Николя «Вуаля» Иванов, или Чехов о нарциссической депрессии. Часть 2
Итак, отношения Иванова с женой Анной Петровной мы разобрали в предыдущем посте. Однако помимо нее есть в жизни Иванова и другая женщина. Ну как - "женщина"? "Старый приятель", с которым, меж тем, целуются и выслушивают признания в любви.
Это юная соседка Иванова Шурочка Лебедева, которая, с ее слов, влюблена в него с детства.
«Я люблю тебя, это значит, что я мечтаю, как я излечу тебя от тоски, как пойду с тобою на край света... Ты на гору, и я на гору; ты в яму, ж я в яму.
Для меня, например, было бы большим счастьем всю ночь бумаги твои переписывать, или всю ночь сторожить, чтобы тебя не разбудил кто-нибудь, или идти с тобою пешком верст сто.
Помню, года три назад, ты раз, во время молотьбы, пришел к нам весь в пыли, загорелый, измученный и попросил пить. Принесла я тебе стакан, а ты уж лежишь на диване и спишь как убитый. Спал ты у нас полсуток, а я все время стояла за дверью и сторожила, чтобы кто не вошел. И так мне было хорошо! Чем больше труда, тем любовь лучше, то есть она, понимаешь ли, сильней чувствуется».
Некоторые рецензенты упрекают Шурочку в "спасательстве": мол, не понимает его девочка, не хочет принять его, "меняющегося и противоречивого" (с), а потому и тянет за уши из безнадеги. Однако это не так. Как мы помним из пьесы, в те годы, когда у Шуры начало зарождаться чувство к Иванову, он был совсем другим, радикально другим - вернее, другим по внешним проявлениям. Фонтанировал идеями, искрился, "пьянел, возбуждался, не знал меры", и, видимо, Шура бурно восхищалась этим привлекательным, энергичным, умным мужчиной.
То есть, полюбила Шура совсем "другого" Иванова, но вот решимость связать с ним жизнь пришла к ней, похоже, именно в последний год - когда он впал в дремучую депрессию и ухудшилось состояние Анны Петровны. Почему Шура не отшатнулась от «нытика»? Видимо, по той же причине, что и многие из нас, влюбившись в мнимо ничтожных нарциссов. Загадочный сплин, вздохи, «мильон терзаний», смутные надежды на «возрождение» и «новую жизнь»… и многим из нас просто не можется не протянуть страдальцу руку помощи...
Да и как можно разлюбить, оставить человека, которому стало плохо? Это же предательство. Нет, настоящая любовь - она и в радости, и в горе... Думаю, примерно так и думает Шура.
И вот в последние месяцы они ведут такие диалоги:
«Иванов. Такие-то дела, Шурочка. Прежде я много работал и много думал, но никогда не утомлялся; теперь же ничего не делаю и ни о чем не думаю, а устал телом и душой. День и ночь болит моя совесть, я чувствую, что глубоко виноват, но в чем собственно моя вина, не понимаю. А тут еще болезнь жены, безденежье, вечная грызня, сплетни, лишние разговоры, глупый Боркин... Мой дом мне опротивел, и жить в нем для меня хуже пытки. Скажу вам откровенно, Шурочка, для меня стало невыносимо даже общество жены, которая меня любит. Вы - мой старый приятель, и вы не будете сердиться за мою искренность. Приехал я вот к вам развлечься, но мне скучно и у вас, и опять меня тянет домой. Простите, я сейчас потихоньку уеду.
Саша. Николай Алексеевич, я понимаю вас. Ваше несчастие в том, что вы одиноки. Нужно, чтобы около вас был человек, которого бы вы любили и который вас понимал бы. Одна только любовь может обновить вас.
Иванов. Ну, вот еще, Шурочка! Недостает, чтоб я, старый, мокрый петух, затянул новый роман! Храни меня бог от такого несчастия! Нет, моя умница, не в романе дело. Говорю, как пред богом, я снесу все: и тоску, и психопатию, и разоренье, и потерю жены, и свою раннюю старость, и одиночество, но не снесу, не выдержу я своей насмешки над самим собою. Я умираю от стыда при мысли, что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди... сам черт не разберет! Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это - позор! Это возмущает мою гордость, стыд гнетет меня, и я страдаю...
Саша (шутя, сквозь слезы). Николай Алексеевич, бежимте в Америку.
