13 июня: жизнь и смерть нищих духом
13 июня 2016 года исполнилось 50 лет математику Григорию Перельману.
пишет maysuryan: "Гражданам России он известен главным образом не тем, что решил одну из научных "проблем тысячелетия" - доказал гипотезу Пуанкаре, но как "человек, не желающий стать миллионером". Когда в 2006 году ему была присуждена медаль Филдса (аналог Нобелевской премии в области математики), он от неё отказался. Он сказал: "Меня не волнуют ни слава, ни деньги... Зачем мне жалкие деньги, когда мне принадлежит Вселенная?". В 2010 году он отказался от Премии тысячелетия размером в 1$ млн, присуждённой ему Математическим институтом Клэя. В 2011 году отказался от звания академика РАН, хотя ему достаточно было сказать "да" в ответ на телефонный звонок или телеграмму, чтобы выборы состоялись. Но он этого делать не стал. Ещё ранее, в 1996 году, он отказался от премии Европейского математического общества...
В итоге математик-отшельник, сторонящийся коллег, журналистов, наград и почестей, приобрёл чрезвычайную популярность в обществе. Появилось даже забавное выражение "нужен он мне, как Грише Перельману миллион"... Надо сказать, что в наше время, когда всё, абсолютно всё принято измерять и взвешивать исключительно в звонкой монете, чудак-математик своими стоическими отказами от миллионов подрывает этот основополагающий общественный принцип.Правящая элита смотрит сквозь пальцы на это странное чудачество только потому, что такой отшельник-бессребренник в российском государстве один. Пока.
А если бы подобных ему людей было много? Множество людей, которых нельзя купить - нечем! - да это же ночной кошмар любого правителя, любого буржуя, не слишком уверенного в себе, своей власти и богатстве. И хорошо ещё, что Перельман так же брезгливо-равнодушен к власти, как к славе и деньгам. А если бы нет?
Вот, во французском государстве двести с лишним лет назад среди политиков сыскался всего-навсего один-единственный Неподкупный (так его и прозвали, чтобы ни с кем невозможно было спутать) - а чем дело кончилось?.. Последствия для всей тогдашней французской элиты оказались катастрофическими... У нас тоже была похожая эпоха власти "неподкупных", о ней можно судить по-всякому, но одно бесспорно - для старой российской элиты она тоже оказалась катастрофической... (Автор имеет ввиду большвиков)
****
13 же июня 2016 г. отошел в мир иной Олег Каравайчук.
ПОСТСКРИПТУМ К УХОДУ МУЗЫКАНТА
Пишет Виктор Ефимов: "Умер Олег Каравайчук, если я скажу что это большой композитор, я ничего не скажу... Большой композитор - это Свиридов, люблю его. Каравайчук же не просто композитор, а явление в мире музыки, в мирах музыки, как например в буддизме есть Дэвы населяющие миры небесных музыкантов, и он словно бы пришел оттуда. Это настоящий музыкант. Думаете их много? Их единицы, для которых музыка такая же стихия как вода. Или как воздух, говоря о птицах, или как Космос говоря о звездах... . Я часто его встречал на Удельной, (видимо после психушки), это было какое то особенное существо, мифическое существо Петербурга. Какое то существо потустороннее, миру этому не принадлежащее. Он словно из сказки Гофмана явился, или из эпохи немецкого романтизма, (из Новалиса), или вообще из каких то других измерений пришел сюда. Вы пишите о ваших ушедших античных богах. А я пишу об уходящих ангелах. От их ухода миру становится больнее."
(Он же: "Каравайчук это такое же интересное явление как Курехин, тот тоже из настоящих музыкантов, тоже очень талантлив...Оба мистичные люди, оба психоделики... Но Каравайчук конечно более чист. Он ни с чем музыку не мешал, ни с какой политикой. Он жил чистой музыкой. Он был экстравагантен, но к скандалам он не стремился, и по моему, вообще избегал славы, или внимания к себе. Его интересовала чистая музыка, и её миры.")
kalakazo пишет: В Александринке о нем Могучий сложил спектакль,
и самое велие в нем удивление,
что Олежек отказался играть пред новорусским бомондом, типо Чубайса,
хотя ему было предложено - нищему и голодному старику -
50 000 зелёными за 20 минут фортепьянного бряцания:
"Да пошли вы, нелюди..."
**
И, заприметив на бережку Олежика Каравайчука,
как и всегда в нахлобученной кепке
поверх бессменно сального паричка,
дон кишотно размахивающего дланями
и нервически подёргивающегося в такт
очередному диссонансу,
всегда стараюсь, по-волчьи крадучись,
присоседиться к его лыцарной поступи
и вслед за ним уже
последавать в сторону обетованных Келломяк.
Не знаю, сколько Олежек
раздолбал за свою жизнь фортепьян,
но чем оно расстроенней,
тем лучше он себя самого и играет.
Его и принимают частенько за сумашедшенькаго,
очевидно, так ему от этого и самому легче бываит.
Да и ведь так проще кокетиться,
чтоб отпугивать,
падких на гениев,
барышень-переростков.
Олежек заспокойно может позвонить в три часа ночи,
именно, когда у меня по ночам
нестерпимо ноет,
точно ожогом пробираемое,
сердце,
и мне кажется,
что, вот-вот, ещё мгновение,
и уже сейчас
я и "уйду" отсюдова уже навсегда.
А Олег Николаич, разочарованно протянув: "А это опять Вы?!",
будет потом ещё два часа играть,
что-то совсем диссонансно-раздолбайское "в трубку".
