The Best of ЦСА : )
Наконец-то у нас начались лекции по "Политической антропологии" Дмитрия Михайловича Бондаренко :) ! Думаю, что в top10 наших преподавателей он точно входит.
"Политическая антропология - одна из немногих научных дисциплин, дата возникно-вения которой определима достаточно четко. Это 1940 год, когда увидела свет книга, сразу же признанная классической, - “Африканские политические системы”. Ее редакторами были известнейшие ученые, лидеры структуралистского направления в британской антропологии тех лет Эдуард Эванс-Причард и Мейер Фортес. В соответствии с общими теоретическими установками структурализма, предметом новой дисциплины изначально виделось изучение политических институтов и их функционирования в обществах различных типов, главным образом, в обществах доиндустриальных. Однако политическая антропология быстро вышла за рамки социоцентричных кон-цепций британского структурализма. Связано это было, в числе прочего, и с проникновением в антропологию идей французской исторической школы “Анналов” и Карла Ясперса, с так называемым “веберовским ренессансом”, - то есть с восприятием антропологией научных позиций, основывавшихся на примате человеческой ментальности над собственно социальным, институциональным в обществе. В рамках самого же структурализма подобный взгляд лег в основу теорий французского ученого Клода Леви-Строса, получивших всемирную известность. Политическая антропология начала бурно развиваться и в рамках иных, неструктуралистских научных течений, в частности, неоэволюционизма. Объектом ее изучения стали и индустриальные, современные общества.
Таким образом, естественно сформировавшийся предмет политической антропологии можно охарактеризовать как взаимоотношения человека, общества и власти в самых различ-ных аспектах.
Тем не менее, двойственность подхода к раскрытию предмета политической антропо-логии в целом сохранилась. И по сей день в рамках одного направления приоритет отдается рассмотрению собственно политических систем и институтов, их становления, эволюции, функционирования, когда человек предстает преимущественно “политическим актером”, занятым в написанной для него, но не им самим пьесе. В рамках же другого направления в политической антропологии на переднем плане - исследование того, как своеобразие человека, его культуры в том или ином обществе не просто отражается в особенностях политической подсистемы последнего, но и формирует ее. Можно сказать, что если в первом случае ученые ставят во главу угла политический аспект, осуществляется “политизация антропологии”, то во втором - антропологический аспект, когда “антропологизируется политология”.
В принципе, оба понимания сущности данной дисциплины имеют право на существование; следование в большей мере тому или иному из них может быть обусловлено конкретными задачами, стоящими перед исследователем. Реально такая двойственность понимания единого предмета научной дисциплины отражает главным образом и прежде всего ее пограничный характер; в данном случае - между политологией и антропологией. Политическая антропология является исторической и культурной политологией, с одной стороны, и разделом антропологии - “человековедения” - (наряду с социальной, экономической, юридической, физической и т.д.), с другой.
Политическая антропология как “антропологизированная политология” изучает чело-века - его сознание, мышление и поведение в контексте властных отношений, в системе по-литических институтов. Но будучи научной дисциплиной в основе своей общественной, социальной, политическая антропология учитывает, что отношения человека с властью реализуются при неизменном опосредовании их обществом. Между человеком и властью стоят различные социальные институты (сословия, классы и т.п.). Власть и возникает в обществе, и воздействует на него. Властные отношения реализуются в обществе, по отношению к обществу, и человек вовлечен в них именно как член общества. Существуя как “общественное животное”, индивид в своем сознании и поведении не может не быть ограничен теми пределами, которые налагает на него историко-культурный опыт и характер социума, частью которого он является. Применительно к сфере отношений власти и властвования, эта аксиома выражается понятием “политическая культура общества”.
Политическая культура - один из разделов культуры общества в целом, ее изучение предполагает рассмотрение отношений в сфере власти и властвования сквозь призму общих культурных традиций данного социума или этноса, одним из порождений которых и являет-ся система его политических институтов. Система эта, однако, функционирует не только в соответствии с общей логикой культуры данного общества, частью которой является культу-ра политическая, но одновременно и в силу реализации собственных закономерностей, спе-цифичных именно для политической подсистемы социума.
