Как я влипла по самые уши, но считала, что все нормально (Окончание)

[tanja_tank]

Окончание истории из предыдущего поста.

(Картина - Висенте Редондо.)

И на кого же ты у нас похож?

Прогулки - моё спасение. После монотонной ходьбы я возвращаюсь немного успокоенная, и малыш в коляске отлично спит. Настолько крепко, что даже не всегда просыпается, когда мы возвращаемся. Хорошо, если в квартире никого нет - тогда я могу поесть или даже полежать. Но такое бывает нечасто.

Мама сразу кидается с тряпкой к колесам: "Так, бери его. Мне надо вытереть, а то вы мне по всей квартире разнесете. А кому потом мыть! Мне!" Или: "Так, буди его - пора кормить". Г. слушает музыку через колонки. Он говорит, что детям полезно слушать музыку с младенчества. Я говорю: "сделай потише - он спит". Г. говорит, что дети в этом возрасте должны спать крепко и долго. Малыш не знает, что он это должен, и делает всё по-своему - быстро просыпается.

Иногда мы выходим гулять вместе с Г., иногда он ходит с коляской один. Тогда я успеваю что-то сделать по хозяйству: выстирать пелёнки (мы уже знаем, что существуют памперсы, но экономим) или сбегать в магазин и что-то сварить. Вообще, на первых порах стирку и готовку-уборку охотно взяла на себя мама. Но при всей очевидной пользе, у этого есть один тяжёлый побочный эффект: видимо, теперь она считает, что мы в её полном подчинении. Ну, во всяком случае, - я. Г.-то умеет проигнорировать все, что ему не хочется делать. Если она налетает на него "так, сходи за картошкой!", он чаще всего делает вид, что не слышал. Но, если она ему особенно досадила, может и рыкнуть и даже, как мы наблюдали, вытолкать за дверь.

Она его побаивается. Со мной можно не церемониться, и, если Г. отсутствует, она день-деньской снует у нас в комнате, заходя без стука: "так, мне надо постирать! так, мне надо развесить! так, мне надо погладить! Так, клади его - иди ешь! Так, дай подержу!". Несмотря на восклицательные знаки, все это говорится тихо-глухо, и не очень понятно, что и как можно на это возразить - это же помощь. К тому же, они оба оказались на редкость чадолюбивые. Я даже не ожидала. Обычно скупые на эмоции и молчаливые, они охотно берут малыша на руки и чудесно преображаются: начинают улыбаться и говорить всякое разное трогательное. “И на кого же ты у нас похож, а?”


Двигать собой

Г. в основном никуда не ходит - только иногда "за картошкой" или покатать коляску. Похоже, в отличие от меня, это занятие ему не очень по душе: я могу ходить часами, а он через час уже хочет возвращаться. Тогда я его сменяю. Гулять вместе со мной он вообще не любит. Однажды он говорит мне, чтобы я погуляла подольше, так как он хочет сделать что-то хозяйственное. Я очень удивлена: за два года совместной жизни такая инициатива исходит от него впервые. Я даже не спрашиваю, что именно, и ухожу на прогулку заинтригованная.

Когда мы возвращаемся часа через три, нас ждёт комната, где вся мебель сдвинута с мест и стоит так, что не пройти, содержимое шкафа свалено на диван, на котором, кстати, ещё лежат неубранные с утра спальные принадлежности. А сидит в кресле, что-то жуёт и читает книгу. Из колонок доносится "Metallica".

Я молча стою в дверном проёме с младенцем на руках. Г. говорит:

- Я хотел сделать перестановку. Но шкаф весь забит барахлом - не сдвинуть. Ты сейчас быстро корми ребёнка, потом мать его подержит, а ты мне поможешь. В четыре руки это будет быстрее.

Я успеваю покормить ребенка ещё не один раз - в течении следующих нескольких часов мы что-то куда-то двигаем в четыре руки, в результате чего диван и шкаф меняются местами. И потом я, уже одна, под покровом ночи раскладываю вещи по местам. Г. с мамой в четыре руки держат ребёнка и на два голоса напоминают мне, что ребёнку пора спать.
Мне хочется спать, но некуда лечь. Мы укладываемся спать в полуприбранной комнате.

