Бабушка
(Татьяна Максимовна Разумовская, урожденная Шпиро, папина мама. Это начало моих воспоминаний о ней)
Когда бабушка узнала, что меня назвали Таней, она была очень недовольна. Откуда моим совершенно ассимилированным родителям было знать, что в еврейской традиции не называют ребёнка по живому родственнику, только по умершему? Но потом бабушка вспомнила, что она-то совсем не Таня, а записана при рождении как Тойба («голубка» на идише), а в Польше звали ее Теофилия, по-домашнему, Толя. «Толя! - умирала я с хохоту в свои четыре года, когда бабушка мне это рассказала. - Это же мальчиковое имя!» Бабушка хохотала вместе со мной.
Бабушка родилась и выросла в Люблине, в семье Макса Шпиро, врача и инженера-химика, в университете Гейдельберга он получил оба диплома. Она обожала отца и бережно хранила в памяти его образ, истории, с ним связанные, и рассказывала их детям и внукам. А рассказывать она была мастерица - цепкая память, великолепная яркая речь, отличное чувство юмора, умение посмеяться над собой. Эти ее способности унаследовали трое ее детей - все гуманитарии, никому не достались гены деда Самсона, блестящего математика и гениального инженера.
В детстве я постоянно требовала повтора любимых историй.
- Бабушка! Расскажи, как ты Рузю в корыте для свиней искупала!
- У нас во дворе жили свиньи, их разводил наш сосед. И стояло огромное корыто, куда хозяин свиней вываливал для них всякие отбросы: очистки овощей, хлебные корки, остатки супа. Однажды мы собирались в гости, мне было четыре года, а моей сестренке Рузе - два с половиной. Нас нарядно одели: белые плиссированные юбочки, блузки с матросским воротником, по моде, красные сапожки с пуговками. На головах алые банты. Пока родители собирались, нас выпустили во двор. И тут я увидела корыто для свиней. И решила, что перед гостями Рузю надо выкупать. Я ее посадила в корыто - жижи ей было как раз по плечи - и стала размокшей хлебной коркой «намыливать» ей голову. Тут из дома вышла красиво одетая мама - и увидела эту картину! Как она завизжит! В гости мы не пошли, Рузю долго отмывали в горячей воде, а меня поставили в угол.
- Бабушка! А теперь про сто косичек!
- Папа с мамой куда-то уехали на несколько дней, а мы остались дома с нашей служанкой Марьяной. Она должна была отвести нас на детский праздник. Почему-то Марьяна решила, что мы с Рузей недостаточно красивы, и сказала, что сделает из нас настоящих красавиц! Мы обрадовались. Накануне праздника Марьяна вымыла нам головы и заплела мокрые волосы в мелкие косички, сто косичек каждой! А волосы у нас были длинные и густые. На другой день косички высохли, Марьяна их расплела. И - ужас! Волосы у нас над головами встали дыбом! Пришлось срочно снова мыть головы, мы ревели, но на праздник не попали - с мокрой головой нельзя было выходить на улицу зимой.
Волосы у бабушки были замечательные и в старости, предмет ее гордости. Косу толщиной в руку она дважды укладывала на голове серебряной короной. А в гимназии вредные одноклассницы один раз незаметно привязали ее косами к спинке парты, и когда бабушку вызвали к доске, поднялся всеобщий хохот - встала, а идти не может! Учиться бабушка никогда не любила, но гуманитарные предметы, языки давались ей легко, без усилий. «Мои сочинения на уроках литературы всегда читали в классе - я была «примус»!» - говорила она с гордостью. «Примус!» - ржала я, поскольку знала, что это такая керосинка. И бабушка смеялась вместе со мной.
В младших классах женской гимназии Толя и Рузя встречались на большой перемене и спускались на первый этаж в буфет, который держал сторож дядя Федор. Ассортимент был небольшой: булочки, яблоки и горячие сардельки в огромной кастрюле.
- Что желают барышни? - спрашивал дядя Федор. Толя, протягивая деньги, важно отвечала за двоих:
- Как обычно: два яблока, две булочки и две сардельки! - и тут же добавляла умильно:
- Дядя Федор! Только, пожалуйста, яблоки - самые-самые сочные, а сардельки - самые толстые!
