В больнице.
Хочу поделиться впечатлениями от больницы. Я живу изолировано. Общаюсь с узким кругом любимых друзей, знаю еще кое-что о пользователях интернета, не виртуальный народ вижу редко. Каждое общение с ним это для меня вылазка на неизвестную территорию, на terra incognita путешествие с непредсказуемым концом. Такой вылазкой была больница, и я постаралась ее использовать, как можно лучше. По вечерам публика, в смысле больные, собиралась в холле на удобных диванах, и там велись длинные откровенные разговоры. Больше всего говорили о еде, как в военное время, но несколько иначе. Обменивались рецептами, обсуждали достоинства и недостатки разных продуктов и способы их приготовления, спорили о вкусах. Но, я думаю, это не всегда так бывает, это мне такое досталось, потому что Маша, лидер тусовки, была заядлой кулинаркой. Но меня, кстати, ни один из ее рецептов не заинтересовал, не захотелось даже попробовать.
Вторая тема разговоров - комнатные растения. Какие из них лучше всего держать в доме, как содержать, ухаживать, выращивать и т.п. Третья тема - дачный участок. Что сажать, как возделывать, и пр. Разговоры о кулинарии велись не в спокойном повествовательном тоне, они были драматическими. Лежа в палате, я слышала через дверь разговор в холле. Маша говорила: «Нарезаем все сырое». Тут же раздавались взволнованные восклицания: «Маша, да ты что!?»«Маша, так же ничего не получится!?» «Маша, это невозможно!» Потом решительный и повелительный голос Маши: «А я вам говорю, нарезаем все сырое». Разговоры о комнатных растениях были лирическими. Разговоры о дачном участке - деловые. Обмен опытом. К этому относились серьезно. И пока мои новые знакомые оставались в пределах этих тем, они казались милейшими людьми. Но как только они начинали говорить о политике, об искусстве, а они и об этом говорили, правда, о попсе, или о других общественных вопросах, из них лезло такое, что становилось не по себе. Я жалею, что не взяла с собой диктофона и не могла записать эти разговоры. Мне было бы полезно время от времени их прослушивать, чтобы спуститься с небес в реальную жизнь, понять, где находится народ, с которым надо же найти возможность взаимопонимания и взаимодействия.
Путина ненавидели все мои новые знакомые, они ненавидели также богатых, демократов тоже не жаловали. Ненавидели с каких нутряных почвенных позиций. Но больше всего ненавидели «черных». Больше половины времени было посвящено обсуждению этой темы. Какие плохие эти «черные» и как они для нас опасны. Рассказывали конкретные случаи. Я думаю, если бы Путин разделил с ними эту ненависть, высказался о черных в том же духе, отношение этих людей к нему изменилось бы коренным образом. Этот резерв у Путина еще есть.
Каждая из этих женщин могла оказаться моей соседкой по палате, и тогда пребывание в больнице стало бы для меня очень непростым временем. Но мне невероятно повезло. Моей соседкой по палате оказалась женщина, которая всю жизнь голосует за «Яблоко», также как ее дети, внуки - весь многочисленный семейный клан. Меня она представила своей дочери, как человека из «Яблока». И это еще не все. Некоторые родственники моей соседки по палате, довольно близкие, принадлежали к общине отца Александра Меня, как мои дети, и сейчас ходят в церковь Козьмы и Дамиана в Столешникове переулке, куда ходят и мои ребята, возможно они знакомы. И это еще не все. Моя соседка по палате Л.А. оказалась специалистом по целлюлозно-бумажному производству. Я об этом производстве знала только, что оно очень загрязняет среду, и постоянно идут споры, можно ли или нельзя строить целлюлозно-бумажный комбинат в том или ином месте. Ясно, что нельзя, но все-таки строят, потому что бумага нужна. В этом производстве меня все интересовало, в том числе вредности, можно ли с ними справиться. Л.А. описала мне весь производственный процесс от подачи бревен на технологическую линию и до выпуска бумаги. Сама химик-спиртовик, занималась производством древесного спирта. Как пел Высоцкий: «Но если б водку гнать не из опилок, чего бы нам было с пяти бутылок». Водку там, конечно, не гонят, но рабочие иногда пьют этот спирт. Часто это сходит благополучно, но бывают и отравления, бывает, что на смерть, и смерть страшная. Бывало мы целый вечер говорим о целлюлозно-бумажном производстве, потом, лежа в постели, я пытаюсь представить себе все, о чем Л.А. рассказала, а утром за завтраком говорила, что мне не совсем ясен процесс промывки целлюлозы. Л.А. смеялась, но терпеливо возвращалась к процессу промывки. А вообще производство грандиозное, занимает большие площади, оборудование громоздкое, котлы в три этажа высотой, и на каждом этаже вокруг них кипит работа. В варочных котлах используется серная кислота, отбеливают целлюлозу хлором. В цехе отбеливания работают в противогазах. Представляете себе, какого это - смену пробыть в противогазе. Говорить об этом было увлекательно, и прямо-таки тянуло на это производство, хотя там - ад. Я поняла, что когда человечество полностью перейдет на электронные носители информации, и бумага станет не нужна, Земля вздохнет с облегчением и запышнеет, загустеет и вся покроется прекрасными цветами.
