ДЕНИКИН О ВЛАСОВСКОМ ДВИЖЕНИИ - ІІ

[tchernichoff]

А. Деникин

ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ И «ВЛАСОВЦЫ» /окончание/

*

Немногие российские отряды, входившие в состав германской армии, начинали свою службу на германо-советском фронте, большинство располагалось в тылу для борьбы против партизан.

Партизанщина к тому времени охватывала огромные пространства немецкого тыла, особенно в Белоруссии и на Украине, представляла из себя явление многоликое, не укладывавшееся в рамки двух противоположных оценок: огульно уничижительной, данной зарубежной пропагандной ли­тературой и - славословием советского радио.

В состав партизанских отрядов входили: 1) партийные работники и служащие НКВД - как местные, спрятавшиеся от немцев, так и специально посылаемые красным штабом; 2) регуляр­ные части (примечание А. И. Деникина: Из Москвы были переброшены две «бригады», сфор­мированные из уголовных преступников), перебрасываемые в немецкий тыл через далеко не сплошную линию фронта; 3) прятавшиеся от германского плена красноармейцы и бежавшие из лагерей пленные; 4) партизаны из местного населения, побуждаемые к тому самыми разнооб­разными мотивами - бездомностью, безвыходностью и голодом, враждою к немцам, исконной русской бесшабашной удалью, страхом перед своей властью и желанием выслужиться и, нако­нец, без сомнения - патриотизмом.

В этом пестром калейдоскопе великого российского безвременья поистине перемешано было все: воры и праведники, палачи и обыватели, герои и предатели, а больше всего - несчастные, сбитые со всякого толку русские люди.



Возникало множество партизанских отрядов самотеком, но Москва, опасаясь стихийного народ­ного партизанства, употребляла все усилия, чтобы взять в свои руки и использовать движение, как «организованный метод войны». Специально учрежденные штабы (Украинский и Белорус­ский) руководили действиями отрядов путем воздушным и по радио, давая задания, посылая инструкторов и начальников, парашютистов, оружие и боевое снаряжение.

Таким путем советское командование создало за вражьим фронтом значительную силу (в одной Белоруссии насчитывалось до 300 тыс. партизан), иногда отряды в несколько тысяч человек, с пулеметами и даже артиллерией и новейшей техникой. Эти отряды разрушали пути сообщения, жгли или забирали немецкие склады, крушили поезда, нападали на мелкие гарнизоны. Словом, дезорганизовали германские тылы, создавали беспокойное настроение, и отвлекали против себя для борьбы большие силы.

Партизанщина питалась, конечно, местными средствами. Но реквизиции, вынужденные необхо­димостью, обращались слишком часто в грабежи. Отсутствие контроля, безнаказанность, ощу­щение смерти, висевшей постоянно над головами - создавали легкое отношение и к своей, и к чужой жизни. Царил закон джунглей. Отбирая часто последнюю живность у крестьян, партиза­ны иногда наделяли их своими излишками, отбитыми у немцев. В общем, это было не только грозой для германской армии, но и бедствием для русского населения.

Отношение русских отрядов, очутившихся на немецкой службе, к партизанам было весьма свое­образным. Не раз в промежутках между боями, когда они добросовестно уничтожали друг друга, в деревнях «нейтральной зоны» происходили мирные встречи. За ведром самогона противники обменивались «информацией», производили обмен немецкого табака на русский спирт и под сильным «градусом» спорили до хрипоты на тему - какая сторона права, кто герои и кто преда­тели.

Результатом этих дискуссий были переходы из одного лагеря в другой; реже - партизан, чаще - их противников… Переходили последние одиночным порядком и по несколько десятков че­ловек; в одном случае, мне известном, подготовлялся переход целого батальона, но один из «до­бровольцев» выдал и дело сорвалось. Около ста человек успело все же перебежать до подхода вызванной немецкой части. Зачинщики, в том числе батальонный врач, были казнены, но оче­видно во избежание огласки и примера, немцы не слишком углубляли расследование.

Переходящие «добровольцы» не знали, что они попадут из огня да в полымя. Разбрасывавшиеся от имени партизан листовки, призывая к возвращению, говорили им о полном прощении. Факти­чески лишь очень немногих оставляли служить в отрядах, большинство же при первой возмож­ности переправляли на советскую территорию, где их или расстреливали тут же, или же отправ­ляли в обреченные каторжные «штрафные батальоны». Инструкция начальника украинского партизанского штаба гласила: «Кого надо - расстрелять, а остальные пускай повоюют с нами, а потом НКВД с ними разберется»… При этом списки перешедших военнопленных и «доброволь­цев» пересылались штабами партизанского движения в 1-й специальный отряд НКВД, ведавший учетом «изменников родины». Даже семьи этих несчастных немедленно лишались пайка и под­вергались преследованиям.

