"И не играть словами".
Вот многие мои дорогие дружки считают, что я за словом в карман не лезу, и существо по-трепетности походящее на боцмана, а может даже немножко на грузчика. Я могу дать честное -пречестное слово, что это наветы и грязные инсинуации, что я трепетная лань, и от слово жопа, я внутри вся сжимаюсь и немножечко даже плачу. Во всей этой проклятой неопределенности виноват печальный жизненный опыт.
Когда я была уже не очень маленькой девочкой, а такой вполне себе видавшей жизнь со всех сторон умедренной четырналцатилетним опытом мудрой аксакалкой, у меня было очень плотное общение с юношей, на которого посмотришь, и в воздухе огненными букваит так и светится "Тайна", написанная шрифтом Gungsuh размером 48.
Он был темен и прекрасен, яро вел глазами, пренебрегал всем пошлым и обычным, как например, душ и стрижка, и святым правилом имел - никогда ни за что, не смотря ни на какие пытки не произносить ни одного слова нормальным человеческим языком.
Если бы кокот знал, что ангелы, по преданиям некоторых источников, говорят на сирийском, мне бы пришлось ходить на наши свиданки, когда мы наматывали по 10 км вокруг моего дома (у меня папа был строгий и всех ангелов готов был общипать в секунду, если отойти более допустимого расстояния хоть на сантиметр), с бубном и танцами обхяснять ему как я отношусь к Зинаиде Гиппиус.
Разговоры наши можно было бы отдавать на расшифровку, потому что даже морковка описывалась каким-нибуль эфемизмом типа "плод земли, напоминающий мне раны моего больного измученного сердца". И вот эту муру надо было прослушать, понять, что тебе хотят сказать - нравится, не нравится, я замерз, давай кефира выпьем, у меня ножка болит и т.д. А потом ответить примерно также хитро выебнуто необычно, а то он вон какой Странный, а ты как дурочка, которая знает где гастроном находится, и может еще даже ешь, спишь и ведешь себя как все! Фи...
Короче, как-то мы договорились таким образом до такой степени, что ситуация все больше подходила к скандалу, мне казалось, что он мне говорит изворотливо- дай за попу подержаться и непристойности о том, что я не читала Шиллера, ему казалось, что я ему намекаю, что устала от его страданий и не хочу больше слушать про раны и тщетность всего сущего. Крайне были раздражены таким поведением друг друга, и вот тут мне, как манна небесная, свалилась на голову мысль- а почему бы не сломать все устои, уже все равно, все катится в тар-тарары, счастья не будет, мы уже не воспарим в нирвану, кружась между звезд отчаянным танцем, и не спросить по-человечески- хочешь ко мне зайдем чаю попьем? На что декадент, оживившись, спросил- а поесть есть чо?
Как вы понимайте, други мои, после такого шока и падения столпов, я уже не могу откровенно и нагло демонстрировать всюнежность натуры, приходится таится, скрываться и тайком плакать, как говорил Бетмен - with great power comes a great responsibility!
Когда я была уже не очень маленькой девочкой, а такой вполне себе видавшей жизнь со всех сторон умедренной четырналцатилетним опытом мудрой аксакалкой, у меня было очень плотное общение с юношей, на которого посмотришь, и в воздухе огненными букваит так и светится "Тайна", написанная шрифтом Gungsuh размером 48.
Он был темен и прекрасен, яро вел глазами, пренебрегал всем пошлым и обычным, как например, душ и стрижка, и святым правилом имел - никогда ни за что, не смотря ни на какие пытки не произносить ни одного слова нормальным человеческим языком.
Если бы кокот знал, что ангелы, по преданиям некоторых источников, говорят на сирийском, мне бы пришлось ходить на наши свиданки, когда мы наматывали по 10 км вокруг моего дома (у меня папа был строгий и всех ангелов готов был общипать в секунду, если отойти более допустимого расстояния хоть на сантиметр), с бубном и танцами обхяснять ему как я отношусь к Зинаиде Гиппиус.
Разговоры наши можно было бы отдавать на расшифровку, потому что даже морковка описывалась каким-нибуль эфемизмом типа "плод земли, напоминающий мне раны моего больного измученного сердца". И вот эту муру надо было прослушать, понять, что тебе хотят сказать - нравится, не нравится, я замерз, давай кефира выпьем, у меня ножка болит и т.д. А потом ответить примерно также хитро выебнуто необычно, а то он вон какой Странный, а ты как дурочка, которая знает где гастроном находится, и может еще даже ешь, спишь и ведешь себя как все! Фи...
Короче, как-то мы договорились таким образом до такой степени, что ситуация все больше подходила к скандалу, мне казалось, что он мне говорит изворотливо- дай за попу подержаться и непристойности о том, что я не читала Шиллера, ему казалось, что я ему намекаю, что устала от его страданий и не хочу больше слушать про раны и тщетность всего сущего. Крайне были раздражены таким поведением друг друга, и вот тут мне, как манна небесная, свалилась на голову мысль- а почему бы не сломать все устои, уже все равно, все катится в тар-тарары, счастья не будет, мы уже не воспарим в нирвану, кружась между звезд отчаянным танцем, и не спросить по-человечески- хочешь ко мне зайдем чаю попьем? На что декадент, оживившись, спросил- а поесть есть чо?
Как вы понимайте, други мои, после такого шока и падения столпов, я уже не могу откровенно и нагло демонстрировать всюнежность натуры, приходится таится, скрываться и тайком плакать, как говорил Бетмен - with great power comes a great responsibility!