Еще у меня было интересное знакомство. Мой лечащий врач, молодая женщина, назвала свое имя и отчество, и я удивилась. Ее отчество, то есть имя ее отца было обычным мусульманским именем, а её имени я никогда не слышала и ничего подобного не слышала. Оно было скорее индийским, чем мусульманским. Оказалось, что отец моего доктора из Пакистана. Он приехал в Москву учиться в Лумумбе. Это значит, что он принадлежал к просоветски настроенным кругам. Кстати, в Лумумбе учился Навальный, и я всегда считала, что этот университет - кузница кадров для нашей разведки. Моя подруга, которая преподавала в Лумумбе, и ее коллеги были людьми, связанными со спецслужбами, но я не об этом. Отец моего доктора закончил Лумумбу, но за время учебы он влюбился в русскую девушку, женился на ней и остался в Москве. Я филолог-славист, и, если так можно выразиться, то этнолингвистическая ситуация Пакистана для меня - лес темный. И я никогда не встречала человека, который имел бы личное отношение к этому региону. Поэтому я очень обрадовалась моему доктору и вцепилась в нее мертвой хваткой. Собственно, всю интересующую меня информацию я могла найти в Интернете, но пока я не встретила живого человека, связанного с этим регионом, я не знала, что он меня интересует. Доктор рассказала мне, что в Пакистане говорят в основном на двух языках - пушту и урду. Урду - это в сущности хинди, почти без всяких местных отличий, но письменность другая. Поскольку языком урду пользуются мусульмане, то они используют арабскую письменность. Забавно, правда? Язык один, а письменность разная. Пуштунский язык моя доктор знала в детстве. Ее отец заботился об этом. Но она мне мало рассказала об этом языке. Она даже не знала, существует ли на нем литература и какая. Несмотря на скудость сведений, на меня повеяло чем-то далеким, чужим, таинственным и потому привлекательным. Как у Блока «Заплачет сердце по чужой стороне…» или у него же:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
Все это я испытала благодаря моему милому доктору. Прелестная молодая женщина, красивая «с лица необщим выраженьем», умница, уже прекрасный врач, а ведь она только в начале карьеры. У биологов есть выражение «гибридная сила». Верно, она этой силой обладает. Грустно думать, что я ее больше никогда не увижу.
Вторая тема разговоров - комнатные растения. Какие из них лучше всего держать в доме, как содержать, ухаживать, выращивать и т.п. Третья тема - дачный участок. Что сажать, как возделывать, и пр. Разговоры о кулинарии велись не в спокойном повествовательном тоне, они были драматическими. Лежа в палате, я слышала через дверь разговор в холле. Маша говорила: «Нарезаем все сырое». Тут же раздавались взволнованные восклицания: «Маша, да ты что!?»«Маша, так же ничего не получится!?» «Маша, это невозможно!» Потом решительный и повелительный голос Маши: «А я вам говорю, нарезаем все сырое». Разговоры о комнатных растениях были лирическими. Разговоры о дачном участке - деловые. Обмен опытом. К этому относились серьезно. И пока мои новые знакомые оставались в пределах этих тем, они казались милейшими людьми. Но как только они начинали говорить о политике, об искусстве, а они и об этом говорили, правда, о попсе, или о других общественных вопросах, из них лезло такое, что становилось не по себе. Я жалею, что не взяла с собой диктофона и не могла записать эти разговоры. Мне было бы полезно время от времени их прослушивать, чтобы спуститься с небес в реальную жизнь, понять, где находится народ, с которым надо же найти возможность взаимопонимания и взаимодействия.
Путина ненавидели все мои новые знакомые, они ненавидели также богатых, демократов тоже не жаловали. Ненавидели с каких нутряных почвенных позиций. Но больше всего ненавидели «черных». Больше половины времени было посвящено обсуждению этой темы. Какие плохие эти «черные» и как они для нас опасны. Рассказывали конкретные случаи. Я думаю, если бы Путин разделил с ними эту ненависть, высказался о черных в том же духе, отношение этих людей к нему изменилось бы коренным образом. Этот резерв у Путина еще есть.