В основе действий человека в обществе, в том числе в связи с отношениями власти и властвования, лежит способ его поведения в нем. Человек - не робот, он наделен свободой воли и разумом, а потому способ его поведения, как и конкретные поступки в тех или иных ситуациях, не предзадан. Однако есть объективные детерминанты общей направленности способа поведения человека, непосредственно воздействующие и на характер взаимоотно-шений человека с властью. Помимо собственно социальной, вытекающей из системы обще-ственных отношений, существует и взаимосвязанная с ней ментальная детерминанта способа поведения. Она заключается в воздействии на поведение человека в мире социальной реальности картины мира, существующей в его голове - того, какими он видит Вселенную, место, суть и смысл существования в ней общества, власти и себя самого, в специфике сознания и мышления человека, в его менталитете.
С точки зрения проблемной области политической антропологии, важное значение, помимо триады “человек - общество - власть”, имеют еще две триады: “человек - религия - власть” и “власть - идеология - человек”. Члены этих двух триад расставлены именно в такой последовательности отнюдь не случайно. И религия, и идеология опосредуют отношения человека и власти. Более того, религия неизменно в качестве одной из многих своих общественных функций имеет и идеологическую. Идеология же в современном обществе вполне способна принимать вид “гражданской религии”, подобно демократической в Америке, марксистской в Советском Союзе, фашистской в Италии, национал-социалистической в Германии, идеологии апартхейда (апартеида) в Южной Африке, маоизма в Китае... Но в любом случае между религией и идеологией остаются принципиально важные с точки зрения политической антропологии различия.
Религия воздействует на отношения человека с властью будучи, как правило, общест-венным феноменом в широком и одновременно наиболее точном смысле этого слова - явля-ясь порождением народной среды, проходя в культуре общества путь “снизу вверх”, высту-пая скорее формой восприятия и выработки отношения человека к власти, фактором его воз-действия на власть, чем наоборот. Только воспринятая правящими верхами общества, рели-гия становится инструментом обратного влияния. Так, в частности, произошло с христианством после его утверждения в качестве официальной религии Рима императором Константином. Облечение идеологии в религиозную форму неизменно наблюдается на всем протяжении истории архаических и традиционных (доиндустриальных), а отчасти - и современных обществ.
Но хотя также известны случаи, когда религиозные верования и культы сознательно творились и насаждались властью, “спускалась” ею в народ, обретая характер идеологии (солнцепоклонничество фараона Эхнатона, императорский культ Октавиана Августа, митраизм в поздней Римской империи), идеология в собственном смысле слова, являясь феноменом содержательно более узким, нежели религия, которая лишь включает в себя идеологическую функцию как одну из многих, имеет и иные существенные отличия от нее. Идеология есть сознательное порождение правящих верхов общества - власти - во имя подчинения общественного сознания и манипулирования им в своих целях; убеждения человека в законности и необходимости для его же собственного и всей страны блага именно данных власти и ее носителей. Словом, идеология является средством адаптирования общества к запросам власти путем внушения его членам на уровне массового сознания идей об исключительности места определенных власти и ее носителей в системе Мироздания и их роли в ней. Иногда, как это было, например, с марксизмом, идеология представляет собой детище политических активистов, стремящихся использовать ее для прихода к власти, а в дальнейшем насаждать ради того же самого, что и та власть, на смену которой эти люди желают прийти.
Если религия в силу самой своей сущности неизменно ориентирует человека на дос-тижение благополучия в мире потустороннем, то идеология, опять же естественным образом, вследствие своей природы, - можно сказать, общественной в узком смысле слова (сугубо социально-политической, не духовной) ориентирует человека на мир посюсторонний, на достижение благополучия именно в нем и именно благодаря той самой власти, которая данную идеологию порождает, насаждает и использует в своих утилитарных, всецело “земных” целях. Тогда же, когда посредством той или иной идеологии начинает проповедоваться мысль о возможности достижения общественного идеала - построении идеального общества в этом мире, причем именно и только при данной системе политических отношений и институтов, а люди осознанно или неосознанно начинают воспринимать подобные постулаты как истинные, идеология и превращается в “гражданскую религию”. Она даже обзаводится своим Священным писанием типа гитлеровской “Майн кампф”, обрастает системой собственных культов и ритуалов (например, съезды Коммунистической Партии, первомайские демонстрации и ноябрьские парады в СССР). Но уже в силу своей посюсторонней ориентации религией в подлинном смысле слова “гражданская религия” стать не может, все же оставаясь идеологией.
