"Зубастый" Миша Авилов. Окончание
(кадр из фильма "Поклонница". В роли Авиловой - Светлана Иванова, в роли Чехова - Кирилл Пирогов)
9. "Он боялся толков"
«Я сказала Мише, что иду "на Чехова". Он нахмурился, но промолчал. Ему нельзя было не пустить меня: это возбудило бы слишком много толков, а он этого боялся».
Нарциссический стыд. Боязнь выглядеть в глазах общества смешным, "чокнутым" ревнивцем.
Похожий момент описан в "Войне и мире". На войне 1806-го Андрей Болконский вступается за женщину, повозку которой не пропускает пьяный офицер. Поступок, безусловно, благородный, но князь... испытывает стыд.
" Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule (смешным)...
(...)
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизительной сцены, поскакал дальше".
10. "Я постепенно перестаю существовать"
«- А вы счастливы? - спросил Чехов вдруг.
Меня этот вопрос застал врасплох и испугал.
- Но что такое счастье? - растерянно заговорила я. - У меня хороший муж, хорошие дети. Любимая семья. Но разве любить - это значит быть счастливой? Я в постоянной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Все силы своей души я отдала случайности. Разве от меня зависит, чтобы все были живы, здоровы? А в этом для меня теперь все, все! Я сама по себе постепенно перестаю существовать. Меня захватило и держит. Часто с болью, с горьким сожалением думается, что моя-то песенка уже спета... Не быть мне ни писательницей, ни... Да ничем не быть. Покоряться обстоятельствам, мириться, уничтожаться. Да, уничтожаться, чтобы своими порывами к жизни более широкой, более яркой не повредить семье. Я люблю ее. И скоро, очень скоро я покорюсь, уничтожусь. Это счастье?"
Характерное мирооощущение жертвы абьюза, построенное на рационализации: любить - не значит, быть счастливой... а кто сказал, что будет легко... на самом деле у меня хороший муж...
Но куда показательнее в этой реплике другие маркеры: Авилова отмечает постоянную тревожность, беспокойство, она ощущает, что ее песенка спета... Чувство безысходности, обреченности. А как точен образ постепенного "уничтожения", растворения в нарциссе, потери своего Я!..
"- Это ненормальность устройства нашей семьи, - горячо заговорил Чехов. - Это зависимость и подчиненность женщины. Это то, против чего необходимо восстать, бороться. Это пережиток... Я отлично понимаю все, что вы сказали, хотя вы и не договариваете. Знаете: опишите вашу жизнь. Напишите искренне и правдиво. Это нужно. Это необходимо. Вы можете это сделать так, что поможете не только себе, но и многим другим. Вы обязаны это сделать, как обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством. Вы молоды, вы талантливы... О нет. Семья не должна быть самоубийством для вас... Вы дадите ей много больше, чем если будете только покоряться и мириться».
11. "Мать, мы без тебя сироты"
Авилову пригласили в гости, там она встретилась с Чеховым. Но тут...
«В гостиную вошел Петя.
- Лидия Алексеевна! За вами прислали из дома.
- Что случилось? - вздрогнув, вскрикнула я.
- Левушка, кажется, прихворнул.
- Антон Павлович, голубчик... Я не вернусь туда прощаться. Вы объясните Наде. До свидания!
Я вся дрожала. Он взял мою руку.
- Не надо так волноваться! Может быть, все пустяки. С детьми бывает... Успокойтесь, умоляю вас.
Он шел со мной вниз по лестнице.
- Завтра дайте мне знать, что с мальчиком. Дома выпейте рюмку вина.
Анюта спокойно стояла в передней.
- Что с Левой?
- Да барин меня за вами послал, чтобы вы домой.
- Что у Левы болит?
- Знаю только, он проснулся и стал просить пить. А не жаловался. Барин пришел...
Миша сам открыл мне дверь.
- Ничего, ничего, - смущенно заговорил он. - Он уже опять спит, и, кажется, жару нет. Без тебя я встревожился. Без тебя я не знаю, что делать. Пил почему-то. Разве он ночью пьет? Про тебя спросил: где мама? Мама скоро придет? Видишь, мать, без тебя мы сироты.