Многие уроки в женской гимназии были скучны, и девчонки в бабушкином классе придумали забаву (есть у меня подозрение, что инициатором была как раз бабушка!): почти не разжимая губ, они повторяли фразу: «О чем говорить, когда не о чем говорить!» Те, на кого преподаватель смотрел, замолкали и отвечали ему невинными взглядами, а остальные продолжали зудеть, доводя учителя до нервного срыва. В свое время, бабушкина старшая дочка Мирра изводила своих учителей разными способами: один раз принесла в спичечном коробке тараканов, положила его в стол преподавательницы по немецкому языку, чуть приоткрыв. В середине урока тараканы вырвались на свободу… Да и я в четвертом классе подговорила одноклассников мычать на уроке пения… Гены - сильная штука!
Еще две истории из времен бабушкиной школьной юности. Молодежь тогда увлекалась катанием на коньках. На катке играла музыка, светили разноцветные фонарики. Отдельные виртуозы исполняли сложнейшие прыжки и фигуры, как это описывает Владимир Набоков, но большинство просто ездили парочками по кругу, взявшись за руки.
- На каток надевали специальные короткие пальтишки, в которых удобно ездить. Я была толстухой, а мне хотелось покрасоваться перед одним мальчиком, он мне очень нравился! И я надела длинное элегантное пальто, в котором выглядела стройнее. Зацепила носком конька за край пальто и плюхнулась на лед, как лягушка!..
- А через год случилась похожая история, уже в гимназии. Один раз в году для старших классов мужской и женской гимназии устраивали выходной бал. Никаких бальных платьев не разрешалось - мы приходили в той же коричневой форме, только с белым передником и с белыми бантами в косах. В актовом зале заиграла музыка. Девочки стоят с одной стороны зала, гимназисты с другой. Самые смелые мальчики подходят, приглашают девочку на вальс. А я стою в толпе девчонок, меня не видно. И я решила пройтись по залу, чтобы на меня обратили внимание и пригласили танцевать. Я шла, вскинув голову, стараясь ступать изящно, как балерина. Поскользнулась на натертом паркете - и ляпнулась у всех на глазах! Все захохотали, а я чуть не умерла - так мне было стыдно и обидно!
У бабушки в семье друг с другом разговаривали по-немецки, с прислугой или поставщиками на идише, на улице по-польски, а в гимназии по-русски, поскольку Польша тогда была частью Российской империи. Всеми языками бабушка владела в совершенстве до конца жизни.
Когда меня маленькую родители оставляли на несколько дней у бабушки (это случалось нечасто), моя жизнь превращалась в сплошной разврат. Все правила нашего домашнего уклада исчезали. Я могла валяться в кровати хоть целый день. Мыться меня никто не заставлял - бабушка приносила миску с теплой водой и протирала мне руки и лицо влажным куском ваты, прямо в кровати. Зубы тоже можно было не чистить - ура! Бабушка давала мне ломтики яблока, считая, что это заменяет чистку зубов. Также в кровать мне приносился мой любимый завтрак: куски черного хлеба с маслом, на которых лежал еще теплый омлет, бабушка почему-то называла его «блинчик».
Гулять со мной бабушка ленилась, и я могла хоть весь день смотреть по телевизору все детские передачи.
Вспоминая это безобразие сейчас, я думаю, что всё было правильным - родители должны воспитывать, а бабушка с дедушкой - баловать. Тогда возникает полноценность и многоликость мира.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, я получила от бабушки роскошный подарок - часы! Чудные часики в золотистом корпусе, секундная стрелка заканчивалась крохотным красным треугольником, я могла бесконечно смотреть, как этот треугольничек весело прыгает с цифры на цифру. Часов тогда в классе не было ни у кого, и мои родители долго отговаривали бабушку от этого слишком дорогого подарка, явно не по возрасту. Но бабушка твердо настояла на своем.
И только став взрослой и окунувшись в еврейскую культуру и традиции, я поняла, что для бабушки эта цифра - двенадцать лет - была принципиальной. Бабушка помнила свою «бат-мицву» - когда девочки торжественно отмечают переход в следующую возрастную категорию - «взрослую».
