот тут наши физики имеют определенные гарантии. Россия вместе с еще 11 странами участвует в строительстве Европейского рентгеновского лазера на свободных электронах (European XFEL) в Германии. Стоимость проекта превышает 1 млрд евро, и Россия является второй после Германии страной, если смотреть на объем инвестиций. Планируется, что «Роснано» внесет в проект 250 млн евро. Россия вкладывает деньги и в ряд других мощных международных научных проектов. Прежде всего это швейцарский CERN (Европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий) и Большой адронный коллайдер - ежегодный взнос России в этот проект составляет около 10 млн евро. Мы участвуем и в создании нового ускорительного центра FAIR в Дортмунде, который должен начать работу в 2025 году. Ожидаемая сумма, которая пойдет на его строительство, - около 3 млрд евро, и Россия должна выплатить порядка 17% этой суммы. Еще один проект - строительство термоядерного реактора ITER в Провансе. Здесь Россия оплачивает 9% от общей стоимости в 10 млрд евро. При этом квота на российских ученых также составляет 9% от всего научного персонала. Всего в бюджете России на 2014 год выделено 33,7 млрд рублей на «взносы в международные научные организации» - и это без «Роснано». Так что изоляции российских физиков мы можем не опасаться. И что не менее важно - будет стимул для наших ученых лучше работать.
Беседу вел Денис Кириллов