СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ. НЕЖНАЯ ПЕЧАЛЬ НОСТАЛЬГИИ
Это из самых первых воспоминаний, зима 44-45-го, мне между тремя и четырьмя.
Я ещё не хожу в садик, но вот-вот пойду, а пока мать перед работой отводит меня к бабушке, где я переживаю ледяной военный холод, застёгнутая в дедушкину жилетку, а после работы забирает домой.
Идти недалеко, но мать усталая, замёрзла, я иду медленно, она сажает меня на санки и быстро везёт, я хнычу, не могу вспомнить отчего, но хнычу всё сильнее.
И вот мы подходим к дому, у которого большие подвальные окна, выходящие на улицу, спрятаны в глубоких ямах и отделены от тротуара только крошечным, не выше двадцати сантиметров, барьерчиком.
Это самое страшное место и я усиливаю рёв.
Мать обречённо говорит - будешь реветь, брошу тебя в яму...
В голове проносятся видения, девочки постарше и во дворе у бабушки, и у нас, все заняты сказочной работой - тоненьким крючком шелковой ниточкой обвязывают кружевом крошечные квадратики белого шёлка, это подарок маме, который она положит в крохотную театральную сумочку, такие тогда были у всех.
Я гляжу на них с завистью и вожделением, но когда меня пытаются научить, ничего не получается, я очень мала, даже крючок не могу удержать, и мне очень обидно.
Вот оно, спасение!
И я говорю, уже без всякого рёва - мамочка, дорогая, не бросай меня в яму, я тебе ещё пригожусь, вот немного подрасту и буду обвязывать тебе платочки...
Мать останавливается как вкопанная, поворачивается и долго глядит на меня, потом молча берёт на руки и дальше несёт, крепко прижав.
И я таю от счастья, я понимаю, что спаслась, что она никогда не бросит меня в яму.
Потом я хожу в садик, он рядом с домом, напротив дома - Липки, а в середине одной из сторон сада, почти напротив консерватории, стоит трёхэтажное здание, оно как бы вставлено в разрыв ограды сада.
С середины 60-х там музыкальное училище, а тогда в этом доме жили сотрудники индустриального техникума, того самого, в котором потом учился Гагарин и имя которого оно теперь носит.
Здание имеет форму буквы "ш", у которой средняя ножка немного выступает, а крайние покороче.
В левом торце, если зайти в узенький, отделённый низкой оградой от тротуара как бы дворик, в углу была дверь и вела она в несколько комнат на первом этаже, выходящих окнами на площадь, в конце которой сейчас стоит памятник Чернышевскому.
И ещё одна комната выходила на сторону Липок, где вдоль этой стороны в сад вписан главный стадион города - Динамо.
Эта площадь у меня в памяти самой яркой картинкой тех лет - 9 мая 45-го.
Вечер, полна площадь народа, все смеются и плачут, обнимаются и целуются, небо светится салютом и мы с матерью тоже смеёмся и плачем, хотя я и не понимаю, почему.
Садик крошечный, одна группа всех возрастов, одна воспитательница, вот она справа на снимке, здесь она чуть улыбается, но вообще я не помню её улыбающейся, она жила в этом же доме .
Кажется строгой, но очень добрая, тогда вообще все были очень добры к детям.
Ещё в садике нянечка и повариха, больше никого, две большие комнаты, в одной из которых мы едим, там всегда стоят столики, а в другой играем и спим, тогда все женщины приносят удивительные раскладушки, которые прячутся в кладовку, это низенькие козлы, складывающиеся, с натянутым на них брезентом.
Кладут матрасики и стелют бельё, надо сказать, трудоёмкая работа, мы помогаем только по мелочи.
Садик тоже принадлежит техникуму.
Когда я пришла, воспитательница
взяла меня за руку, подвела к такому же маленькому мальчику, сцепила наши ручки и сказала - вот теперь вы всегда будете ходить вместе, парой.
Он мне улыбнулся и с этого момента мы стали неразлучны как Кай и Герда.
Утром, приходя в садик, мы бежали целоваться, вечером целовались, прощаясь, всегда на прогулку шли за ручку, не расставались никогда.
Не знаю, получилось ли так случайно, или у воспитательницы было сверхчутьё и она понимала, кто кому подойдёт, но наш союз был неразрывен всё пребывание в садике, я просто ощущала нежное тепло в сердце, когда мы были рядом.
Сыграло ли тут роль, что я была одна в семье, а у него был брат сильно старше, но такого чувства я больше ни к кому не испытывала.
Может быть потому, что он уже привык к садику, а я была очень испугана и растеряна и вцепилась в его руку как в последнюю надежду...
Его отец был директором этого техникума и жили они в этом же доме.
Воспитательница очень много с нами занималась, особенно иного читала и приучала нас учить стихи.
Пожалуй, от неё у меня очень рано возникла любовь к чтению, а стихов в то время я знала несметное множество.
Вот опять веточка возникает, Саратов тогда - это большая деревня, куда ни ткнись, а с эти местом у тебя уже давнее знакомство.
С противоположной от садика стороны Липок, напротив, стоит красивейший особняк, там сейчас, кажется, больница для ветеранов, а до перестройки была областная партактивская больница.
Иногда, когда в поликлинике не работали кардиографы, давали направление туда и я как-то пришла и когда зашла в большой кабинет с балконом, выходящим на Липки, у меня закружилась голова и я даже села.
В войну и какое-то время после тут был госпиталь и однажды матери передали, что её просит прийти туда друг отца, он лечился после ранения.