Он пошел со мною в детскую. Лева спокойно спал. Никакого жара у него не было. Миша крепко обнял меня, не отпуская.
- Ты моя благодетельная фея. При тебе я спокоен и знаю, что все в порядке".
Бессовестная манипуляция извечной материнской тревогой за здоровье ребенка. А когда перепуганная жена прибежала домой, Миша прикинулся бедненьким зайкой, сироткой, который скучал. До кучи надавил на чувство вины: полубольное дите спрашивало, где мама, а мама в это время шлындает невесть где, забыв свой долг.
"Мне вспомнилось, как он за обедом разбросал по полу все оладьи, потому что, по его мнению, они не были достаточно мягкими и пухлыми: "Ими только в собак швырять".
- А ты представляешь себе, как ты меня испугал?..
- Ну, прости. Сердишься? Уж такая ты у меня строгая. Держишь меня в ежовых. А я все-таки без тебя жить не могу. Ну, прости».
Ну, это лобовое обесценивание кулинарных способностей жены. Швыряться едой - это хабальство высшей марки. Вот оно, истинное Мишино лицо.
И опять выставление себя жертвой жены, которая "держит его в ежовых". Газлайтинг такой газлайтинг.
12. "Все мужчины более или менее свиньи"
«Я вспоминала слова Миши: "Удивительно, до чего ты наивна! Прямо до глупости. Все мужчины более или менее свиньи, и надо с этим считаться. Не клади плохо, не вводи вора в грех. У тебя же какая-то мания доверия.
Сколько раз я тебе говорил: не суди по себе. Ты урод. У тебя темперамента ни на грош, а воображения - сверх головы. Ты не знаешь людей, а воображаешь их, считаешь их такими, какими тебе захочется их видеть, ну и садишься в лужу".
Тут в полную силу говорят Мишины проекции. Сам догадывается о себе, что свинья - значит, и все остальные более или менее свиньи.
Характерно и выставление нормального человека уродом.
"Не клади плохо, не вводи вора в грех" - философия хищничества и виктимблеймерства.
13. "Выезжай немедленно"
У Чехова впервые пошла горлом кровь, и он госпитализирован в состоянии, опасном для жизни. Авилову пропускают навестить его. Но Миша не дремлет, а телеграммами вызывает жену домой (в деревню, т.е. путь неблизкий). Телеграммы характерные: выезжай немедленно - и ноль конкретики.
«- Меня смущает это "выезжай немедленно". Не заболели ли дети?
- А я уверен, что все здоровы. Останьтесь один день для меня. Для меня, - повторил он.
Я тихо сказала:
- Антон Павлович! Не могу.
Я представила себе: что будет? Я пошлю телеграмму, что задержалась, и Миша сегодня же вечером выедет в Москву. Но положим, что он не выедет, дождется меня. Какой прием меня ожидает? И это бы ничего! Но ведь я дам ему уверенность, что люблю Антона Павловича, и сделаю так, что от нашего семейного счастья не останется и следа. И его и моя жизнь превратится в ад. А из-за чего? Из-за лишнего визита продолжительностью в три минуты. Мысли беспорядочно неслись в моей голове».
Опять манипуляция недосказанностью. Что должна подумать бедная Авилова, находясь за сотню километров от семьи? Кто-то при смерти? Умер? Еще какое-то несчастье стряслось?
И опять у Авиловой запускаются самообвинительные мысли, что именно из-за нее "от семейного счастья не останется и следа". Налицо хроническое чувство вины, что семейное счастье не складывается исключительно из-за ее несовершенств.
14. "Вас проучить надо, нахал!"
«Миша увидел меня в окне вагона, вошел с носильщиком, показал ему мои вещи, схватил меня под руку и повел. Шли мы быстро, молча. Я только спросила:
- Что дети?
- Здоровы. Все хорошо.
Вышли на подъезд.
- Куда прикажете извозчика? - спросил носильщик.
- У меня есть. Неси за мной, - сказал Миша.
Подошли к извозчику, Миша откинул фартук.
- Простите, барин, я занят, - сказал извозчик.
- Да ведь я же тебя нанял, дурак! - крикнул Миша.