*

Ввиду участившихся переходов к партизанам немецкое командование перебросило почти все российские формирования с Восточного фронта на другие. Отдельные батальоны были приданы германским дивизиям Западного и Итальянского фронтов, часть направлена в Грецию, а казачья дивизия переброшена в Югославию. На новых местах им предстояли, как военные действия против англо-американцев, так и подавление национальных восстаний в оккупированных немца­ми странах…

Этот отрыв от родной почвы, затемнявший еще более основную цель - освобождение родины от большевиков, чужая и чуждая среда, в которую попали русские люди, не знавшие иностран­ных языков, не понимавшие даже своих немецких унтер-офицеров, все это произвело на них тя­гостное впечатление и еще более замутило их душевное состояние.

Чтобы рассеять эти сомнения, ген. Власов и ген. Краснов сочли необходимым обратиться к рос­сийским частям с воззваниями, хотя и общего характера, но с очень различными оттенками. Ген. Власов предостерегал, что «англичане постараются соблазнить нас разными посулами и предать советам» и что на чужой территории «мы должны сохранить свои идеалы и честь». Ген. Краснов говорил: «Нам знать не дано, где будет окончательная победа Германии над коммунизмом: на бе­регах Атлантического океана, на Аппенинских горах, на далеком севере или в родных степях Придонья… Но где бы то ни было, мы - казаки, должны везде, где нам укажут, не щадя жизни своей, споспешествовать этой победе».

Германское командование тоже зорко следило за настроением «добровольцев», обрамляя их своими войсками, усиливая прослойку немецких кадров, а в то же время приказная литература и общая печать подчеркнуто превозносили «веру и верность» российских соратников, а началь­ство «осчастливило» их правом награждения немецкими орденами, вместо прежних побряку­шек, установленных было специально для «восточных отрядов» .

Весною и летом 1944 года германское командование предприняло ряд новых широких формиро­ваний. Так, был объявлен призыв в Белоруссии всех мужчин рождения 1908-1917 и 1921-1924 годов «для создания народной самообороны»; в Прибалтике началась «добровольная» запись русской молодежи во вспомогательные немецкие части. Вряд ли Германия придавала этим фор­мированиям серьезное значение, вернее она преследовала лишь цель учета и организованного увода всех способных носить оружие. Ибо волна Красной армии уже надвигалась.

*

Что же представляли собой бойцы так называемой РОА? Чтобы дать себе в этом отчет, надо про­следить их историю.

Очутившись в плену, русские с первого же дня попадали в невыносимые условия, неизмеримо худшие, чем для пленных всех других воюющих держав. И не только в первое время, когда мо­жет быть трудно организован прием столь неожиданно большого числа людей, но и во все по­следующие годы.

Их гнали по дорогам, не считаясь с расстоянием и человеческой возможностью, без пищи и пи­тья. И когда кто-либо от чрезмерной усталости падал или, желая утолить невыносимую жажду, наклонялся над придорожной канавой, его приканчивала стража штыком или пулей… Их держа­ли по много суток под открытым небом во всякую погоду, иногда на снегу, в отгороженных ко­лючей проволокой пространствах, в ожидании не хватавших транспортных средств. И тоже без всякой еды и что хуже - без воды… Ими набивали поезда, состоявшие из открытых платформ, на которых в спрессованном виде везли в стоячем положении без возможности пошевельнуться по 3-4 дня. В этой, дышавшей человеческими испражнениями массе, среди живых торчком стоя­ли и мертвые…

Мне рассказывал француз, вернувшийся из плена, и лагерь которого находился по соседству с русским, что, когда к их расположению подъехал один из таких поездов, то русские военноплен­ные буквально закостенели, не могли двигаться. Немцы нарядили французов, которые стали переносить русских на руках и носилках. Живых клали на пол в бараках, мертвых сбрасывали в общую яму…

- Русских пленных, - говорил другой француз, - легко узнать по глазам: они у них особен­ные. Должно быть от страдания и ненависти.

В русских лагерях жизнь была ужасна. Многие бараки, особенно в первое время - с прогнив­шими крышами. Ни одеял, ни подстилки на нарах. Грязь и зловоние. Обращались немцы с рус­скими пленными хуже, чем со скотом. Голод свирепствовал необычайный. В пищу давали от 100 до 200 граммов хлеба и один раз в день горячую и грязную бурду, с небольшим количеством картофеля, который бросали в огромный общий котел прямо из мешков, не только с шелухой, но и с землей. Иногда картошку заменяли жмыхами - отбросами сахарных заводов. Кормили про­дуктами, оставленными при отступлении большевиками, которые перед тем обливали их керо­сином. Эту тошнотворную дрянь ели. С отвращением и проклятиями, но ели, чтобы не умереть с голоду. При этом, ввиду отсутствия посуды, приходилось хлебать из консервных банок, из ша­пок или просто пригоршнями.

