Мой полночный двойник
Все думают, что писать - это так красиво, в кресле вполоборота, с чашечкой чая и пером в руке. И за окном красивая болдинская осень.
На самом деле - это сделать прививку в 17 часов, трястись вечером, в 21.00 пойти в благотворительную кофейню отдать йогурты, от стеснения заказать кофе за 100 р (и это трата не в кассу, Тая, подумай о даче, подумай о пластинках для Вероники у ортодонта в ноябре и подумай о том, что к Новому году нужен следующий размер виолончели).
И этот американо встряхивает тебя за шиворот, ты ходишь по мокрой улице, ты приходишь в пустую квартиру, одна соседка уехала на дачу, а вторая, видно, у мальчика, мальчик и ночевал тут предыдущую ночь.
Все ушли. Место расчищено.
Текст как родильные схватки, хочется кричать, что я не готова и как так сразу, может, утром.
И сидишь, решаешь тесты, пишешь домашку по генетике, а после двух часов ночи просто стискиваешь зубы и открываешь ворд и гугл-док, семь тысяч знаков, стучишь и стучишь, и сквозняк из самого оттуда гуляет по спине. Зря я отбрыкивалась. Сейчас просто время идти через эту хтонь, зажмурившись, когда из темноты этих двенадцати историй, из боли этой, из твоей боли сложится та книга, которая будет шедевром и событием, будет сценарием, предметом для дискуссий.
Ты не смеешь её не писать. Не увиливай.
Только ты.
Сна осталось на три часа. На работу вставать в 7:30. Надо вытерпеть.
Листать инстаграм так больно, не могу и смотреть на неё со слингом, с инструментом, вид из окна на Никольский. У неё это всё было, да, а у тебя нет.
Напиши.
Напиши, и это уйдет в книгу, а тебя отпустят дальше.
А пока что - да, через больно.
Нынче время огня,
Не впускайте меня,
Я точно ржавый аскет,
Три тысячи лет
Не писавший стихов,
Но тот, невидимый, ждет,
Осторожно, как кот,
Трогает молоко.
Мой полночный двойник -
Он к лампаде приник,
И по строкам моим,
И по венам моим
Ходит вкрадчивый зверь.
Я в подреберье храню
Эту жертву огню,
Пока не закрылась дверь.
Рукописи горят,
Тебе не сказали, но они и правда горят,
И не смей ни на шаг назад,
О, друзья мои, и ах, враги мои, как красиво…
Резать жилы пером,
Лить чернил серебро -
Рукописи не горят?
Они еще как горят,
Вы бы видели этот ад!
Рукописи горят, да, любимый,
О, они так славно горят,
Словно спелый трещит гранат,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят.
Рукописи горят,
Тебе не сказали, но они и правда горят,
И не смей ни на шаг назад,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят!
Рукописи горят, да, любимый,
О, они так славно горят,
Словно спелый трещит гранат,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят!
На самом деле - это сделать прививку в 17 часов, трястись вечером, в 21.00 пойти в благотворительную кофейню отдать йогурты, от стеснения заказать кофе за 100 р (и это трата не в кассу, Тая, подумай о даче, подумай о пластинках для Вероники у ортодонта в ноябре и подумай о том, что к Новому году нужен следующий размер виолончели).
И этот американо встряхивает тебя за шиворот, ты ходишь по мокрой улице, ты приходишь в пустую квартиру, одна соседка уехала на дачу, а вторая, видно, у мальчика, мальчик и ночевал тут предыдущую ночь.
Все ушли. Место расчищено.
Текст как родильные схватки, хочется кричать, что я не готова и как так сразу, может, утром.
И сидишь, решаешь тесты, пишешь домашку по генетике, а после двух часов ночи просто стискиваешь зубы и открываешь ворд и гугл-док, семь тысяч знаков, стучишь и стучишь, и сквозняк из самого оттуда гуляет по спине. Зря я отбрыкивалась. Сейчас просто время идти через эту хтонь, зажмурившись, когда из темноты этих двенадцати историй, из боли этой, из твоей боли сложится та книга, которая будет шедевром и событием, будет сценарием, предметом для дискуссий.
Ты не смеешь её не писать. Не увиливай.
Только ты.
Сна осталось на три часа. На работу вставать в 7:30. Надо вытерпеть.
Листать инстаграм так больно, не могу и смотреть на неё со слингом, с инструментом, вид из окна на Никольский. У неё это всё было, да, а у тебя нет.
Напиши.
Напиши, и это уйдет в книгу, а тебя отпустят дальше.
А пока что - да, через больно.
Нынче время огня,
Не впускайте меня,
Я точно ржавый аскет,
Три тысячи лет
Не писавший стихов,
Но тот, невидимый, ждет,
Осторожно, как кот,
Трогает молоко.
Мой полночный двойник -
Он к лампаде приник,
И по строкам моим,
И по венам моим
Ходит вкрадчивый зверь.
Я в подреберье храню
Эту жертву огню,
Пока не закрылась дверь.
Рукописи горят,
Тебе не сказали, но они и правда горят,
И не смей ни на шаг назад,
О, друзья мои, и ах, враги мои, как красиво…
Резать жилы пером,
Лить чернил серебро -
Рукописи не горят?
Они еще как горят,
Вы бы видели этот ад!
Рукописи горят, да, любимый,
О, они так славно горят,
Словно спелый трещит гранат,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят.
Рукописи горят,
Тебе не сказали, но они и правда горят,
И не смей ни на шаг назад,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят!
Рукописи горят, да, любимый,
О, они так славно горят,
Словно спелый трещит гранат,
О, друзья мои, и ах, враги мои,
Как красиво они горят!