Балетные диеты
Я помню, как мой растущий организм в подростковом возрасте удивлялся вечно не жрущему Джонатану. Это я не ем! Это я тоже не ем! У меня суставы! У меня выворотность бедра! Уже восемь вечера, как можно пить чай! Углеводы! И здесь углеводы! Мир полон опасностей! Ааа, это же сахар! Там мука, мне нельзя! Не говори слово "бутерброд"!
Вся эта песня продолжалась, пока его не отчислили из Вагановки в 17 лет из-за того, что вырасти до положенного минимума у него так и не вышло. Я утверждала, что все дело в его неедении, он же - правда, спустя приличное количество лет, - объяснял это тем, что дальновидная Терпсихора спасла его для контемпа и прочей акробатической хореографии. Потому что в балете мальчик должен быть высоким, чтобы крутить девочку на пуантах (а даже очень невысокая девочка на пуантах делается высокой девочкой. Ибо сразу прибавляет минимум 10 см, встав на носки. Но это если у нее достаточно маленький размер ноги. А если у нее, скажем, 38 размер ноги, то она при росте 164 см на пуантах сделается ростом примерно 180 см).
Ему было каких-то семнадцать, и он - поскольку всецело был из тех, кто не умеет тосковать и застревать на месте, - не особо плакался по несостоявшейся балетной карьере, а шатался со мной по городу и ел. Классно было смотреть, как его восхищает еда. Мы покупали целый рюкзак мороженого в занюханном универсаме, долго и вкусно жевали его на скамейке у верблюда Пржевальского, носили с собой орешки в Летний, потом добредали до Макдоналдса и пили очень опасную фанту из общего стакана 0,8. И каждый раз он останавливался и изумленно говорил: "Смотри-ка! Я ем, и это можно!"
Он был тогда расцветающее чудо, очень и очень еще худой после вечных балетных диет, вытянутый в струнку, со спиной, шпагатами и прочим прилагающимся к балетным мальчикам. Волосы у него отрастали, как у Самсона, и к концу лета уже доставали до лопаток. Он заплетал их в колосок набок от пробора, выглядело это по-хипстерски (такого слова еще не было, но стиль уже появлялся).
- Тоскуешь? - заглядывала ему в глаза я. - Чем думаешь заняться? Что родители сказали?
- Ничего, - отмахивался он, - они вообще-то не хотели такой несерьезности, как балет. А потом меня внезапно приняли в АРБ, и я чуть не окончил ее.
- Что же они тебя туда отдали?
- Диплазию исправлять, - веселился несостоявшийся артист, - а в АРБ я вообще как-то случайно прослушался, вот правда. Меня педагог повела.
- Ну кроме шуток, - потянула я его за руку, - ты разве сам не хотел быть танцором?
- Я танцор, - очень спокойно ответил мой друг, - я им родился, я им и останусь. На балете свет клином не сошелся. Я что-нибудь еще выучу.
- Значит, наедимся сладкостей на всю жизнь за это лето, - заключила я, - а то потом ты снова будешь не есть.
- Тебе тоже пора не есть, - ухмыльнулся этот призрак Кащея Бессмертного, - а то потом долго будешь скидывать.
- А я не хочу быть худой.
- А ты и не будешь, - мерзко захихикал он, - максимум нормальной, и то если будешь меня слушаться.
- Ну представь, - сказала злая я, - была бы я худенькой, ты бы в меня влюбился, и я разбила бы тебе сердце.
- На всю оставшуюся жизнь, - подхватил Джонатан (которого тогда еще так не звали), - а потом бы растолстела, как только я отвернулся, а я бы так и жил с разбитым сердцем годы и годы спустя. Утирал бы слезы на твоей выписке из роддома и стал бы крестным твоего сына, хоть я и не православный...
- А я бы кусала локти, что такой красивый мужчина достался не мне, - вдохновенно вторила я, - и все равно знала бы, что без тебя удобнее, потому что ты не ешь, носишь гетры и прыгаешь до потолка в процессе репетиций... а девочки тебе никакие не нужны, только одни твои танцы, а? Скажешь, не так?
Мы смеялись, толкались локтями, немилосердно стебали друг друга, позировали парочке корейцев с фотоаппаратами, которые думали, что мы их не замечаем. Ели мороженое из рюкзака и считали деньги, чтобы доехать до Васильевского на маршрутке, а не идти пешком через мост. Это было лето нашего подростковья. И все было впереди. У него - знаменитое прозвище, отросшие до пояса волосы, просмотр РиДЖ, сведший его с ума и вернувший к многочасовым тренировкам у станка перед зеркалами. Контемп. Учеба в вузе, брошенная на последнем курсе, недружелюбная Франция. И чайка Марта Ливингстон.
А у меня впереди был этот текст.
Только тогда я не знала об нем. Это было лето 2005, и так многое мы не знали, и важно было только то, что можно есть мороженое в Летнем саду и ночевать в бессоную белую ночь на заливе у Приморской, потому что родители поразъехались по дачам и курортам, а мы были слишком юны и слишком похожи друг на друга, чтобы искать другой дистанции.