Малейший протест вызывал расстрел. Бессильные люди бродили, как тени. Многие доходили до такой степени истощения, что, сидя под солнечной стеной барака, не имели сил подняться, что­бы дойти до бочки с водой и утолить жажду. Немецкая стража, собирая их для поверки, подыма­ла и подгоняла палками.

Часто случались эпидемии дизентерии. Больным никакой помощи не оказывалось, им предо­ставляли медленно умирать. Каждое утро немецкие санитары в специальной одежде и масках, заходили в бараки и баграми вытаскивали трупы, которые сваливали, как падаль, в общие ямы. Около каждого русского лагеря в таких «братских могилах» нашли упокоение десятки тысяч  русских воинов.

На Нюрнбергском процессе был оглашен документ от февраля 1942 года, подписанный гер­манским министром экономики, в котором говорится: «Из 3.900.000 русских пленных, бывших в наших лагерях, только 1.300.000 еще способны к труду. 500.000 пленных умерли за последние 4 месяца прошлого года»…

Пленным всех народностей приходили на помощь их правительства и Красный Крест. Русские же ниоткуда ничего не получали, ибо московская власть в международном Красном Кресте не состояла, и советские воины были брошены на произвол судьбы своим правительством, которое всех военнопленных огульно приказало считать «дезертирами» и «предателями». Все они заочно лишались воинских званий, объявлялись «бывшими военнослужащими», и поступали на учет в НКВД, также, как и их семьи, которые лишались продовольственных карточек. Об этом известно было в лагерях, и это обстоятельство еще более отяжеляло душевное состояние военнопленных, которые не только материальной, но и моральной поддержки ниоткуда получить не могли. Они чувствовали себя в безысходном тупике, обреченные на медленную гибель.

При таких условиях, когда немецкое командование предложило этим людям, превратившимся в живые скелеты, нормальный военный паек своих солдат, чистое жилье и человечное отноше­ние… многие согласились одеть немецкий мундир. Тем более, что им было объявлено, что из них будут формировать части для тыловой службы и работы. Пусть, кто может, бросит в них ка­мень…

*

Однажды, в тот захолустный городок на берегу Атлантического океана, где я прожил годы не­мецкой оккупации, прибыл русский батальон. Прибыл совершенно неожиданно и для нас, и для самих «добровольцев», которых немцы посадили на поезд в Западной России, места назначения не объявили и везли без пересадок, не выпуская со станций, до конечного пункта. Среди них были люди разного возраста, от 16 до 60 лет, разного социального положения, от рабочего до профессора, были беспартийные, комсомольцы и коммунисты. Последние две категории перед сдачей в плен предусмотрительно уничтожали свои партийные билеты и регистрировались в ка­честве беспартийных. Кто этого сделать не догадался или не успел, тех немцы приканчивали на месте. Эти люди толпами приходили ко мне, а когда германское командование отдало распоря­жение, воспрещавшее «заходить на частные квартиры», пробирались впотьмах через заднюю ка­литку и через забор - поодиночке или небольшими группами. Длилось наше общение несколь­ко месяцев, пока батальон не перебросили на фронт против высаживающихся англо-американ­цев.

Мои несчастные соотечественники отнеслись ко мне с полным доверием, говорили со мной со­вершенно откровенно. Настолько, что многие не скрывали своей принадлежности к комсомолу или к «партии», обстоятельство, которое, будучи обнаружено немцами, могло привести их к расстрелу. На их доверие я отвечал тем же. Достойно внимания, и я хочу это особенно подчерк­нуть, что из нескольких сот моих посетителей не нашлось ни одного предателя, который донес бы своему немецкому начальству о наших разговорах.

Люди эти попали опять в тупик. Ко мне они приходили искать совета и утешения. Сколько раз перед моей большой настенной картой театра войны, на которой русский фронт быстрыми шага­ми передвигался к западу, крик наболевшей души:

- За кого же нам радоваться теперь? Где правда? И там была каторжная казнь и здесь в каторгу попали. Пропали мы… И спрашивали с тоской и растерянностью: «Куда податься?»