Проблематика взаимоотношений человека и власти имеет как диахронный, так и син-хронный аспекты. Под первым понимается их историческая (стадиальная) динамика, под вторым - культурологическая (цивилизационная) составляющая этих взаимоотношений. Так в политической антропологии проявляется коренное, фундаментальное внутреннее противо-речие - двигатель антропологической мысли, науки в целом: между универсальным и уни-кальным, общим и особенным в обществах и культурах, между униморфностью культуры человечества и полиморфизмом составляющих ее отдельных культур. Вся история антропо-логии, начавшаяся примерно за семьдесят лет до появления антропологии политической как ее раздела, вплоть до наших дней есть, прежде всего, попытка с различных методологиче-ских позиций если не раскрыть (что означало бы, вероятно, исчерпание теоретического и эвристического потенциала антропологии), то хотя бы приблизиться к научному пониманию сути эмпирически очевидного феномена - наличия в культуре каждого человеческого общества черт, свойственных как только ему, так и имеющих более широкое, вплоть до универсального распространение.
Настоящий раздел учебного пособия построен по принципу сочетания цивилизационного и стадиального взглядов, подходов к социокультурной истории отдельных обществ, их групп и человечества в целом. Таким образом, структура раздела отражает два основных атрибута движения вообще и трансформации человеческой культуры и общества, в частности: исторические пространство и время. Последовательность тем определяется сменой исторических эпох при параллельном рассмотрении проблематики “человек и власть” применительно к различным цивилизациям... Первобытные общества принято делить на те, чье существование обеспечивается в первую очередь присваивающим хозяйством - охотой, собирательством, рыболовством (ран-непервобытные) - и производящим хозяйством, то есть земледелием и скотоводством. При этом следует иметь в виду, что не только аграрные и животноводческие общества способны преодолевать пределы первобытности. Пусть и не выходя за них столь же далеко, в частно-сти, не достигая уровня государства, за рамки первобытности выходит и часть известных археологически, исторически, антропологически обществ охотников, собирателей и рыболо-вов. Это общества, в которых в особенно благоприятных для экономической активности природно-климатических условиях возникла специализация на том или ином виде присваи-вающей хозяйственной деятельности, появился значительный по объему прибавочный про-дукт, а за счет этого существенно повысился уровень их социокультурного и политического развития. Вопреки традиционному взгляду на первобытные общества как на общества всеобще-го социально-экономического и политического равенства, в современной науке все более утверждается предложенное в 80-е годы британским антропологом Джеймсом Вудберном деление их на эгалитарные и неэгалитарные. Критерием эгалитарности или неэгалитарности раннепервобытных обществ является наличие или отсутствие институализации авторитета, то есть формализованной иерархии социальных статусов. Большинство известных науке раннепервобытных обществ (бушмены и хадза в Африке, палийан в Индии и другие) относятся к числу эгалитарных. Пример раннепервобытной неэгалитарности демонстрируют, по сути дела, лишь аборигены Австралии. Но, во-первых, их многочисленные этнические группы до утверждения европейского господства занимали целый материк, разнообразный по своим природно-климатическим условиям. Во-вторых же, что особенно важно, вследствие этого они в течение тысячелетий развивались, не подвергаясь воздействию со стороны более продвинутых в социально-экономическом отношении народов, которые, оттесняя охотников, собирателей, рыболовов в неблагоприятные для человеческой жизнедеятельности экологические ниши, вполне могли тем самым стимулировать нарастание и даже провоцировать появление эгалитаристских тенденций в их обществах. В основе же иерархии социальных статусов и на ее базе - доступа к власти в неэгали-тарных раннепервобытных социумах лежало неравенство в доступе не к экономическим ресурсам, а к передававшемуся в обстановке секретности и таинственности посвящаемым комплексу эзотерических знаний (прежде всего, мифов). Правильное использование этих знаний якобы и давало возможность обеспечивать благополучие всех членов общества. Обладатели эзотерических знаний, люди обычно пожилые, особенно если учесть краткость средней продолжительности жизни первобытных людей, не располагали инструментами принуждения сородичей к следованию их воле. Но они обладали высочайшим авторитетом в глазах сородичей, и именно он заставлял последних поступать в соответствии с их мнени-ем. Деление стадиально одноуровневых раннепервобытных социумов неспециализиро-ванных охотников, собирателей