Послушник и лисица
Этот текст тут уже где-то есть, но я сделала картинки и мне надо их выложить на дайри.
Все ходила вокруг избушки,
тычась носом в его следы,
шевелила щепки и стружки,
стебли сныти и лебеды.
Неужели не возвратится
после смерти старца он в скит?
Не играть с ним, не резвиться
и не есть из его руки…
Хруст ветвей. Прислушалась, вздрогнув,
и рванула стремглав в кусты.
- Что ты, рыжая! Прям под ноги!
Я скучал. Да уймись же ты! -
По спине потрепал, погладил;
замерла, ладонь прикусив.
- Очень строгий отец настоятель -
он насилу меня пустил.
Я сказал: тут книги, пергамен,
недописанная Псалтирь.
Он ответ уронил, как камень:
«Чтоб до ночи пришел в монастырь!» -
Разложил на колоде тряпицу,
яйца, лук и засохший хлеб.
Глядь, а солнце уже садится,
тень тревожно ползет по земле.
И пока собирал чернила,
перья, киноварь, шило, нож,
тьма холодная лес накрыла,
будто вмиг наступила ночь.
Ветер дверью прикрытой хлопнул,
поднял пыль. - Эй, рыжик, сюда! -
Грома выкрики, ливня топот.
Дождь придется в скиту переждать.
Взял огниво и высек искру,
у иконы лампада зажглась.
Скрипнув дверью, в избушку быстро
босиком девица вошла.
Улыбнулась, со лба отбросив
медно-русую мокрую прядь:
«Я не бес, ты меня не бойся,
я не стану тебя пугать.
Мы с тобою давно знакомы,
и люблю я тебя давно.
Заберу навсегда в хоромы -
в мой узорчатый терем снов».
Наблюдал, как течет, искрится
узкий жар в золотых глазах.
- Лучше б ты оставалась лисицей, -
с сожалением ей сказал.
Приласкавшись, шептала сладко:
«Ты обеты не приносил.
Будешь самым богатым, знатным,
дам я все, о чем ни спроси.
Я твоя… А не согласишься,
погублю - я дала зарок».
Улыбнулся тихонько: - Ишь ты,
до чего сердитый зверек.
Хоть еще не принес обеты,
но любви я жажду иной -
неземной, что лучами света
рассекает любую ночь.
Обернется богатство прахом…
Если примет меня Христос,
то и жизнь отвергну без страха, -
он коснулся ее волос:
- Видно, время пришло проститься,
мой лохматый лесной дружок.
А была бы простой лисицей,
то с собой увести я смог.
До утра умоляла, грозила.
Он лишь молча качал головой.
«Хорошо, я тебя простила:
ты уйдешь отсюда живой…
Лучше было б самой погибнуть,
чем дыханья тебя лишить», -
проскользнула проворно, гибко,
в предрассветной исчезла тиши.
- Мне так жалко тебя, мой рыжик,
я хотел бы тебе помочь… -
он вздохнул. Взял мешок и вышел,
и побрел потихоньку прочь.
Тихо сеяли холод жемчужный
на промокший лес небеса.
И бежала с ним до опушки
озорная его лиса.
Все ходила вокруг избушки,
тычась носом в его следы,
шевелила щепки и стружки,
стебли сныти и лебеды.
Неужели не возвратится
после смерти старца он в скит?
Не играть с ним, не резвиться
и не есть из его руки…
Хруст ветвей. Прислушалась, вздрогнув,
и рванула стремглав в кусты.
- Что ты, рыжая! Прям под ноги!
Я скучал. Да уймись же ты! -
По спине потрепал, погладил;
замерла, ладонь прикусив.
- Очень строгий отец настоятель -
он насилу меня пустил.
Я сказал: тут книги, пергамен,
недописанная Псалтирь.
Он ответ уронил, как камень:
«Чтоб до ночи пришел в монастырь!» -
Разложил на колоде тряпицу,
яйца, лук и засохший хлеб.
Глядь, а солнце уже садится,
тень тревожно ползет по земле.
И пока собирал чернила,
перья, киноварь, шило, нож,
тьма холодная лес накрыла,
будто вмиг наступила ночь.
Ветер дверью прикрытой хлопнул,
поднял пыль. - Эй, рыжик, сюда! -
Грома выкрики, ливня топот.
Дождь придется в скиту переждать.
Взял огниво и высек искру,
у иконы лампада зажглась.
Скрипнув дверью, в избушку быстро
босиком девица вошла.
Улыбнулась, со лба отбросив
медно-русую мокрую прядь:
«Я не бес, ты меня не бойся,
я не стану тебя пугать.
Мы с тобою давно знакомы,
и люблю я тебя давно.
Заберу навсегда в хоромы -
в мой узорчатый терем снов».
Наблюдал, как течет, искрится
узкий жар в золотых глазах.
- Лучше б ты оставалась лисицей, -
с сожалением ей сказал.
Приласкавшись, шептала сладко:
«Ты обеты не приносил.
Будешь самым богатым, знатным,
дам я все, о чем ни спроси.
Я твоя… А не согласишься,
погублю - я дала зарок».
Улыбнулся тихонько: - Ишь ты,
до чего сердитый зверек.
Хоть еще не принес обеты,
но любви я жажду иной -
неземной, что лучами света
рассекает любую ночь.
Обернется богатство прахом…
Если примет меня Христос,
то и жизнь отвергну без страха, -
он коснулся ее волос:
- Видно, время пришло проститься,
мой лохматый лесной дружок.
А была бы простой лисицей,
то с собой увести я смог.
До утра умоляла, грозила.
Он лишь молча качал головой.
«Хорошо, я тебя простила:
ты уйдешь отсюда живой…
Лучше было б самой погибнуть,
чем дыханья тебя лишить», -
проскользнула проворно, гибко,
в предрассветной исчезла тиши.
- Мне так жалко тебя, мой рыжик,
я хотел бы тебе помочь… -
он вздохнул. Взял мешок и вышел,
и побрел потихоньку прочь.
Тихо сеяли холод жемчужный
на промокший лес небеса.
И бежала с ним до опушки
озорная его лиса.