Они мучительно искали выхода, придумывая самые фантастические планы: то перехода через испанскую границу вдоль 300-километрового расположения 1-й германской армии, то перепра­вы на лодках морем в Англию… Общей была решимость, когда приблизятся союзники - пере­бить своих немецких офицеров и унтер-офицеров и перейти на сторону англо-американцев. В этой решимости их укрепляло еще то обстоятельство, что в расположение русских частей сбра­сывались аэропланами летучки с призывом не сражаться против них и переходить на их сторону, и с обещанием безнаказанности.

Когда они спрашивали меня, можно ли верить союзникам, я с полной искренностью и убеждени­ем отвечал утвердительно. Потому что мне и в голову не могло прийти, что будет иначе… Большинство русских батальонов при первой же встрече сдалось англичанам и американцам.

Генерал Власов, до разложения германской армии ничем не командовавший, в самом конце 44 г., когда уже крушился весь фронт, получил разрешение немцев созвать в Праге съезд, который пы­тался что-то создать, и обращался с воззваниями, увы, уже запоздалыми. Власову под самый ко­нец удалось объединить несколько батальонов, он выступил с ними против немцев и спас от их разгрома Прагу. Затем батальоны эти, избегая столкновения с подходившей Красной армией, повернули, стараясь пробиться в зону союзников. Некоторым это удалось, другие погибли, тре­тьи рассеялись, влившись частично в местные противосоветские партизанские отряды оккупи­рованных Сталиным стран. Сам Власов, по одним сведениям, захвачен был пограничным НКВД при попытке тайно перейти из советской зоны, по другим - выдан большевикам американцами.

Так или иначе, несчастный генерал попал в большевицкие руки и 2 августа 1946 г. состоялся в Москве суд над ним, начальником его штаба ген. Малышкиным и восемью другими его сотруд­никами. Знаменательно, что советское правительство, устраивавшее по гораздо менее важным случаям «показательные процессы», с великой помпой, кинематографом, иностранными журна­листами и подробнейшим изложением в печати «добровольных» признаний подсудимых, дело ген. Власова, не подняв вокруг него никакой шумихи, скомкало.

Почему? Совершенно ясно, что, не взирая ни на какие обстоятельства, самый факт такого массо­вого вооруженного восстания русских военнопленных против своей власти - факт совершенно невозможный в таких размерах ни в какой другой стране, ни в какой другой армии - настолько дискредитирует эту власть, что распространяться о нем не может входить в ее расчеты. Генерал Власов и его сотрудники были казнены.

Таким образом, свидетельство главных персонажей РОД и РОА потеряно для истории. Ибо на политических процессах в СССР подсудимые говорят только то, что им прикажут и «сознаются» во всех тех винах, которые им припишут. Сошел со сцены трагично-несчастный, загадочный, но безусловно незаурядный русский человек.

*

Когда война окончилась, появилось в печати письмо советского генерала Голикова, заведовавше­го репатриацией военнопленных, возвещавшее, что все понято, прощено и забыто. Некоторые, менее искушенные «Добровольцы» поверили, явились на сборные пункты, и были отправлены за «железный занавес». Но вскоре оттуда всякими путями пришли страшные вести. Десятками тысяч, эти несчастные, не попав даже на родину, уничтожались тут же на германской террито­рии, иных ждали пытки, казни и каторжные лагеря «для перековки» в сибирских тундрах. Никто не вернулся домой, к семьям… Но большинство «Власовцев» не понадеялись на советское ми­лосердие и предпочли спастись в союзных лагерях. Спастись…

Согласно постановлению Ялтинской конференции, союзники обязались выдать СССР всех со­ветских военнопленных, одевших немецкие мундиры. И выдачи эти производились в условиях небывалых, несовместимых не только с воинской этикой, но и с моральными понятиями культурного человеческого общества. Не знаю, в каких глубинах средневековья можно найти что-нибудь подобное…

Несчастные русские воины знали, что их ждет на родине. И в англо-американских лагерях произошли сцены, забыть которые не смогут невольные участники их - воинские чины армий двух самых свободных и культурных стран…

Предназначенные к отправке в СССР люди всеми способами искали смерти: перерезали себе горло и вены маленькими бритвенными лезвиями, поджигали свои бараки дабы заживо сгореть, подставляли груди под штыки союзной охраны и головы под ее палки, бросались под колеса поездов… Английским и американским солдатам приходилось тащить их насильно, бить, тол­кать, связывать, переносить на руках. Параграф Ялтинского договора был выполнен…

Русские военнопленные поступили в ряды  враждебной союзникам армии, не судить их за это нельзя было. Но судом праведным, который принял бы во внимание безвыходность положения, толкнувшего их на этот шаг и патриотические побуждения большинства из них. Вместо этого их выдали советской власти, заведомо не признающей ни права, ни справедливости, ни милости. Исповедующей дикую кастовую месть. Выдали на страшную смерть…