и рыболовов на неэгалитарные и эгалитарные отражает ис-ключительно важный факт: изначальность деления человеческих обществ на организован-ные по иерархическому (“вертикальному”) или же неиерархическому (“горизонтальному”) принципу. Это фундаментальное различие между социумами, в том числе стадиально одно-уровневые проходит на всем протяжении истории человечества вплоть до современных то-талитарных и демократических обществ. Истоки же это явление берет еще в так называемых “деспотических” и “демократических” сообществах приматов. Принцип организации обще-ства - иерархический или неиерархический (вертикальный или горизонтальный) - влияет на абсолютно все его подсистемы, определяет его общий облик, культуру в широком смысле слова. В том числе обусловливает характер и нормы взаимоотношений человека и власти. В основе социальной организации любого первобытного общества лежал принцип родства: все его члены воспринимали друг друга как родственники. Родство это в биологическом смысле могло быть реальным (при линиджной организации) или мифическим, фиктивным (при родовой), но в любом случае в качестве образующего общество начала оно имело прежде всего социальный характер. Основным же социальным институтом первобытного общества являлась община, родовая или же большесемейная. Все отношения в первобытном социуме воспринимались сквозь призму сети родственных связей, в категориях родства. Отношения политические, разумеется. Не являлись исключением. Скажем, глава общины виделся самым старшим родственником, имеющим право воздействовать на младших (не столько в биологическом, сколько в социальном смысле) членов социума. Таким образом, в первобытном обществе родственные связи, родственный принцип организации общества и власти в нем однозначно доминируют над территориальными связями и принципом организации, предполагающими общность людей на основе единства интересов и системы ценностей. Соответственно и власть в первобытном социуме имела более контролирующий, нежели координирующий характер. В условиях доминирования отношений родства “грунтом” картины мира людей, а применительно к политической сфере - общественной идеологией, единой для всех членов общества, естественным образом оказывался культ предков, несмотря на многообразие со-существовавших с ним форм верований (тотемизм, фетишизм и т.д.). Им задавался и преце-дентный характер их мышления: существование чего-то в прошлом оправдывало существо-вание того же самого в настоящем и требовало его сохранения в том же виде и в будущем. То есть общество было ориентировано на циклическое, а не динамическое развитие, на постоянное поддержание status quo - на простое, а не расширенное воспроизводство самого себя как целого и отдельных своих подсистем, включая управленческую. Санкционирование существующих порядков прошлым как абсолютной ценностью в условиях доминирования отношений родства непосредственно воздействовало на взаимо-восприятие и взаимоотношения человека и власти. Особое значение придавалось древности и автохтонности родственной группы. Так, преимущественными правами на управление общиной и на распоряжение ее землями пользовались потомки первопоселенцев, мифами обосновывавшие свои притязания на этот статус. Также считалось, что предки живы, пре-вращаясь в духов, остаются членами общества и обретают еще большую власть, чем имели до смерти. В их части единого общества ныне живущих и предков, как считалось. Воспроиз-водилась социально-политическая организация мира людей. Апелляция к опыту и заветам предков была необходимым условием проведения в жизнь любого решения носителей вла-сти. Да и сама власть, ее институты и носители в сознании человека архаического общества существовала именно для поддержания должных связей между мирами посю- и потусторон-ним, от чего, по его убеждению, в первую очередь и зависело благополучие всех и каждого. В обществе первобытном власть существовала для обеспечения гарантирующего благополу-чие ныне живущих людей расположения к ним духов их предков. Так как члены первобытного общества считали, что от того, сколь успешно они будут поддерживать связи с предками зависит само существование всего Мироздания, их картина мира оказывалась социоцентричной: собственное общество виделось им важнейшим элементом Вселенной. Все не-члены данного социума не были необходимы для поддержания Вселенной в состоянии динамического равновесия, не дающего ей погибнуть вместе со всеми своими обитателями. Достигаемо же такое равновесие исключительно за счет правильного построения отношений с предками людей именно данного общества. Поэтому отношение к сородичам и к чужакам было различным. Строилось оно по одному из ключевых архаического сознания принципов - “мы - они”, где “мы” всегда наделяются всецело положительными характеристиками, а “они” - наоборот отрицательными. Поскольку же первобытное общество есть социум общинный, в сознании людей рав-ный общине, совпадающий с ней, люди не представляли своего существования вне общин-ных связей и отношений, можно сказать, что именно община выступала в их картине мира центром Вселенной. Первобытной общине (родовой и большесемейной) был присущ коллективистский характер. Индивид в ней не был “раздавлен” коллективом, как это зачастую неверно видится и поныне. Напротив, как представитель категории “мы”, он был важен для поддержания вселенского равновесия, будучи потомком определенных предков, с одной стороны, и потенциальным предком собственных детей, с другой. К тому же, человек был в состоянии приумножить основное богатство архаического коллектива - расширить его родственную сеть. Неслучайно главной ценностью индивида общество признавало детей, их наличие означало выполнение общественного долга. Бездетные же люди воспринимались крайне негативно и настороженно. После смерти им отказывали в погребении в соответствии с обычаями общины, ибо их соблюдение означало бы введение покойного в сонм предков. Но, не имея потомков, бездетный человек стать им не мог. Однако хотя индивид и не был “растворен” в первобытном коллективе, свою незаменимость и уникальность он обретал и ощущал лишь в нем, не противопоставляясь коллективу, а напротив, сознавая себя его частью, стремясь внутренне уподобиться ему, а через это - всему Космосу. “Законы” Космоса определяли законы первобытного общества, а уже они, в свою очередь, - место и роль в нем отдельного человека. Только то, что шло во благо коллектива, могло быть хорошо и для индивида. Коллектив же, естественно, осмыслялся в общинно-родственных понятиях и категориях. Приоритет коллектива перед индивидом был мировоззренческим основанием существования родственной общины в качестве всеобъемлющей социокультурной первоосновы бытия первобытного общества. Коллективистский характер общественного и индивидуального сознания, социальной организации, способа производства первобытного общества, разумеется, находил продолжение в сфере отношений власти и властвования. Единовластия в общине не было и быть не могло. Верховным институтом власти поначалу было народное собрание - сход всех полноправных членов общины, как правило, - взрослых мужчин. Затем параллельно и постепенно вытесняя народное собрание начал действовать совет старейшин - глав родов или семей, входивших в состав общины. Этими людьми чаще всего были старейшие мужчины этих коллективов. Самый старший же из них, причем потомок первопоселенцев возглавлял совет. Таким образом, для членства или даже председательства в совете старейшин первобытной общины не были важны ни материальные богатства, ни личные качества, достоинства человека. Значение имело его место в системе родственных отношений и, следовательно, в условиях социоцентризма мировидения, - в Мироздании. Старейшины, как и лидеры-одиночки раннепервобытных неэгалитарных социумов, не располагали аппаратом принуждения рядовых общинников к выполнению принимавшихся ими решений. Но ослушаться их отваживался редкий смельчак: ведь их устами глаголили справедливые, но строгие и взыскательные предки. Именно благодаря наибольшей близости к ним во главе родов, линиджей, семей и общин оказывались старшие по возрасту люди. Считалось, что они в наибольшей степени способны выполнять роль медиаторов - посредников между людьми и духами их предков. Массовое неповиновение власти, игравшей, таким образом, решающую роль в деле поддержания вселенского равновесия, всеобщего благополучия, сохранения самой жизни, было и вовсе немыслимо. Власть в первобытном обществе также оказывалась освященной всепроникающими в первобытном обществе принципами, моралью, “философией” родства, предполагающими подчинение младших старшим. Взаимодействие и “взаимопонимание” власти и народа, от которого она в первобыт-ном (да и в постпервобытном негосударственном) обществе еще не отделилась, не отгороди-лась бюрократической машиной государства с его сословно-классовой социальной системой, облегчалось существованием в нем “ментального континуитета” - принципиальной схожести мировидения всех членов данного социума независимо от их статуса в нем. В сфере властных отношений ментальный континуитет проявлялся в идеологическом единстве гомогенного в социокультурном отношении общества на базе культа предков. Связано это было и с “условным равенством”, торжествовавшим в первобытном со-циуме. Неверно понимание последнего как общества всеобщего равенства и равноправия в каждый момент его существования. Этого не могло быть хотя бы в силу естественных различий между людьми - по возрасту и полу; различий, базовых для социального структурирования первобытного социума. В действительности, в каждый отдельный момент