Рузя и Толя Шпиро, Люблин
Толя Шпиро, Люблин
Когда бабушка узнала, что меня назвали Таней, она была очень недовольна. Откуда моим совершенно ассимилированным родителям было знать, что в еврейской традиции не называют ребёнка по живому родственнику, только по умершему? Но потом бабушка вспомнила, что она-то совсем не Таня, а записана при рождении как Тойба («голубка» на идише), а в Польше звали ее Теофилия, по-домашнему, Толя. «Толя! - умирала я с хохоту в свои четыре года, когда бабушка мне это рассказала. - Это же мальчиковое имя!» Бабушка хохотала вместе со мной.
Бабушка родилась и выросла в Люблине, в семье Макса Шпиро, врача и инженера-химика, в университете Гейдельберга он получил оба диплома. Она обожала отца и бережно хранила в памяти его образ, истории, с ним связанные, и рассказывала их детям и внукам. А рассказывать она была мастерица - цепкая память, великолепная яркая речь, отличное чувство юмора, умение посмеяться над собой. Эти ее способности унаследовали трое ее детей - все гуманитарии, никому не достались гены деда Самсона, блестящего математика и гениального инженера.
В детстве я постоянно требовала повтора любимых историй.
- Бабушка! Расскажи, как ты Рузю в корыте для свиней искупала!
- У нас во дворе жили свиньи, их разводил наш сосед. И стояло огромное корыто, куда хозяин свиней вываливал для них всякие отбросы: очистки овощей, хлебные корки, остатки супа. Однажды мы собирались в гости, мне было четыре года, а моей сестренке Рузе - два с половиной. Нас нарядно одели: белые плиссированные юбочки, блузки с матросским воротником, по моде, красные сапожки с пуговками. На головах алые банты. Пока родители собирались, нас выпустили во двор. И тут я увидела корыто для свиней. И решила, что перед гостями Рузю надо выкупать. Я ее посадила в корыто - жижи ей было как раз по плечи - и стала размокшей хлебной коркой «намыливать» ей голову. Тут из дома вышла красиво одетая мама - и увидела эту картину! Как она завизжит! В гости мы не пошли, Рузю долго отмывали в горячей воде, а меня поставили в угол.
- Бабушка! А теперь про сто косичек!
- Папа с мамой куда-то уехали на несколько дней, а мы остались дома с нашей служанкой Марьяной. Она должна была отвести нас на детский праздник. Почему-то Марьяна решила, что мы с Рузей недостаточно красивы, и сказала, что сделает из нас настоящих красавиц! Мы обрадовались. Накануне праздника Марьяна вымыла нам головы и заплела мокрые волосы в мелкие косички, сто косичек каждой! А волосы у нас были длинные и густые. На другой день косички высохли, Марьяна их расплела. И - ужас! Волосы у нас над головами встали дыбом! Пришлось срочно снова мыть головы, мы ревели, но на праздник не попали - с мокрой головой нельзя было выходить на улицу зимой.
Волосы у бабушки были замечательные и в старости, предмет ее гордости. Косу толщиной в руку она дважды укладывала на голове серебряной короной. А в гимназии вредные одноклассницы один раз незаметно привязали ее косами к спинке парты, и когда бабушку вызвали к доске, поднялся всеобщий хохот - встала, а идти не может! Учиться бабушка никогда не любила, но гуманитарные предметы, языки давались ей легко, без усилий. «Мои сочинения на уроках литературы всегда читали в классе - я была «примус»!» - говорила она с гордостью. «Примус!» - ржала я, поскольку знала, что это такая керосинка. И бабушка смеялась вместе со мной.
В младших классах женской гимназии Толя и Рузя встречались на большой перемене и спускались на первый этаж в буфет, который держал сторож дядя Федор. Ассортимент был небольшой: булочки, яблоки и горячие сардельки в огромной кастрюле.
- Что желают барышни? - спрашивал дядя Федор. Толя, протягивая деньги, важно отвечала за двоих:
- Как обычно: два яблока, две булочки и две сардельки! - и тут же добавляла умильно:
- Дядя Федор! Только, пожалуйста, яблоки - самые-самые сочные, а сардельки - самые толстые!