После перестановки путь от нашего дивана к детской кроватке стал намного длиннее - почти через всю комнату. Малыш просыпается каждые полтора часа и каждые полтора часа я совершаю забег от двери к окну. Когда я беру его на руки, он даже не ест, а почти сразу задремывает. Иногда мне удаётся переложить его в кроватку, иногда он просыпается сразу же, иногда я успеваю вернуться на свое место и даже лечь, и даже задремать, но вскоре все повторяется вновь.

Он не очень одобряет соску, но иногда получается уговорить и тем самым немного удлинить время  сна. Он часто её выплевывает, и часто делает это так, что впотьмах она теряется. Он хнычет. Я опять встаю. Он выплюнул соску, я не могу её найти и чувствую, что у меня нет сил снова с ним сидеть и убаюкивать, у меня шумит в ушах и темно в глазах, я все ещё надеюсь найти соску и шарю  по кроватке, приговаривая: “где же соска, ммм? Куда ты её дел!“. У меня дрожат ноги, а из глаз текут слёзы: я понимаю, что мне опять не лечь, что надо снова давать ему грудь и сидеть с ним на стуле, пока он не уснёт, а потом сгружать его в кроватку, с величайшими предосторожностями, потом красться мышью по скрипучему паркету через всю захламленную комнату и укладываться на скрипучий же диван, и в лучшем случае мне все это удастся, и тогда я посплю ещё часа полтора, но потом все повторится снова. И снова, и снова. И ещё много-много таких ночей впереди. Я больше не могу. И я шепчу в отчаянии: "Где соска? Где соска, я тебя спрашиваю?!".

- Он не ответит! -Г. хватает меня за плечо и отталкивает так, что я чуть не падаю. - Как ты смеешь орать на ребёнка!?! Ты зачем его рожала - чтоб орать?! Нечего было рожать, раз не можешь справиться. Иди, ложись, если тебе только и надо, что спать.

Он вынимает малыша из кроватки, как-то спелёнывает в одеяло и принимается ходить по комнате взад-вперёд, тряся его на руках. Тот перестаёт хныкать и начинает плакать, Г. начинает ходить быстрее и трясти сильнее. Я говорю: "нельзя так трясти!“. "Иди и спи, я сказал. Ты ж устала? Вот и отдыхай!". Малыш перестаёт плакать и начинает орать. Г. трясёт его на руках. Я говорю: "Отдай, я сама". "Спи! Тебе же надо отдыхать!". Дверь распахивается, и к нам влетает мама с перебинтованной головой и шипением: "Фашистка!“. Она отбирает ребёнка у Г. и тоже начинает его "укачивать". Это не помогает. Г. забирает подушку и покрывало и уходит на диван в комнате мамы. Я забираю ребёнка у мамы со словами "уйди добром!". Она уходит следом за Г., приговаривая "Фашистка!". Я ложусь на освободившееся место и укладываю с собой малыша, он прижимается ко мне бочком, и вскоре мы засыпаем в обнимку.

Видимо, мы проспали необычно долго, потому что я просыпаюсь оттого, что в комнату врывается мама и говорит в полный голос: "я же говорила, она его раздавит!!" Я сажусь в кровати, малыш начинает морщиться и кряхтеть. В окно вовсю шпарит солнце. Это значит, что уже часов 11 - небывалый случай! Обычно в 7 мы уже на ногах. Прокряхтевшись, малыш начинает хныкать. Мама продолжает вещать про "раздавила", Г. не появляется. Мне надо выползти из кровати и покормить малыша. Она мне мешает. Я встаю и как есть, в трусах и в майке, подхожу к ней, беру за плечи, - она очень невысокая, - разворачиваю лицом к двери и со словами "всё, идите уже" выталкиваю её в коридор. Потом оглядываюсь по сторонам и думаю, что если она сейчас вернётся, то запущу в неё цветочным горшком. Она не возвращается. Я слышу возгласы "Фашистка" и “Че творится-то". А также угрозы вызвать милицию и "скорую помощь". Я ложусь обратно и начинаю кормить ребёнка, он перестаёт плакать, и мы лежим дальше. В следующий раз я просыпаюсь, когда по комнате ходит Г. Он куда-то собирается. Я ни о чем не спрашиваю. Голоса в коридоре. Голос Г. говорит: "Не знаю!". Хлопает входная дверь. Я вздыхаю с облегчением и переворачиваюсь на другой бок.