Каждая из этих женщин могла оказаться моей соседкой по палате, и тогда пребывание в больнице стало бы для меня очень непростым временем. Но мне невероятно повезло. Моей соседкой по палате оказалась женщина, которая всю жизнь голосует за «Яблоко», также как ее дети, внуки - весь многочисленный семейный клан. Меня она представила своей дочери, как человека из «Яблока». И это еще не все. Некоторые родственники моей соседки по палате, довольно близкие, принадлежали к общине отца Александра Меня, как мои дети, и сейчас ходят в церковь Козьмы и Дамиана в Столешникове переулке, куда ходят и мои ребята, возможно они знакомы. И это еще не все. Моя соседка по палате Л.А. оказалась специалистом по целлюлозно-бумажному производству. Я об этом производстве знала только, что оно очень загрязняет среду, и постоянно идут споры, можно ли или нельзя строить целлюлозно-бумажный комбинат в том или ином месте. Ясно, что нельзя, но все-таки строят, потому что бумага нужна. В этом производстве меня все интересовало, в том числе вредности, можно ли с ними справиться. Л.А. описала мне весь производственный процесс от подачи бревен на технологическую линию и до выпуска бумаги. Сама химик-спиртовик, занималась производством древесного спирта. Как пел Высоцкий: «Но если б водку гнать не из опилок, чего бы нам было с пяти бутылок». Водку там, конечно, не гонят, но рабочие иногда пьют этот спирт. Часто это сходит благополучно, но бывают и отравления, бывает, что на смерть, и смерть страшная. Бывало мы целый вечер говорим о целлюлозно-бумажном производстве, потом, лежа в постели, я пытаюсь представить себе все, о чем Л.А. рассказала, а утром за завтраком говорила, что мне не совсем ясен процесс промывки целлюлозы. Л.А. смеялась, но терпеливо возвращалась к процессу промывки. А вообще производство грандиозное, занимает большие площади, оборудование громоздкое, котлы в три этажа высотой, и на каждом этаже вокруг них кипит работа. В варочных котлах используется серная кислота, отбеливают целлюлозу хлором. В цехе отбеливания работают в противогазах. Представляете себе, какого это - смену пробыть в противогазе. Говорить об этом было увлекательно, и прямо-таки тянуло на это производство, хотя там - ад. Я поняла, что когда человечество полностью перейдет на электронные носители информации, и бумага станет не нужна, Земля вздохнет с облегчением и запышнеет, загустеет и вся покроется прекрасными цветами.
Еще у меня было интересное знакомство. Мой лечащий врач, молодая женщина, назвала свое имя и отчество, и я удивилась. Ее отчество, то есть имя ее отца было обычным мусульманским именем, а её имени я никогда не слышала и ничего подобного не слышала. Оно было скорее индийским, чем мусульманским. Оказалось, что отец моего доктора из Пакистана. Он приехал в Москву учиться в Лумумбе. Это значит, что он принадлежал к просоветски настроенным кругам. Кстати, в Лумумбе учился Навальный, и я всегда считала, что этот университет - кузница кадров для нашей разведки. Моя подруга, которая преподавала в Лумумбе, и ее коллеги были людьми, связанными со спецслужбами, но я не об этом. Отец моего доктора закончил Лумумбу, но за время учебы он влюбился в русскую девушку, женился на ней и остался в Москве. Я филолог-славист, и, если так можно выразиться, то этнолингвистическая ситуация Пакистана для меня - лес темный. И я никогда не встречала человека, который имел бы личное отношение к этому региону. Поэтому я очень обрадовалась моему доктору и вцепилась в нее мертвой хваткой. Собственно, всю интересующую меня информацию я могла найти в Интернете, но пока я не встретила живого человека, связанного с этим регионом, я не знала, что он меня интересует. Доктор рассказала мне, что в Пакистане говорят в основном на двух языках - пушту и урду. Урду - это в сущности хинди, почти без всяких местных отличий, но письменность другая. Поскольку языком урду пользуются мусульмане, то они используют арабскую письменность. Забавно, правда? Язык один, а письменность разная. Пуштунский язык моя доктор знала в детстве. Ее отец заботился об этом. Но она мне мало рассказала об этом языке. Она даже не знала, существует ли на нем литература и какая. Несмотря на скудость сведений, на меня повеяло чем-то далеким, чужим, таинственным и потому привлекательным. Как у Блока «Заплачет сердце по чужой стороне…» или у него же:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран -
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
Все это я испытала благодаря моему милому доктору. Прелестная молодая женщина, красивая «с лица необщим выраженьем», умница, уже прекрасный врач, а ведь она только в начале карьеры. У биологов есть выражение «гибридная сила». Верно, она этой силой обладает. Грустно думать, что я ее больше никогда не увижу.