И вот мы нарядные, я в бантах, входим в эту комнату, огромная дверь на балкон открыта, пахнет сиренью из Липок, ветерок колеблет белые шторы, палата полна кроватей, кто лежит, кто ходит и я герой дня, меня берут на руки, кружат, обнимают, на мне сошлась вся тоска по своим детям и спрашивают, а знаю ли я стишок?
И я начинаю читать бесконечно долго, все потрясены, сплошной восторг, я чувствую себя героиней...
А летом мы выезжали на дачу, это была старая большая дача, двухэтажная с массой башенок и лесенок, в которых мы всё время терялись.
И лес, в котором ощущали себя гномиками.
И опять совпадение.
Когда родилась дочка, мы стали снимать дачу в дачном тресте, я рассказывала об этих дачах в своих воспоминаниях, они на краю города у кромки лесного массива, в который входит знаменитая Кумысная поляна.
И вот однажды, пойдя в дальний угол сада, где была контора, наверно, чтобы купить урожай с яблонь около нас, я опять замерла.
Напротив конторы, за оградкой стояла дача моего детского сада.
Я ведь никогда не спрашивала, куда нас возили, и вот она тут, как на ладони, я даже узнала стоящий в её дворике домик летней кухни.
И дорога, по которой мы заходили в лес, слилась с той давней дорогой, по которой мы, как маленькие гномики, держась за ручки шли под шатром вековых деревьев.
И вспомнила, как приехав туда первый год, никак не могла запомнить эти переходы по лесенкам, запуталась, стояла в каком-то коридорчике и тихо и безнадёжно плакала, и прибежал мой Олеська, поцеловал меня и вызволил из плена.
Дача уже пустовала, она была игровой площадкой для компании моей дочки.
На этой новогодней фотографии мы уже накануне школы, интересно, что я взрослела быстрее его, я уже совсем взрослая и серьёзная, а он так же ребячлив, как и раньше.
Я стою в последнем ряду у белого домика и платьице у меня без пелеринки, а он сидит в первом ряду, второй справа, как все большие мальчики в костюме Пьеро.
Когда мы учились в школе и дальше, я всё время ходила мимо этого дома и постоянно встречала стоящую у центрального входа нашу воспитательницу, часто около неё стоял кто-нибудь из её малышей, большинство так и жило в этом доме, а она всё время их поджидала.
Выспрашивала обо всём, что и как и мы послушно рассказывали, мы очень её любили.
Однажды Олеська явился мне в роли спасителя.
Это было лето между школой и университетом.
Когда я сдала выпускные, в городе вдруг возник дефицит фотоплёнки, ну просто её как корова языком слизнула со всех прилавков.
И один мой приятель говорит, слышал, что в Энгельсе полно плёнок.
Это у нас была такая легенда, вроде там живут такие лохи, что им ничего не нужно и в магазинах всего полно.
А моста тогда через Волгу не было и надо было ехать на пароходе или речном трамвайчике.
Туда мы доехали с утра пораньше, плёнки, как и следовало ожидать, нигде не было и в помине.
Пошли на пристань, а там...
Пристань под спуском и вся эта горка - сплошная стена очереди.
Сбоку от пристани - частные лодки, быстро заполняются и отъезжают одна за другой, мы к ним, как раз подъехала большая гулянка, мы садимся, с нами ещё мужчина, в лодке хозяин с женой.
И вдруг, вместо того, чтобы как все, набить её до отказа, он отталкивается и включает мотор.
Ну ладно, плывём, напротив длинная вереница песчаных островов.
Вдруг хозяин начинает что-то шарить по дну и тревожно переговариваться с женой, о говорит он с ней руками, она у него немая.
мы настораживаемся, он резко поворачивает к острову, причаливает и велит выходить, он больше нас везти не может.
Мы опешили, но мужчина сразу выпрыгнул и понёсся через ивняк.
Делать нечего, вышли и мы.
Разулись, никаких следов людей, что было с лодкой, мне до сих пор непонятно, скорее всего, у него была пробоина, поэтому он её и не нагружал сильно, но потом понял, что и мы лишние.
Сначала было смешно, потом не очень, мы прошли один остров, второй отделялся мелким протоком, перешли, но понимали, что дальше можно и не пройти.
И вот, когда уже надежды не было, мы увидели с саратовской стороны лодки и компании отдыхающих, это была надежда, но не очень уверенная.
И тут ко мне подбегает Олеська и ритуально целует, предела моему счастью не было, он был с семьёй брата, они нарушили свои планы и в скором времени мы поплыли домой.
Когда я стала встречаться со своим мужем, то Олеська оказался очень близким к компании его одноклассников, связан со многими по спорту и мы постоянно встречались на праздниках.
И та же история, как и в детстве, чуть выпьем, уходим в уголок, головка к головке и болтаем, это было такой традицией, что над нами подтрунивали, ну сейчас садиковые отделятся.
Постепенно я стала терять его из вида, иногда приятели рассказывали, что он несколько вольничает, а потом я услышала, что он уехал в Израиль.
А потом самое страшное.
Мне сказали об этом много спустя, хотя муж узнал сразу, но мне сказать побоялся, что его убили в его квартире, когда он приехал, не знаю временно или насовсем.
Я не смогла расспрашивать, не было сил, у меня было какое-то мистическое ощущение, что нельзя ему было уезжать, нельзя было рвать эту странную ниточку детской нежности, которая была как спасательный круг.