Малыш посапывает. Не могу поверить, что мы до сих пор не встали. Ну, сейчас уже встанем и пойдём гулять. Там на улице есть ларёк, в котором можно купить кефир, ватрушку и глазированный сырок. И ещё я знаю один магазин, где нет ступеней, - туда можно въехать с коляской и тоже что-нибудь прикупить про запас. Я смотрю на малыша - он лежит спокойно.
 Надо только как-то изловчиться и сходить умыться, чтобы мама  не пробралась в комнату в моё отсутствие и не наделала там шороху. Рискнем! Когда я возвращаюсь с начищенными зубами, мама уже держит его на руках.  Я выспалась, на удивление неплохо себя чувствую, и мои начищенные зубы очень кстати - я выхожу на тропу войны:

- Не смейте входить к нам без разрешения. И не прикасайтесь к моему ребёнку.
- Так! Тихо. Иди ешь.
- Так. Сами - тихо! Положите ребёнка и идите вон.

Я готова грубить старшим и дальше, но к моему удивлению, она идет.  Я слышу звук тонометра "пшик-пшик", затем телефонного диска - "брррр-бр", и слова "Алё, скорая?". Я знаю, что скорая редко приезжает скоро, поэтому спокойно собираю малыша, одеваюсь сама и вываливаюсь с коляской на лестницу. Лифт занят. Он останавливается на нашем этаже. Из него выходит бригада "скорой". Они помогают мне затолкать коляску в лифт, я говорю им "спасибо" и ухожу гулять до вечера - погода позволяет.

Если б вы знали, как мне надоел скандал

Когда мы возвращаемся, нагулявшись, Г. все ещё нет, мама как всегда на месте. И как всегда устремляется к нам навстречу с тряпкой - вытирать колеса. Малыш ещё подремывает.

- Так! Бери его - мне надо вытереть.
- Так - не трогайте ничего.
-. ..ты посмотри каку холеру! Целый день ребёнка не кормила - иди корми.
- Идите … телевизор смотреть.
- Да ты, оказывается, скандалистка! Фашистка и скандалистка. Ребёнка мучает и меня  сжить хочет. Ну теперь понятно всё.

К счастью для меня, это открытие оказывается для нее настолько важным, что она, бросив тряпку, идёт к телефону и звонит кому-то, чтобы срочно поделиться. И проводит за телефоном около часа. За это время можно многое успеть.

Я закрываюсь в комнате в обществе малыша, и мы как-то неспешно проводим время. Но рано я расслабилась. В конце концов дверь открывается и в комнату деловито входит мама с тазом подмышкой:

- Так, мне надо снять, - это она про пелёнки, которые сохнут на балконе.

Пока нас не было, она их прополоскала и развесила, теперь они подсохли до кондиции, необходимой для глажки - то есть, слегка влажные и ни в коем случае не пересохшие. Поэтому их нужно снять именно сейчас и ни минутой позже. Она их гладит чугунным утюгом, разогретым на газовой плите, потому что "вы мне света нажжёте, а я потом - плати". Shit happens, да.

- Не входите сюда без стука. Пелёнки я сама сниму.
- Ты гляди-ка! Сама она снимет! Пересохнут - как я их гладить буду!
- Вы не будете их гладить. И больше не утруждайтесь.
- "Не утруждайтесь" ей, а! За свет кто платить будет, ты?
- Я.
- Да знаю я, как вы платите! Мне квартиру опечатают! Точно, выселить меня хотят!

Она выходит из комнаты, и уже на кухне продолжает жаловаться кому-то невидимому: "Ты погляди, кака холера! Скандалистка и есть! Детдомовка, вот кто! Да уж, да уж…“.