Иванов. Мне до этого порога лень дойти, а вы в Америку...»
Знакомая игра в "да, но...". Вам надрывно рассказывают о своих проблемах, а когда вы предлагаете варианты их решения - их один за одним отвергают. Вот и Иванов не хочет ни быть любимым, ни бежать в Америку...
Подобные разговоры - тем более, систематические - когда Иванов изливает «старому приятелю» Саше своей сплин, невольно дают ей ложные надежды. Раз с ней говорят о сокровенном, о болезненном, и говорят часто - стало быть, ей доверяют, как никому? Стало быть, она особенный человек в судьбе Иванова? Стало быть...? Тут можно подставить все, что угодно.
Однако же монологи Иванова - типичные нарциссические излияния, которые многие из нас слышали и слышат часами. Мы знаем привычку нарцисса нескончаемо грузить нас своими "переживаниями", выворачиваясь наизнанку, а по сути - эмоционально у нас обслуживаться, отжирая наше время и силы, не давая нам спать ночами.
Вспомним Лаевского, который мог среди ночи вломиться к спящему Самойленко, потребовать вина и начать "пытку монологом", нимало не обращая внимания на то, что у "друга" слипаются глаза и завтра ему, вообще-то, на службу.
При этом мы видим, что Иванов ведет себя так, словно тяготится любовью Шуры, а сама она - «пристает» к нему. Но почему 20-летняя красивая девушка «преследует» 35-летнего вечно «кислого» женатика, обремененного долгами? Не понимает она, что ли, что не нужна Иванову?
Не понимает. Да и как понять, если словами Иванов говорит одно, а действиями показывает другое? Ведь в том-то и дело, что он вольно или невольно годами удерживает и разжигает ее чувства. За каким надом, например, он постоянно ездит к Лебедевым и ведет с Шурой интимные разговоры? Да потому что ему как нарциссу требуется постоянная подпитка. Но Шура, точно так же, как и мы, принимает это за большой искренний интерес к ней.
"Шура, это бесчеловечно!"
В то же время на попытки Шуры объясниться, на все ее встречные движения Иванов начинает нудить, что, мол, нам не надо быть вместе. Ах не надо? Почему тогда ездишь? Почему мозолишь глаза и лезешь в личное пространство, догадываясь, что девушка в тебя влюблена?
Может показаться, что Шура "прет как танк", "торопит события". Часто нарциссы обвиняют нас в этом. Это мы к ним "лезем", а они-то "ничего от нас не хотели" и мы "сами себе все придумали".
Но почему Шура ведет себя так смело, инициативно, так бесстрашно открывает Иванову свою душу и даже делает предложение? Потому что она конкретно обнадежена "особым" вниманием Иванова, потому что она уверена в его "особых" чувствах. Ну а что он твердит "ах не надо" - так это ж из благородства, не хочет заедать жизнь ей, молодой, красивой и беспроблемной. И в любви не признается именно по каким-то веским, "благородным", причинам - примерно по таким, по каким Печорин не объясняется с княжной Мери. Рационализация тут работает очень четко.
На волне этой уверенности во взаимности Шура решается на признание в любви. И мы видим, как Иванов ненадолго «оживает», "подбодренный" массированным вбросом нарцресурса. Наркоману дали какую-то очень вштыривающую "дурь", которую он когда-то вроде пробовал, но давно забыл, что он чувствовал, и где достать - забыл.
«Иванов (в отчаянии хватая себя за голову). Не может быть! Не надо, не надо, Шурочка!.. Ах, не надо!..
Саша (с увлечением). Люблю я вас безумно... Без вас нет смысла моей жизни, нет счастья и радости! Для меня вы всё...
Иванов. К чему, к чему! Боже мой, я ничего не понимаю... Шурочка, не надо!..
Саша. В детстве моем вы были для меня единственною радостью; я любила вас и вашу душу, как себя, а теперь... я вас люблю, Николай Алексеевич... С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть в могилу, только, ради бога, скорее, иначе я задохнусь...
Иванов (закатывается счастливым смехом). Это что же такое? Это, значит, начинать жизнь сначала? Шурочка, да?.. Счастье мое! (Привлекает ее к себе.) Моя молодость, моя свежесть...
Значит, жить? Да? Снова за дело?»