- Нет, не вы, - сказал сзади какой-то господин, бросил в пролетку чемодан и занес ногу на подножку.
- А я для вас фартук отстегнул? - закричал Миша. - Вы - нахал!
Другой извозчик кричал во все горло:
- Барин! я с вами приехал! барин! вы меня нанимали!
Я тащила Мишу за рукав.
- Я нахал? А вы кто? Или вы пьяны? Если бы вы не с дамой...
- Умоляю вас... - просила я, - умоляю...
- Барин, вы со мной приехали, - надрывался извозчик.
- Вас проучить надо, нахал! - упорствовал Миша, отталкивая мою руку, так как я изо всей силы тащила его, но я цеплялась, и его гнев обратился на меня.
- Ты отстанешь наконец?
Извозчик с седоком отъехали. Наш носильщик стоял и ждал у другой пролетки. Мы поехали. Миша молчал, и я тоже. Подъехали к нашему дому, а швейцара у дверей не оказалось. Он выбежал только тогда, когда Миша открыл дверь и закричал: "Швейцар!" И тут опять разразилась гроза.
- Места своего не знаешь?! Зачем вас, дармоедов, держат!
Я побежала вверх по лестнице и еще долго слышала Мишин голос. В гостиной, обнимаясь с детьми, я опять услыхала взрыв негодования: на этот раз виновата была горничная, потому что пахло чем-то, чем не должно было пахнуть. Когда все смолкло, Миша вошел в гостиную и спокойно сказал:
- Ну, здравствуй, мать! Хорошо съездила?
- Съездила хорошо, а вернулась очень неприятно.
- Ну ладно, ладно! - сказал Миша, отмахиваясь рукой, - дам сейчас швейцару трешку. Что там! Иди, старуха, кофе пить!"
Хрестоматийная нарциссическая грубость с "низшими", коими он их считает: официантами, таксистами, операционистами в банке, продавцами и т.д.
Нарциссическая ярость вспыхивает за секунду, и человек без всякой задержки направо и налево изрыгает оскорбления. Так же моментально абьюзер возвращается в адекватное состояние и благостно зовет свою "старуху" на кофе...
15. "Ты истеричка! Тебя лечить надо!
Чехову хуже, он переехал жить в Ялту. Авилова хочет навестить его там...
«Я собралась с духом и решила поговорить с Мишей. Было это вечером, в его кабинете. Он искал в ящике своего письменного стола какую-то коробочку, в которой должна была находиться сломанная запонка. Ее надо было отдать починить. Коробочка не находилась, и он сердился. Я стояла у окна, где было почти темно.
- Ты тут рылась?
- Я не открывала этого ящика.
- Рассказывай! У меня нет уголка в доме, где бы я мог..."
У сильного всегда бессильный виноват... Абьюзер готов повесить на жертву всех собак. Оцените "уважительную" лексику: "Ты тут рылась?" Нарцисс оскорбляет на автопилоте.
"Он не докончил фразы, потому что коробочка оказалась у него под рукой.
Он стал разглядывать запонку".
Никаких извинений, заметим. Никаких "прости, погорячился".
"- Вот что, Миша, - начала я, - мне надо с тобой поговорить.
Я упомянула о болезни Чехова и его одиночестве и тоске.
- Помнишь, ты жалел о том, что вытребовал меня телеграммами из Москвы, когда он лежал в клинике? Исправь теперь свою вину, отпусти меня на несколько дней в Ялту. Нельзя же, право, смотреть на мою дружбу с Чеховым с обычной точки зрения, нельзя не оказать ему больше доверия, больше уважения. Мой приезд развлечет, доставит ему маленькую радость.
Я говорила и удивлялась, что Миша меня не прерывает, а слушает молча.
- Почему бы мне не поехать? - продолжала я. - Ведь я уже не молода и не легкомысленна, Антон Павлович болен...
Но тут-то и разразилась гроза.
- Ах, он болен! В Ялту? К Чехову? Он болен? Конечно, болен, он чахоточный. Знаем мы этих чахоточных! Ведь это первые... (Он сказал слово, которое я повторить не могу.) Да! Это свойство болезни. Ведь это вы живете в розовом тумане, ровно ничего не знаете, ничего не понимаете.