Надо, надо было соглашаться на дверной замок в нашу комнату! Может, ещё не поздно? Но, наверное, поздно, потому что Г. ушёл в неизвестном направлении и не думает возвращаться, а когда вернётся, скорее всего, придётся уходить мне, так как наша семья представляется мне полностью распавшейся. Но я не могу взять и уйти, я считаю, что нужно его дождаться, поговорить и уж только потом.

Г. приходит на следующий день. Мама сразу выскакивает ему навстречу с заявлением "твоя жена скандалистка! Мучает ребёнка! Меня выселить хочет!“ то есть раньше она жаловалась ему тихо, а теперь громко. Но он говорит: “вы достали меня". Со мной же ведёт себя так, словно ничего не случилось. Может, по их меркам, и в самом деле, это штатная ситуация? Как по мне, если двое в ночи налетают на одного - уже ЧП. Предположим, мне удалось отмахаться, и даже мама, как-будто, притихла, но - нешто это жизнь?

Как у него получается держаться так, что я не знаю, в какой момент можно начать с ним хоть какой-то разговор, да и просто обратиться с чем-то - всегда не вовремя и неудобно? И всегда есть риск, что он просто не повернет головы. Но я сажусь на кривую козу и подъезжаю:

- Как ты считаешь, сколько мы ещё сможем так жить?
- Как - так?
- Я не могу без конца сдерживать твою маму - она так и будет у нас хозяйничать и врываться без стука, если ты ей это не запретишь. Может, тебе здесь и удобно, но я так больше не могу. Объясни ей, наконец, что ты взрослый семейный человек, уже со своим ребёнком, и что я твоя жена, а не её подчиненная. Чтобы она не брала наши вещи без спросу и стучалась, входя. И никогда не делала этого по ночам. Ну и сам у неё в комнате не квартируйся. И ребёнка чтоб у меня не выхватывала.
- А мне тоже тяжело! И она мне тоже без конца на тебя жалуется. Я только и делаю, что вас… нивелирую.
- "Нивелируешь"? Ты - нас? Я едва ли не первый раз тебя о чем-то таком прошу!
- Ой, да ты вечно недовольная ходишь! Я не собираюсь разнимать ваши бабские склоки. Вам надо - вы и договаривайтесь. Ну и что, что она вещи берет, - это помощь, между прочим. Так бы тебе пришлось ещё и пелёнки полоскать, а ты вон говоришь, стоять не можешь. И вообще-то я тоже по ночам спать хочу - а тут мало того, что ребёнок, так теперь ещё и ты орёшь. Если б я знал, что ты будешь так обращаться с ребёнком, не позволил бы тебе его вообще рожать. Я думал, ну ладно, - есть у тебя там свои зажимы, не можешь нормально себя вести с мужчинами и все время меня опускаешь. Но уж с ребёнком-то должна быть нормальной матерью, раз уж ты его так хотела. Так ты и с ребёнком нормально не можешь! Ты думала, что, игрушку себе родила? А он живой! Он есть хочет и пелёнки пачкает. И все нормальные женщины с этим как-то справляются, и при этом ещё мужей не забывают, и дом ведут, и ещё старших воспитывают. А ты орёшь из-за соски среди ночи на весь дом! Я не удивлюсь, если ты его бьёшь, пока я не вижу.

У меня давно глаза на мокром месте, но от последних слов остатки моих сил собираются в маленький огненный шарик, и я метаю его в последнем отчаянии:

- Что ты несёшь?!
- Сама - несёшь! Некоторые мамаши своих детей в мусоропровод бросают, будто не знаешь.
- Вы больные все, что ли?!
- А ты, что ли, здоровая - на ребёнка орёшь…

Этот разговор, как болото - чем больше борешься, тем сильнее засасывает. Надо просто затихнуть, лечь плашмя и попытаться потихоньку ползти, не делая резких движений.
Кроме того, малыш, задремал у меня на руках, почмокивая, несмотря на этот безумный разговор. Я просто отворачиваюсь и молча стою с ним, глядя в окно. Однако, мне ещё не все сказано:

- Он у тебя по ночам вечно просыпается, потому что у тебя молока мало, а ты ему смесь давать не хочешь. Если бы ты своим здоровьем занималась, как я тебе говорил, то у тебя бы на все сил хватило. Ты ж меня не слушала! А потом по больницам валялась, а сейчас с ребёнком не можешь справиться. Все тебе говорили, что не время рожать - ни здоровья, ни денег. Но ты ж вечно упрешься - хоть кол на голове теши. Теперь тебе ещё и не так помогают и не то говорят. Тебе говорят, как надо, и советуют, как лучше. Не хочешь слушать - делай всё сама. Посмотрим, сколько ты протянешь.

У каждого дома есть окна вверх

Это, кстати, - мысль! Я тоже к этому склоняюсь, хоть и понимаю, что мне прибавится физических хлопот: ручная стирка, уборка и готовка. Посмотрим, сколько я протяну, но, может, хоть в это время никто не будет открывать с ноги дверь в комнату, где мы спим, потому что "надо снять". Но сейчас я так устала, что слезы текут сами собой. Малыш спит у меня на руках, нельзя его разбудить, я продолжаю стоять, прислонившись к балконной двери, и только хлюпаю носом. Отступать некуда - ползем дальше.
-Я тебе все это говорю не для того, чтобы ты обижалась, а чтобы ты работала над собой. А ты то ходишь, как тень, шатаешься, то пятками топаешь, то плачешь, а теперь ещё и кричишь. Да, у меня высокие требования к людям, особенно к тем, кто со мной. Раз ты моя жена и мать моих детей, то должна быть здоровой, красивой, веселой и нежной..

Заканчивается лето и Г. говорит, что он выходит учиться, и ещё его знакомые приглашают его работать в их бригаде. Звучит неплохо. В том числе и потому, что он будет иногда отсутствовать.

А с пеленками я приспособилась: собираю их в течение дня в секретный мешок, чтобы не попадался на глаза маме, а вечером, когда малыш первый раз засыпает на часок, быстренько стираю их все разом в ванне и развешиваю на балконе, к утру они подсыхают, и я быстренько складываю их стопкой в шкаф безо всякой глажки.
Также я приспособилась ходить с коляской на рынок - там нет ступенек и почти все можно купить. С готовкой сложнее - целыми днями на кухне вращается мама. Но все-таки по вечерам её обычно там нет, поэтому, пока я стираю пелёнки, где-то между 22 и 23 ноль-ноль, на плите что-нибудь варится. Например, можно положить целую курицу - и тогда будет и первое и второе, остаётся только сварить рису или вермишели, а в бульон засыпать польских мороженных овощей. И по деньгам получается нормально.

А пол помыть можно как раз после прогулки, пока малыш досыпает: я стелю на пол тряпку прямо в комнате, сразу закатываю коляску туда и закрываю дверь. Теперь надо мигом набрать воды, схватить швабру и успеть оказаться у двери раньше мамы, чтобы, перегородив шваброй дверной проем, сказать: "Спасибо, я сама". И стоять, как флюгер, пока она выскажется про холеру. Когда же она, наконец, отступает к себе в комнату, в одно движение вытереть пол в прихожей, а потом - сразу скрыться за комнатной дверью, и подпереть её стулом, потому что мама может пуститься в погоню со словами: "каку холеру грязной тряпкой паркет тереть!". Тогда стул заскрежещет ножками по паркету, и помимо его собственного психологического эффекта можно добавить: "Так! Тихо! Паркет испортите!". Это, кстати, действует, почти безотказно. Короче - жить можно. И даже нескушно. И ко всему можно приспособиться, да.

Сейчас, когда я пишу эти слова, у меня за плечами много чего похлеще, и то мне плохо. Но у меня тогдашней - совсем другая система координат. Я думаю, что худой мир - лучше доброй войны. И подписываю мирный договор.

Худой мир

В рамках этого договора мы живём примерно так.