Многие уроки в женской гимназии были скучны, и девчонки в бабушкином классе придумали забаву (есть у меня подозрение, что инициатором была как раз бабушка!): почти не разжимая губ, они повторяли фразу: «О чем говорить, когда не о чем говорить!» Те, на кого преподаватель смотрел, замолкали и отвечали ему невинными взглядами, а остальные продолжали зудеть, доводя учителя до нервного срыва. В свое время, бабушкина старшая дочка Мирра изводила своих учителей разными способами: один раз принесла в спичечном коробке тараканов, положила его в стол преподавательницы по немецкому языку, чуть приоткрыв. В середине урока тараканы вырвались на свободу… Да и я в четвертом классе подговорила одноклассников мычать на уроке пения… Гены - сильная штука!
Еще две истории из времен бабушкиной школьной юности. Молодежь тогда увлекалась катанием на коньках. На катке играла музыка, светили разноцветные фонарики. Отдельные виртуозы исполняли сложнейшие прыжки и фигуры, как это описывает Владимир Набоков, но большинство просто ездили парочками по кругу, взявшись за руки.
- На каток надевали специальные короткие пальтишки, в которых удобно ездить. Я была толстухой, а мне хотелось покрасоваться перед одним мальчиком, он мне очень нравился! И я надела длинное элегантное пальто, в котором выглядела стройнее. Зацепила носком конька за край пальто и плюхнулась на лед, как лягушка!..
- А через год случилась похожая история, уже в гимназии. Один раз в году для старших классов мужской и женской гимназии устраивали выходной бал. Никаких бальных платьев не разрешалось - мы приходили в той же коричневой форме, только с белым передником и с белыми бантами в косах. В актовом зале заиграла музыка. Девочки стоят с одной стороны зала, гимназисты с другой. Самые смелые мальчики подходят, приглашают девочку на вальс. А я стою в толпе девчонок, меня не видно. И я решила пройтись по залу, чтобы на меня обратили внимание и пригласили танцевать. Я шла, вскинув голову, стараясь ступать изящно, как балерина. Поскользнулась на натертом паркете - и ляпнулась у всех на глазах! Все захохотали, а я чуть не умерла - так мне было стыдно и обидно!
У бабушки в семье друг с другом разговаривали по-немецки, с прислугой или поставщиками на идише, на улице по-польски, а в гимназии по-русски, поскольку Польша тогда была частью Российской империи. Всеми языками бабушка владела в совершенстве до конца жизни.
Когда меня маленькую родители оставляли на несколько дней у бабушки (это случалось нечасто), моя жизнь превращалась в сплошной разврат. Все правила нашего домашнего уклада исчезали. Я могла валяться в кровати хоть целый день. Мыться меня никто не заставлял - бабушка приносила миску с теплой водой и протирала мне руки и лицо влажным куском ваты, прямо в кровати. Зубы тоже можно было не чистить - ура! Бабушка давала мне ломтики яблока, считая, что это заменяет чистку зубов. Также в кровать мне приносился мой любимый завтрак: куски черного хлеба с маслом, на которых лежал еще теплый омлет, бабушка почему-то называла его «блинчик».
Гулять со мной бабушка ленилась, и я могла хоть весь день смотреть по телевизору все детские передачи.
Вспоминая это безобразие сейчас, я думаю, что всё было правильным - родители должны воспитывать, а бабушка с дедушкой - баловать. Тогда возникает полноценность и многоликость мира.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, я получила от бабушки роскошный подарок - часы! Чудные часики в золотистом корпусе, секундная стрелка заканчивалась крохотным красным треугольником, я могла бесконечно смотреть, как этот треугольничек весело прыгает с цифры на цифру. Часов тогда в классе не было ни у кого, и мои родители долго отговаривали бабушку от этого слишком дорогого подарка, явно не по возрасту. Но бабушка твердо настояла на своем.
И только став взрослой и окунувшись в еврейскую культуру и традиции, я поняла, что для бабушки эта цифра - двенадцать лет - была принципиальной. Бабушка помнила свою «бат-мицву» - когда девочки торжественно отмечают переход в следующую возрастную категорию - «взрослую».
Рузя и Толя Шпиро, Люблин
Толя Шпиро, Люблин