Но тут целующихся голубков видит внезапно приехавшая к Лебедевым Анна Петровна и падает в обморок. С тех пор Шура написывает Иванову, а он ни ответа не шлет, ни сам не является объясниться. То каждый вечер ездил, то вдруг носа не кажет. Как это называется? Бойкот.
Я не раз писала, что реакция нарцисса на наше признание в любви очень характерна. Часто она запускает обесценивание и становится сигналом к Ледяному душу. О моментальном обесценивании говорит и сам Иванов:
"Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового..."
Вот они, качели от идеализации к обесцениванию, которое свершилось в каких-то несколько часов, а то и меньше.
Две недели Иванов бойкотирует Шуру, и тогда она приезжает к нему сама.
«Иванов (испуганно). Шура, это ты?
Саша. Да, я. Здравствуй. Не ожидал? Отчего ты так долго не был у нас?
Иванов. Шура, ради бога, это неосторожно! Твой приезд может страшно подействовать на жену.
Саша. Она меня не увидит. Я прошла черным ходом. Сейчас уеду. Я беспокоюсь: ты здоров? Отчего не приезжал так долго?
Иванов. Жена и без того уж оскорблена, почти умирает, а ты приезжаешь сюда. Шура, Шура, это легкомысленно и бесчеловечно!»
Нормально, да? Сам целовался, а «бесчеловечна» Шура. И умирает Анна Петровна, видимо, от Шуриного «оскорбления».
«Саша. Что же мне было делать? Ты две недели не был у нас, не отвечал на письма. Я измучилась. Мне казалось, что ты тут невыносимо страдаешь, болен, умер. Ни одной ночи я не спала покойно. Сейчас уеду... По крайней мере, скажи: ты здоров?
Иванов. Нет, замучил я себя, люди мучают меня без конца... Просто сил моих нет! А тут еще ты! Как это нездорово, как ненормально! Шура, как я виноват, как виноват!..
Саша. Как ты любишь говорить страшные и жалкие слова! Виноват ты? Да? Виноват? Ну, так говори же: в чем?
Иванов. Не знаю, не знаю…
(…)
Саша. Виноват, что разлюбил жену? Может быть, но человек не хозяин своим чувствам, ты не хотел разлюбить. Виноват ты, что она видела, как я объяснялась тебе в любви? Нет, ты не хотел, чтобы она видела...
Иванов (перебивая). И так далее, и так далее... Полюбил, разлюбил, не хозяин своим чувствам - все это общие места, избитые фразы, которыми не поможешь...
Саша. Утомительно с тобою говорить.
Иванов. И весь этот наш роман - общее, избитое место: он пал духом и утерял почву. Явилась она, бодрая духом, сильная, и подала ему руку помощи. Это красиво и похоже на правду только в романах, а в жизни...
Саша. И в жизни то же самое.
Иванов. Вижу, тонко ты понимаешь жизнь! Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, ты воображаешь, что обрела во мне второго Гамлета, а, по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха и больше ничего! Надо бы хохотать до упаду над моим кривляньем, а ты - караул! Спасать, совершать подвиг! Ах, как я зол сегодня на себя! Чувствую, что сегодняшнее мое напряжение разрешится чем-нибудь... Или я сломаю что-нибудь, или...
Саша. Вот, вот, это именно и нужно. Сломай что-нибудь, разбей или закричи. Ты на меня сердит, я сделала глупость, что решилась приехать сюда. Ну, так возмутись, закричи на меня, затопай ногами. Ну? Начинай сердиться...»
В этом диалоге, опять же, вольно или невольно, Иванов дает Шуре ключи к своей личности. Оказывается, он "кривляется", и над этим следует разве что смеяться, а не сочувствовать и "спасать".
Но Шура не в состоянии этого услышать, и винить ее в этом никак нельзя. В ней мощно работает рационализация. Она пытается удобоваримо объяснить Иванову причины его же поступков и оправдать их перед ним же. Разлюбил жену? Ну, так бывает, сердцу не прикажешь. Сделал жене больно любовной сценой с Шурой? Ну так не специально же... Бесишься? Так излей скорее свой гнев и успокойся. На этом этапе Шура действительно считает, что понимает Иванова.
Налицо и обесценивание Ивановым Шуры:
- "Вижу, тонко ты понимаешь жизнь!" (= ты дура)
- "Надо хохотать до упаду, а ты - караул!" (= ты наивная дурочка с идиотскими чувствами)
- "Просто сил моих нет, а тут еще ты!" (= отвали, заколебала)
- "Весь наш роман - общее, избитое место" (= я не люблю тебя, и твоя любовь мне нужна как прошлогодний снег).