Вечером, пока малыш спит в районе 23:00, я бегу на кухню и быстренько ставлю что-то готовиться на завтра, пока оно там кипит, я бегу в ванную и стираю в тазу все, накопившееся за день, и потихоньку пробираюсь на балкон, чтобы это развесить. Г. в это время тоже любит вздремнуть, но чаще сидит за чтением в наушниках. Если я издаю какой-то нежелательный звук, он шипит на меня и делает разные знаки в сторону малыша - мол, тихо ты, ребёнка разбудишь. Потом я крадусь обратно на кухню - доваривать и мыть посуду. Потом малыш просыпается в первый раз, я его кормлю-переодеваю и опять укладываю в кроватку.  Теперь я бегу умываться и в душ, если осталось немного топлива, потом спешу улечься сама. Г. уже либо начитался, либо подремал и меня поджидает. Но иногда мне удаётся уснуть сразу, как легла. Потом опять просыпается малыш. Но я отвоевала себе право укладывать его к себе под бок, поэтому пару-тройку часов до утра мы спим вместе. Он окончательно просыпается в шесть. Мы опять совершаем весь необходимый моцион, но теперь он уснёт нескоро, и надо как-то его развлекать в квартире, где все спят. И надо успеть что-то съесть, пока он не кричит.

На кухне 4 кв м стоят два холодильника, стол и две табуретки. Там невозможно разместить что-либо, где можно положить малыша. Я приспособилась держать его одной рукой, а второй набирать воду, поджигать газ, засыпать хлопья в кастрюлю и наливать кипяток из чайника. Каша у меня то и дело "убегает". Малышу нравится висеть у меня на руке и глазеть в окно. Он радуется и громко агукает. Иногда - чересчур громко. Тогда на кухню выходит мама. Если она замечает "убежавшую" кашу, то выключает всё, зажженное одной моей рукой, отставляет кастрюлю с чайником и принимается с шипением мыть плиту, приговаривая: "Пригорит - кому потом оттирать? Мне!". И оттирает превентивно. Недоваренная каша слипается в ком, вода остывает, не закипев. Когда плита вновь заблестела, можно снова ставить все на огонь. Я ничего не говорю - у меня на руках малыш, и он радуется, глядя в окно. Мне нужно, чтобы это продлилось подольше, и ссориться спозаранку я тоже не хочу.

Г. работает не каждый день, но если, то, когда он уходит, я могу ещё поспать с малышом под боком. Если же нет - мы выходим на первую прогулку, часов в 10 и бродим час-полтора. Потом поднимаемся обратно, едим и выходим на вторую прогулку, подольше. За этой прогулкой я успеваю сходить в парк, а на обратном пути - на рынок. После неё, пока малыш досыпает, надо вымыть пол в прихожей и комнате. Если Г. нет, то мне это удаётся, и даже иногда получается что-нибудь съесть из приготовленного с вечера. Если он дома, то пол уже не помыть, с остальным - как повезёт. Бывает, что если малыш спит крепко, то Г. хочет воспользоваться этим по-своему.

Что до меня, то из всех естественных потребностей у меня осталось только желание спать. Даже есть мне хочется как-то не так - просто знаю, что надо, чтобы было, чем кормить малыша, и просто не валиться с ног, а аппетита нет. Я даже начинаю думать, что еда для космонавтов - без вкуса и трудозатрат - не такая уж и странная идея, мне бы сейчас подошла. Всё остальное - он все время говорит, что у него, мужчины, есть свои потребности и его нельзя в них ущемлять и удовлетворять их как можно быстрее. Но мне от этого - только минус сон/еда/отдых. Г. говорит, что женскому организму это тоже польза, так как он наполняется мужской жизненной силой. Ну, не знаю. Что-то не чувствую я притока сил, а вот отток - да. Он говорит "это все твои зажимы".

Когда малыш опять просыпается, Г. может какое-то время с ним поиграть, поносить на руках, поболтать всякую забавную чепуху. “И на кого же ты у нас похож, а?” Это, не скрою, очень трогательно. Кроме того, у меня на какое-то время освобождаются руки и я могу поделать ими что-нибудь общественно-полезное. Например, постирать то, что я обычно стираю на ночь глядя, и лечь пораньше. И, если повезёт, уснуть, безо всякого притока мужских жизненных сил.