времени в нем сосуществовали люди с различными статусами. Но суть в том, что эти статусы не были закреплены за ними навечно. Если человек (по крайней мере, мужчина) неизменно вел себя соответственно общественным нормам, он поднимался в течение жизни все выше и выше по статусной лестнице. Ведь общественное положение в первобытном социуме напрямую увязывалось с подвижным критерием возраста. Мышление всех членов первобытного общества функционировало по выявленным впервые Клодом Леви-Стросом принципам циклической “архаической диалектики” и “би-нарных оппозиций”. Особое же значение для политической подсистемы социума имел мен-тальный феномен, обозначенный Зигмундом Фрейдом как “вера во всемогущество мысли”. С ним были напрямую связаны способ поведения людей во властной сфере и формы реализации отношений властвования. Суть его - в убежденности в двусторонности связей людей с миром сверхъестественного, в способности влиять на его отношение к себе и, таким образом, в вере в возможность достижения практического результата посредством иррацио-нальных действий - отправления ритуалов, обрядов, соблюдения табу и т.п. Условием такой веры был взгляд на мир как на единое целое, состоящее из двух взаимозависимых и взаимопроникающих частей - обиталищ людей и духов их предков. Ментальной предпосылкой же существования веры во всемогущество мысли являлась подмена архаическим мышлением причинно-следственных связей между явлениями или объектами их внешним подобием. Например, целясь копьем в изображение кенгуру, австралийский охотник был уверен, что только если он попадет в нарисованное животное, он точно так же не промахнется и на настоящей охоте. Ритуальные формы поведения были неотъемлемым, чрезвычайно важным аспектом деятельности и носителей власти, едва ли не основным каналом реализации их функций и полномочий. В связи с иррациональными аспектами сознания первобытного человека особое пре-ломление получили в обществе личные качества претендента на власть. Он должен был об-ладать харизмой - способностью одним своим видом внушать людям не нуждающуюся в рациональных доказательствах веру в обладание им необычными, большими, чем у простого человека способностями, которые позволили бы ему руководить жизнью общества лучше, чем кому-либо другому. В некоторых позднепервобытных обществах, в частности, в Меланезии вся политическая система держалась на данном факторе - обладание харизмой стало основополагающим условием обретения человеком власти, вне особой связи с принципами родства, заложенными в социальной организации, и связанной с этим коллективности управления “нормальным” первобытным обществом. В науке подобные лидеры, чья власть основана на их харизме, а не на традиционных общественных нормах ее обретения, получили (благодаря Маршаллу Салинзу) наименование “бигменов” - “больших людей”. Причем так или иначе, наличие харизмы оказывается желательным для правителей в любом обществе любой эпохи, поскольку иррациональные пласты человеческого сознания неустранимы, а следовательно, они неизменно находят преломление и в восприятии людьми власти и ее носителей. Разумеется, мышление первобытного человека имело и рациональное начало. Всецело иррациональным (мифологическим) мышление вообще быть не может, ибо в этом случае все действия его носителей, в том числе в сфере управления обществом, свелись бы исключительно к ритуальным, и люди просто не могли бы существовать в действительном мире. Жизнь же их в первобытном социуме являла собой неразрывное единство ритуальных и профанных поведенческих актов, причем и те, и другие преследовали одни и те же прагматические, “земные” цели. В частности, главы родов, линиджей, семей, члены совета старейшин сочетали вы-полнение ритуальных (сакральных) и профанных обязанностей по управлению коллективом. Относится это и к главе общины, исследователями раннеземледельческих обществ нередко именуемому “хозяином земли”. Такое обозначение, впрочем, неточно: хозяином земли - главного богатства земледельческого коллектива - глава общины не был. Им, как и хозяевами вообще всего, в мире сущего считались предки, а существование института частной собственности оказывалось при такой картине мира попросту невозможным. Глава общины же был ее верховным блюстителем и распорядителем от их имени. Сказанное о “хозяевах земли” в равной мере справедливо и в отношении так называемых “хозяев скота” в обществах ранних скотоводов. Но в связи с тем, что главной задачей власти виделось поддержание правильных взаимоотношений между мирами духов и людей как главного условия благополучия и даже самого существования последних, именно ритуально-культовая деятельность носителей власти считалась наиболее важной, реально способствуя идеологическому и политическому сплочению первобытного коллектива. " Д.М. Бондаренко