И как ни странно,
но именно от этих металло-лязгающих позвуков
и моя понуро тянущая боль,
похожая на сердечный ожог,
куда-то внезапу уходит,
и я даже забываю и про немощь,
и про мой уход
в то моё последнее
"навсегда".
Олег ведь и правду -
на фоне питерской культурки
наших уже окончательно последних времён -
гений,
причём и не музЫкой даже своей,
а только одним самим собою.
Пожалуй, он первый,
как и подобает эоловой арфе,
в дупель просвиставшей себя
советскай эпохи,
услышал этот бранчливо взвизгивающий леймотив,
и только спустя долгое время,
стал различать и слышать
его и я сам.
И иногда мы так и идём,
гуськом, в метрах ста друг от дружки -
два городских сумашедших,
оступаясь на кромке чахленьких волнышек,
набирая водицы и песку в стоптаны штиблеты
и нервически ерепенясь и вздрагивая
от скороговорки подскакивающих
и апокалипсно подрыгивающих
речитативов -
оба, вот так, и лязгаим, и лязгаим супостатно ...
**
Уродно звяцание...
Концерт Олега Николаевича Каравайчука в музее Иссака Бродского.
Его привезли из его Келломяк уже к шести вечера.
Всю нощь он промузыцировал,
как всегда из кусков мучительно пытаясь
сложить хоть что то членораздельное,
и как всегда ничего не получалось.
Поутру промаялся пытаясь уснуть,
и было неясно: согласится он играть или нет.
Но к полдню выглянуло солнушко,
и пройдясь по нему
Олежек почирикал с синицами,
поворковал с голубком,
и помычав не без удовольствия
с мычащей только девочкой -
местной комаровской дурочкой,
дал добро на выступление.
Мир обыденных и нормальных
Олега Николаевича никогда не интересовал,
почему за столько десятилетий жизни
в питерских Келломяках - Комарово,
он ни с кем из академиков, пиитов, музыкантов,
и писак так и не сошёлся.
Час он пролежал в полной темноте на музейной кушетке,
преодолевая чувство гадливости
к обступающим его липким городошным флюидам.
Где то там рассаживался уже обилеченный народ,
и снова было неясно: сможет он играть или нет.
Наконец Олежик вышел - никем не замеченный,
всё одно как сморщенный лесовичёк,
за последний год своего уже,
как никак восьмидесятилетия
и ростом вроде поубавившись,
и словно снова превратившись в "мальчика с пальчик" -
вундеркинда сидевшего на коленях Иосифа Виссарионыча,
и того самого в красном галстухе пионера,
лихо в Александровской «Волге - Волге»
бряцающего на фортепьянах.
Сел на стул,
поёрзал чуток,
приноровляясь и тут же пытаясь с него съелозить,
и как всегда нахлобучился поверх
уже паричка и вездесущего берета,
плотной наволочкой - от всегда его раздражающего
верхнего света,
и мира людей - слишком чувственных и животных,
чтоб ему не мешать одним только своим уже присуствием.
Те кто ожидал услыхать салонное музицирование
последнего питерского Идиота и
вкусить очередную порцию нашего городского бренда -
питерского сумашествия,
был возможно несказанно разочарован,
ибо у него снова ничего не получалось.
Олежик как всегда начал с настраивающей его
«песни бесстрастливаго гневу» -
пытаясь пробить стену между собой и своей музЫкой,
чувством крайнего по отношению к самому себе же
отвращения и гадливости:
только так преодолевается «каша в голове»,
и собственной же головою
пробивается банализация бытия и самого гнозиса..
Творчество уже как лет сорок
стало для него мукой и пыткой:
будучи не от мира сего,
и даже неведая имена тех кто нами правил,
он стал этого мира эоловой арфой,
изменив вдруг своим кристально чистым аккордам,
и внешней напевной красивости
(в "Двух капитанах"),
и первым среди советских композиторов
ещё в конце пятидесятых выдавив из себя
пляшуще скачуще лязгающе вихляющийся диссонанс
и став для тогдашней эпохи
с ея псевдооптимистичным настроем и псевдогармонией,
ея диагнозом и ея приговором.
А последние лет двадцать - с начала перестройки -
и живым воплощением
крушения самой классической музыки -
ея ошмётками и разрывами,
судоргами и кажется что последними уже
ея предсмертными трепыханиями.
Двадцать лет он упорливо пытается дотянуться
и стать вровень с тем Олежиком,
каким его знавали по музыке из фильмов Ильи Авербаха -
не иначе то, как Сизифово катание камней в гору,
с какой доносится иногда, точно из пыточной, только его истошной крик.
Он никогда не подлаживался и никогда не умел и
никому не хотел нравиться.
Я всегда завидовал его огнезрачному безумию,
его полной и уже окончательной маргинальности,
умению проживать симулякрственные эпохи,
вовсе их не замечая,
его глубочайшему презрению к миру мирских ценностей,
его роковой и всегдашливой «творческой неудаче»,
какую он снова блестяще и продемонстрировал:
начиная и сознательно идя на обрыв,
куксясь и как всегда ненарошливо капризничая,
приноравливаясь к инструменту,
то становясь перед ним на колени,
то облакачиваясь,
то садясь на него задом,
и всё одно не слыша того самого уродного звяцания...
**
http://kalakazo.livejournal.com/tag/%D0%9E%D0%BB%D0%B5%D0%B3%20%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D0%B9%D1%87%D1%83%D0%BA
**
Сайт: http://www.karavaichuk.com/