А потом все повторяется по кругу: встала-покормила, встала-покормила, встала-покормила, погуляла, помыла, покормила, постирала, развесила, сварила, легла, встала, покормила, погуляла, легла, встала, сварила, покормила, упала, отжалась, встала, покормила, сходила на рынок, сварила, постирала, развесила, легла, походила, встала, покормила…. Месяц за месяцем.

Мама Г. отправляется в далекие края навестить родню - это очень хорошая новость. Мы продолжаем жить уединенно и молчаливо. Однажды утром я нахожу на кухонном столе салфетку, на которой написано тупым карандашом: “я уехал на заработки. Вернусь через месяц”. И это, между прочим, тоже очень хорошая новость. У меня есть целый месяц, чтобы жить, ни на кого не оглядываясь. Но вдруг заболевает малыш. Я ещё неопытная мамаша и с перепугу вызываю ему скорую, которая на всякий случай увозит нас больницу, где мы и проводим этот благословенный месяц. Г. возвращается за день до нашей выписки и, когда мы приезжаем домой, устраивает мне разнос:

- Что ты сделала с ребенком?!
- Почему сразу я?
- Ты за него несёшь ответственность, раз ты мать!
- Ну дети, вообще-то, иногда болеют. И у нас - это первый раз. Проблема, как оказалась, была совсем не страшной и в больницу можно было запросто не ложиться. Но все перестраховались. И я считаю, что основные проблемы мы огребли именно там, на инфекционном отделении, подцепив всё, что на этом отделении водится.
- Это всё твои разъезды в общественном транспорте и антисанитария, которую ты сама же разводишь. Я запрещаю тебе с ним ездить! И руки мой как следует, когда ребенка берешь. И мне не нравится, как ты его кормишь. Я всегда знал, что рано или поздно ты его угробишь.

Наше место жительства становится мне тюрьмой. Съездив на заработки, Г. опять безвылазно сидит дома, отлучаясь только пару раз-тройку раз в неделю на работу, где у него свободный график, так как организация переживает упадок и почти ничего не платит. Он проводит время жизни обычным для себя образом - чтение, музыка, мешки с огрызками на столе, который служит одновременно письменным, обеденным и пеленальным, а также гладильной доской. Всё чаще замечаю слабый алкоголь, и вспоминаю его разглагольствования про то, что нет ничего на свете лучше родниковой воды. На меня внимания обращает не больше, чем на шкаф, общается короткими безличными императивами “займись ребенком” (он никогда не называет его иначе, чем ребенок), “пол помой”, “еды разогрей”. Пристально следит за каждым моим движением, “чтобы не угробила”, и особенно - за приготовлением еды. “Нельзя на одной доске резать и это, и то”, “мой как следует”, “сколько времени ты это варила?” “ребенку это нельзя”, “я это не ем”, “где ты это покупала”, тщательно проверяет сроки годности.

Я ещё не знаю слова “нозофобия”, но интуиция подсказывает, что мы имеем дело с каким-то нездоровьем и сопротивление бесполезно. У меня нет на это ни сил, ни желания. Я молча шуршу по углам, делая только то, чего не делать нельзя - занимаюсь ребенком. Меня спасают прогулки с ним. К счастью, он ещё спит днём, и эти полтора-два часа принадлежат только мне. Я сажусь под дерево и курю одну за другой, окончательно отключая мозг. Г. пеняет мне, что я ничего не читаю, и подсовывает мне разное с его точки зрения полезное для мозгов. “Я предупреждал, что ты поглупеешь”. По вечерам я превращаюсь в резиновую куклу. На это время я как бы умираю и ничего из происходящего меня не трогает, даже брезгливости уже не осталось - что-то происходит со мной, но без меня. Он злится, но  мне совершенно наплевать, что я не “нормальная женщина”. Собственно, я давно не она, а какое-то бесполое существо: тощая как швабра, бледная как поганка - мамины определения предельно точны. “Ты так устала!”. Нет, я не устала. Меня - нет.