И я не знала, что никогда не буду жалеть об этом.
Вся эта песня продолжалась, пока его не отчислили из Вагановки в 17 лет из-за того, что вырасти до положенного минимума у него так и не вышло. Я утверждала, что все дело в его неедении, он же - правда, спустя приличное количество лет, - объяснял это тем, что дальновидная Терпсихора спасла его для контемпа и прочей акробатической хореографии. Потому что в балете мальчик должен быть высоким, чтобы крутить девочку на пуантах (а даже очень невысокая девочка на пуантах делается высокой девочкой. Ибо сразу прибавляет минимум 10 см, встав на носки. Но это если у нее достаточно маленький размер ноги. А если у нее, скажем, 38 размер ноги, то она при росте 164 см на пуантах сделается ростом примерно 180 см).
Ему было каких-то семнадцать, и он - поскольку всецело был из тех, кто не умеет тосковать и застревать на месте, - не особо плакался по несостоявшейся балетной карьере, а шатался со мной по городу и ел. Классно было смотреть, как его восхищает еда. Мы покупали целый рюкзак мороженого в занюханном универсаме, долго и вкусно жевали его на скамейке у верблюда Пржевальского, носили с собой орешки в Летний, потом добредали до Макдоналдса и пили очень опасную фанту из общего стакана 0,8. И каждый раз он останавливался и изумленно говорил: "Смотри-ка! Я ем, и это можно!"
Он был тогда расцветающее чудо, очень и очень еще худой после вечных балетных диет, вытянутый в струнку, со спиной, шпагатами и прочим прилагающимся к балетным мальчикам. Волосы у него отрастали, как у Самсона, и к концу лета уже доставали до лопаток. Он заплетал их в колосок набок от пробора, выглядело это по-хипстерски (такого слова еще не было, но стиль уже появлялся).
- Тоскуешь? - заглядывала ему в глаза я. - Чем думаешь заняться? Что родители сказали?
- Ничего, - отмахивался он, - они вообще-то не хотели такой несерьезности, как балет. А потом меня внезапно приняли в АРБ, и я чуть не окончил ее.
- Что же они тебя туда отдали?
- Диплазию исправлять, - веселился несостоявшийся артист, - а в АРБ я вообще как-то случайно прослушался, вот правда. Меня педагог повела.
- Ну кроме шуток, - потянула я его за руку, - ты разве сам не хотел быть танцором?
- Я танцор, - очень спокойно ответил мой друг, - я им родился, я им и останусь. На балете свет клином не сошелся. Я что-нибудь еще выучу.
- Значит, наедимся сладкостей на всю жизнь за это лето, - заключила я, - а то потом ты снова будешь не есть.
- Тебе тоже пора не есть, - ухмыльнулся этот призрак Кащея Бессмертного, - а то потом долго будешь скидывать.
- А я не хочу быть худой.
- А ты и не будешь, - мерзко захихикал он, - максимум нормальной, и то если будешь меня слушаться.
- Ну представь, - сказала злая я, - была бы я худенькой, ты бы в меня влюбился, и я разбила бы тебе сердце.
- На всю оставшуюся жизнь, - подхватил Джонатан (которого тогда еще так не звали), - а потом бы растолстела, как только я отвернулся, а я бы так и жил с разбитым сердцем годы и годы спустя. Утирал бы слезы на твоей выписке из роддома и стал бы крестным твоего сына, хоть я и не православный...
- А я бы кусала локти, что такой красивый мужчина достался не мне, - вдохновенно вторила я, - и все равно знала бы, что без тебя удобнее, потому что ты не ешь, носишь гетры и прыгаешь до потолка в процессе репетиций... а девочки тебе никакие не нужны, только одни твои танцы, а? Скажешь, не так?
Мы смеялись, толкались локтями, немилосердно стебали друг друга, позировали парочке корейцев с фотоаппаратами, которые думали, что мы их не замечаем. Ели мороженое из рюкзака и считали деньги, чтобы доехать до Васильевского на маршрутке, а не идти пешком через мост. Это было лето нашего подростковья. И все было впереди. У него - знаменитое прозвище, отросшие до пояса волосы, просмотр РиДЖ, сведший его с ума и вернувший к многочасовым тренировкам у станка перед зеркалами. Контемп. Учеба в вузе, брошенная на последнем курсе, недружелюбная Франция. И чайка Марта Ливингстон.
А у меня впереди был этот текст.
Только тогда я не знала об нем. Это было лето 2005, и так многое мы не знали, и важно было только то, что можно есть мороженое в Летнем саду и ночевать в бессоную белую ночь на заливе у Приморской, потому что родители поразъехались по дачам и курортам, а мы были слишком юны и слишком похожи друг на друга, чтобы искать другой дистанции.
И я не знала, что никогда не буду жалеть об этом.