Панорамное окно
Мой дорогой человек, больше всего на свете сегодня утром я хотела увидеть и услышать тебя. Мне было очень страшно и очень шумно внутри, а еще это зимнее утро в ноябре было так красиво, что мне невозможно хотелось разделить его с тобой.
Я сидела на табуретке и почти физически ощущала твое присутствие, почти глазами видела, как ты проходишь мимо панорамного окна в снегу и толкаешь дверь "Ласточки".
Потом я узнала, что Леонард Коэн ушел.
Аллилуйя.
Про великих я всегда так думаю - ушел.
А ты говоришь всегда - не умер, но спит.
Когда на Питер падает снег, я всегда начинаю скучать по тебе. По тем зимним встречам, когда я после рабочих смен не могла подняться и доехать до вокзала, чтобы встретить тебя, и просыпалась только от стука в дверь. Когда мне вообще невмоготу от нелюбви и холода, я вызываю в памяти эти снежные рассветы и прикосновение твоей руки к моей нерасчесанной голове.
Конечно, эти посты с тегом, навязшим в зубах, не имеют ничего общего с теми разговорами, которые были бы, если бы мы с тобой все еще разговаривали. Какая тавтология. Львенок, я замерзла, я соскучилась, и меня все обижают, а я ничего не могу ответить, прямо как в детстве. Только хочу вырваться и убежать.
Меня надо погладить по голове.
Последние два часа я терпела зачем-то бессмысленный и обидный разговор.
Знаешь, с тебя я начала учиться молитве о неделании. Господи, не дай мне обидеть, не дай мне сказать лишнего, не дай мне погубить ничьей души. Помню, как в давнем июле сидела в электричке со спящим ребенком на руках и молилась, чтобы не сделать тебе ничего дурного, "из тех, кого Ты мне дал, я не погубил никого", вот пусть хоть кирпич на голову упадет, только бы ничего, ничего не было. Притом, что я тогда думать, дышать и жить могла те дни только тобой. И в тот вечер моя дочь заболела, резко и сильно, с температурой под 40, и я носила ее три дня на руках по комнате, а ты уехал.
Когда кто-то учит меня жизни, позволяя себе прямо при моем ребенке сообщать мне, что я должна с ней сделать, что сказать, что я делаю не так, "почему ты ей не скажешь, почему ты ее не заставишь, почему у других дети делают по-другому, почему ты не такая мать, какой была бы я с твоим - чужим мне - ребенком в данной конкретной ситуации", - тогда я страшно, до боли под лопаткой хочу прожить один день рядом с тобой. И раз за разом видеть, как ты не позволяешь себе ни слова критики моей жизни, как бы сильно не разнилась она с твоими представлениями о сферических конях в вакууме. Просто не позволяешь себе никаких указаний. Даже вопросов почти никогда не позволяешь.
Я именно это и называю любовью, пожалуй. Любовь на практике - не больше и не меньше, чем запрет самому себе месить другого. Позволение другому быть им, а не недостающей частью тебя и не идеальным сферическим конем в вакууме.
Вот об этом я хотела сказать тебе, мой дорогой человек, глядя в панорамное окно.
Я сидела на табуретке и почти физически ощущала твое присутствие, почти глазами видела, как ты проходишь мимо панорамного окна в снегу и толкаешь дверь "Ласточки".
Потом я узнала, что Леонард Коэн ушел.
Аллилуйя.
Про великих я всегда так думаю - ушел.
А ты говоришь всегда - не умер, но спит.
Когда на Питер падает снег, я всегда начинаю скучать по тебе. По тем зимним встречам, когда я после рабочих смен не могла подняться и доехать до вокзала, чтобы встретить тебя, и просыпалась только от стука в дверь. Когда мне вообще невмоготу от нелюбви и холода, я вызываю в памяти эти снежные рассветы и прикосновение твоей руки к моей нерасчесанной голове.
Конечно, эти посты с тегом, навязшим в зубах, не имеют ничего общего с теми разговорами, которые были бы, если бы мы с тобой все еще разговаривали. Какая тавтология. Львенок, я замерзла, я соскучилась, и меня все обижают, а я ничего не могу ответить, прямо как в детстве. Только хочу вырваться и убежать.
Меня надо погладить по голове.
Последние два часа я терпела зачем-то бессмысленный и обидный разговор.
Знаешь, с тебя я начала учиться молитве о неделании. Господи, не дай мне обидеть, не дай мне сказать лишнего, не дай мне погубить ничьей души. Помню, как в давнем июле сидела в электричке со спящим ребенком на руках и молилась, чтобы не сделать тебе ничего дурного, "из тех, кого Ты мне дал, я не погубил никого", вот пусть хоть кирпич на голову упадет, только бы ничего, ничего не было. Притом, что я тогда думать, дышать и жить могла те дни только тобой. И в тот вечер моя дочь заболела, резко и сильно, с температурой под 40, и я носила ее три дня на руках по комнате, а ты уехал.
Когда кто-то учит меня жизни, позволяя себе прямо при моем ребенке сообщать мне, что я должна с ней сделать, что сказать, что я делаю не так, "почему ты ей не скажешь, почему ты ее не заставишь, почему у других дети делают по-другому, почему ты не такая мать, какой была бы я с твоим - чужим мне - ребенком в данной конкретной ситуации", - тогда я страшно, до боли под лопаткой хочу прожить один день рядом с тобой. И раз за разом видеть, как ты не позволяешь себе ни слова критики моей жизни, как бы сильно не разнилась она с твоими представлениями о сферических конях в вакууме. Просто не позволяешь себе никаких указаний. Даже вопросов почти никогда не позволяешь.
Я именно это и называю любовью, пожалуй. Любовь на практике - не больше и не меньше, чем запрет самому себе месить другого. Позволение другому быть им, а не недостающей частью тебя и не идеальным сферическим конем в вакууме.
Вот об этом я хотела сказать тебе, мой дорогой человек, глядя в панорамное окно.