Я понимаю, что мне крышка. В ответ на какую-то его очередную грубость я вяло цыкаю затупившимся зубом:

- Лучше будет, если мы уйдём жить к моим родителям.
- Если тебе лучше - ты и уходи. А ребёнок здесь останется.
- Ты будешь к нему по ночам вставать каждые полчаса (у него режется очередная партия зубов, и он очень беспокоен) или твоя мама?
- Разберёмся без тебя.

Мышеловка захлопнулась.

Мы сидим взаперти в городской квартире во второй половине очень жаркого лета. Никто никуда не выбирается дальше пыльных придомовых территорий, чтобы не подвергать ребенка инфекциям. Но вдруг Г. распоряжается:

- Поедете к отцу на дачу! Ребенку нужен свежий воздух
- А ты?
- Я вообще-то работаю, если ты не заметила

Погода в доме

Когда в конце августа мы возвращаемся обратно в город, то вопреки своим ожиданиям, я не обнаруживаю в квартире большого разгрома и свинарника, и Г. пребывает в очень приподнятом настроении и добром расположении духа. Он собирается уезжать в командировку на три недели и сообщает, что теперь так и будет работать - 3/3. Заодно он интересуется, собираюсь ли я восстанавливаться. О да! Я собираюсь. Я так засиделась взаперти, что готова выходить хоть завтра. О чем и сообщаю.

- А что ребёнок?

Об этом я не успела подумать и потому начинаю на ходу сочинять тысячу и один выход из положения.

- Мать скоро приедет. Она с ним посидит.

Вот это - дудки! Вслух я, конечно, этого не говорю, но точно знаю, что такого расклада допустить нельзя. И я не допущу. Но отвечаю кругло: “там видно будет”. Я, кажется, набралась от него опыта водить людей за нос и не чувствую угрызений совести.

Г. отчаливает. А у меня всё складывается как нельзя лучше. Оказывается, по программе, где я собираюсь доучиваться, можно составить собственное расписание. И у меня выходит три присутственных дня. В один из них с малышом сидит моя мама, во второй - его крестная Э., и в третий, самый короткий, я везу его с собой, наплевав на запреты Г., где на пару-тройку часов отдаю его на поруки дружественным однокурсницам.  Когда вернётся Г., он будет сам с ним сидеть. Отлично! Просто отлично. Так и живём. Моя жизнь снова становится похожей на жизнь. Правда, мама Г. недовольна: таскать ребенка за тридевять земель опасно. Моя мама ее в этом поддерживает, но я на них на всех “забиваю”. Нельзя не признать, что это чрезвычайно полезное умение - “забивать”. Спасибо Г., научил.

Все меня спрашивают, как же ты выдерживаешь его график его работы 3/3 недели - такие долгие разлуки. Лучше бы вы меня спросили, как я выдерживала жить неразлучно 7/24 с ним и его мамой в придачу. А 3/3 - это прямо-таки санаторий. За 3 недели его отсутствия я успеваю отдохнуть и восстановиться настолько, что меня хватает на три недели его присутствия. Пока его нет, мои силы не уходят как вода в песок, и удается их перераспределять и экономить. У меня даже остаётся запас топлива на то, чтобы отшучиваться от него как в старые добрые времена. И даже от маменьки, если она не слишком упорствует в своих “благодеяниях”. С моей мамой сложнее - она выбрала новую тактику: в ответ на моё нежелание подчиняться её “как надо” она изображает смертельную обиду и непереносимую боль. Этим меня ещё можно разбалансировать, хоть я и понимаю, что на ⅔ это спектакль. Но она ж плачет всамделешними слезами - от этого у меня нет противоядия.

Обе бабушки хорошо спелись на том, что я никудышная мать, и ребенка надо спасать.

Г. приезжает в разном состоянии, чаще смурной и злой на всё сразу, но бывает, что и непривычно дружелюбный и даже разговаривает со мной. У меня хватает запаса прочности амортизировать и то, и другое. Я, разумеется, представляла себе семейную жизнь совсем иначе, но такой формат считаю вполне сносным.

...До нашего развода остается всего 20 лет...