Ах, как трудно было выдержать спокойный, мирный тон! Кровь бросилась в голову.
- Ты несправедлив, - сказала я, - и то, что ты говоришь, возмутительно. Я десять лет знаю Антона Павловича. Знаю его хорошо. Знаю и его безукоризненное отношение ко мне...
- Что ты знаешь?! - кричал Миша. - Что ты можешь знать?
Тогда и я перестала владеть собой.
Когда он любил меня и ревновал, я это понимала и прощала ему его грубость, но теперь, когда он был влюблен в другую, когда смотрел на меня только как на собственность, которую, отложив, все-таки надо было приберечь, - теперь я возмутилась и негодовала.
- Я уеду! - в заключение нашего длинного и бурного разговора заявила я. - Ты так и знай. Уеду! Почему я не только должна терпеть, но и должна всячески содействовать твоему увлечению ничтожной женщиной, а ты, где и как только можешь, препятствуешь моей дружбе с самым умным, благородным и талантливым человеком?
- Ты истеричка! - визгливым голосом закричал Миша. - Тебя лечить надо. И ты воображаешь, я не понимаю: ведь ты мне устроила сцену ревности, как самая пошлая баба. Уедешь, а на другой день после твоего приезда в Ялту появится заметка в газете: "Писательница Авилова прибыла в Ялту к Чехову". Будет публичный скандал. Я буду басней города".
Тут мы видим классику: обвинение в истеричности и нездоровой ревности (словно для этого нет причины!), нарциссический стыд стать "басней города", и нарциссическое же самомнение, словно всем есть дело до Михаила Авилова, и его персона куда интереснее и значимее, чем персоны Лидии Авиловой и Антона Чехова.
"А на другой день Миша был тих, любезен, предупредителен, но жаловался на здоровье - в сердце перебои, колотье.
- Так было у отца незадолго до его смерти".
Поняв, что жена настаивает на своем, Миша включает мнимо ничтожного нарцисса. Манипуляция более, чем прозрачная: "я без тебя умру". Можно рассматривать как вариант сахарного шоу.
По незнанию мы ошибочно принимаем такие речи как раскаяние, косвенное признание в любви - типа стеснительный мужчина может сказать об этом только намеками.
"Когда он ушел на службу, моя маленькая Ниночка уселась у меня на коленях, прижалась ко мне и сказала:
- Мамочка, не уезжай от нас. Нам будет очень плохо. Папа будет болен. А я буду плакать, плакать!..
- Это тебя папа научил сказать?
- Да, папа.
- А еще что он просил сказать?
- А я забыла.
Я не уехала".
Для надежности Миша втягивает в игру и детей. На этом Авилова сдается.
Вот вам и замечательный отец.
16. "Обыкновенная женская жизнь"
«Обыкновенная женская жизнь. Да и все в ней было хорошо: Мишино увлечение меня мало беспокоило, я очень скоро уверилась, что оно ничуть не влияло на его отношение к семье; дети у меня были прекрасные: здоровые, способные, милые".
Рационализация, столь привычная для Авиловой и... спасительная в ее положении.
"Наконец, мои литературные успехи давали мне немало радости. Даже Миша стал относиться к моим занятиям гораздо снисходительнее и потихоньку от меня собирал все газеты и журналы, где были напечатаны мои рассказы. Когда я это случайно узнала, меня это очень порадовало».
И тут Авилова ошибочно трактует поведение мужа. Она думает, что он вдруг оценил ее талант и потому "смягчился"...
Нет. Жена - нарциссическое расширение Миши, и ее успехи он приписывает во многом себе. Это как Васисуалий Лоханкин гордился большой белой грудью жены Варвары и ее службой в каком-то учреждении.
Обратим внимание и на то, что такое в понятии нарцисса успех: его жену ПУБЛИКУЮТ, она ПРИЗНАНА. То есть, пока она урывками писала свои вещи, он обзывал ее беллетристкой и постоянно отвлекал от работы. Сейчас же, когда она известная писательница - Миша раздувается от грандиозности, словно это ЕГО талант, ЕГО труд, ЕГО упорство...