"Ты перестала улыбаться, постарела на пять лет"
Спустя год после смерти жены мы видим Иванова женихом Шуры. Но предсвадебные хлопоты совсем не веселы, Шура «постарела на пять лет» (как ей «любезно» сообщает жених), в воздухе витает ощущение «чего-то не того». В последний момент отец Шуры пытается отговорить ее от брака.
«Лебедев. Ничего мне не нравится, а на свадьбу твою я и смотреть не хочу! (Подходит к Саше и ласково.) Ты меня извини, Шурочка, может быть, твоя свадьба умная, честная, возвышенная, с принципами, но что-то в ней не то, не то! Не походит она на другие свадьбы. Ты - молодая, свежая, чистая, как стеклышко, красивая, а он - вдовец, истрепался, обносился. И не понимаю я его, бог с ним. (Целует дочь.)
Шурочка, прости, но что-то не совсем чисто. Уж очень много люди говорят. Как-то так у него эта Сарра умерла, потом как-то вдруг почему-то на тебе жениться захотел... (Живо.) Впрочем, я баба, баба. Обабился, как старый кринолин. Не слушай меня. Никого, себя только слушай.
Саша. Папа, я и сама чувствую, что не то... Не то, не то, не то. Если бы ты знал, как мне тяжело! Невыносимо! Мне неловко и страшно сознаваться в этом. Папа, голубчик, ты меня подбодри, ради бога... научи, что делать.
Лебедев. Что такое? Что?
Саша. Так страшно, как никогда не было! (Оглядывается.) Мне кажется, что я его не понимаю и никогда не пойму. За все время, пока я его невеста, он ни разу не улыбнулся, ни разу не взглянул мне прямо в глаза. Вечно жалобы, раскаяние в чем-то, намеки на какую-то вину, дрожь... Я утомилась. Бывают даже минуты, когда мне кажется, что я... я его люблю не так сильно, как нужно. А когда он приезжает к нам или говорит со мною, мне становится скучно. Что это все значит, папочка? Страшно!
Лебедев. Голубушка моя, дитя мое единственное, послушай старого отца. Откажи ему!
Саша (испуганно). Что ты, что ты!
Лебедев. Право, Шурочка. Скандал будет, весь уезд языками затрезвонит, но ведь лучше пережить скандал, чем губить себя на всю жизнь.
Саша. Не говори, не говори, папа! И слушать не хочу. Надо бороться с мрачными мыслями. Он хороший, несчастный, непонятый человек; я буду его любить, пойму, поставлю его на ноги. Я исполню свою задачу.
Решено! Лебедев. Не задача это, а психопатия.
Саша. Довольно. Я покаялась тебе, в чем не хотела сознаться даже самой себе. Никому не говори. Забудем».
И вот приближается развязка драмы. Как это водится у нарциссов, аккурат перед венчанием Иванов приезжает к невесте и просит «вольную».
«Саша (сурово). Что тебе нужно?
Иванов. Меня душит злоба, но я могу говорить хладнокровно. Слушай. Сейчас я одевался к венцу, взглянул на себя в зеркало, а у меня на висках... седины. Шура, не надо! Пока еще не поздно, нужно прекратить эту бессмысленную комедию... Ты молода, чиста, у тебя впереди жизнь, а я...»
Так и рвется с языка вопрос: а где вы были раньше, Николай Алексеевич? Зачем так далеко зашли? Не было сил отказаться от такого лакомого поклонения и эмоционального обслуживания - как когда-то от любви Сарры? Да еще и "имея в виду" приданое Шуры - как когда-то приданое Сарры?
«Саша. Все это не ново, слышала я уже тысячу раз и мне надоело! Поезжай в церковь, не задерживай людей.
Иванов. Я сейчас уеду домой, а ты объяви своим, что свадьбы не будет. Объясни им как-нибудь. Пора взяться за ум. Поиграл я Гамлета, а ты возвышенную девицу - и будет с нас.
Саша (вспыхнув). Это что за тон? Я не слушаю".
Вот, здесь Иванов признается, что их "любовь" с Сашей была игрой. Для него-то понятно, что игрой - опять же, возможно, бессознательной.
Но как можно утверждать, что и Саша играла в любовь, а не любила? Так нарцисс, не умея любить сам, обесценивает и наши чувства, видя в нашей любви слабость, наивность, хитрость, корысть... но только не чистое искреннее чувство.
Иванов. А я говорю и буду говорить.
Саша. Ты зачем приехал? Твое нытье переходит в издевательство.
Иванов. Нет, уж я не ною! Издевательство? Да, я издеваюсь. И если бы можно было издеваться над самим собою в тысячу раз сильнее и заставить хохотать весь свет, то я бы это сделал! Взглянул я на себя в зеркало - и в моей совести точно ядро лопнуло! Я надсмеялся над собою и от стыда едва не сошел с ума. (Смеется.)
Меланхолия! Благородная тоска! Безотчетная скорбь! Недостает еще, чтобы я стихи писал. Ныть, петь Лазаря, нагонять тоску на людей, сознавать, что энергия жизни утрачена навсегда, что я заржавел, отжил свое, что я поддался слабодушию и по уши увяз в этой гнусной меланхолии,- сознавать это, когда солнце ярко светит, когда даже муравей тащит свою ношу и доволен собою,- нет, слуга покорный! Видеть, как одни считают тебя за шарлатана, другие сожалеют, третьи протягивают руку помощи, четвертые,- что всего хуже,- с благоговением прислушиваются к твоим вздохам, глядят на тебя, как на второго Магомета, и ждут, что вот-вот ты объявишь им новую религию... Нет, слава богу, у меня еще есть гордость и совесть! Ехал я сюда, смеялся над собою, и мне казалось, что надо мною смеются птицы, смеются деревья...
Саша. Это не злость, а сумасшествие!
Иванов. Ты думаешь? Нет, я не сумасшедший. Теперь я вижу вещи в настоящем свете, и моя мысль так же чиста, как твоя совесть. Мы любим друг друга, но свадьбе нашей не быть! Я сам могу беситься и киснуть сколько мне угодно, но я не имею права губить других! Своим нытьем я отравил жене последний год ее жизни. Пока ты моя невеста, ты разучилась смеяться и постарела на пять лет. Твой отец, для которого было все ясно в жизни, по моей милости перестал понимать людей. Еду ли я на съезд, в гости, на охоту, куда ни пойду, всюду вношу с собою скуку, уныние, недовольство.
Постой, не перебивай! Я резок, свиреп, но, прости, злоба душит меня, и иначе говорить я не могу. Никогда я не лгал, не клеветал на жизнь, но, ставши брюзгой, я, против воли, сам того не замечая, клевещу на нее, ропщу на судьбу, жалуюсь, и всякий, слушая меня, заражается отвращением к жизни и тоже начинает клеветать. А какой тон! Точно я делаю одолжение природе, что живу. Да черт меня возьми!
Саша. Постой... Из того, что ты сейчас сказал, следует, что нытье тебе надоело и что пора начать новую жизнь!.. И отлично!..
Иванов. Ничего я отличного не вижу. И какая там новая жизнь? Я погиб безвозвратно! Пора нам обоим понять это. Новая жизнь!
Саша. Николай, опомнись! Откуда видно, что ты погиб? Что за цинизм такой? Нет, не хочу ни говорить, ни слушать... Поезжай в церковь!
Иванов. Погиб!»
Ружье на стене
...Помните, в школе нам рассказывали про принцип Чехова: все, что не работает на развитие сюжета, надо беспощадно выбрасывать из текста. То есть, если в первом действии на стене висит ружье, то оно непременно должно выстрелить. А если не будет стрелять, не должно и висеть.
Внимание к деталям, «экономность», «плотность» текста - отличительная черта большого художника. У них каждое лыко в строку, и нет ни слова лишнего.
Поэтому навряд ли случайно Чехов дает такую деталь: мать Шуры, которой Иванов должен девять тысяч, решает вопрос просто - удерживает эти деньги из приданого дочери. Пятнадцать минус девять = шесть тысяч. Негусто, да? Опять обмишулился Иванов.
И как-то сразу теряет интерес к женитьбе...
Опять совпадение не в его пользу? Или ему просто "не везет"?..
(В следующем посте я расскажу о том, как Иванов оценивает сам себя, что о нем думает люди, и почему его "никто не понимает". И в заключительном, четвертом посте, я расскажу о нарциссической депрессии и о том, по какой причине нарцисс к ней приходит).