"Неумолимый как смерть" Сент-Джон Риверс. Окончание
В итоге Джейн решает сделать шаг навстречу Сент-Джону - то есть, первая идет на перемирие. Хотя, со слов Сент-Джона, ссоры никакой и нет.
«Накануне его отъезда, увидев на закате, что он прогуливается в саду, я вспомнила, что этот человек, как он ни отдалился от меня теперь, однажды спас мне жизнь, что он мой близкий родственник, и мной овладело желание сделать последнюю попытку вернуть его дружбу. Я вышла из дома и направилась туда, где он теперь стоял, облокотившись на калитку, и без обиняков сказала:
- Сент-Джон, я несчастна, потому что ты все еще сердишься на меня. Будем друзьями.
- Я надеюсь, что мы уже друзья, - последовал холодный ответ, и он продолжал смотреть на восходящую луну.
- Нет, Сент-Джон, между нами нет прежней дружбы, и ты это знаешь.
- Разве? Ничего подобного. Со своей стороны я не желаю тебе ничего, кроме самого хорошего.
- Верю, Сент-Джон. Я убеждена, что ты не способен никому желать зла. Но как твоей родственнице мне хотелось бы большего, чем та благожелательность, с которой ты относишься ко всем посторонним людям.
- Разумеется, - сказал он, - твое желание разумно, и я отнюдь не считаю тебя посторонней.
Произнесено это было невозмутимым равнодушным тоном, ранящим и ставящим в тупик. Если бы я послушалась гордости и гнева, то немедленно ушла бы от него, но что-то во мне было сильнее их. Я глубоко почитала дарования и принципы моего кузена. Его дружба была мне дорога. Ее потеря глубоко меня ранила. И я не хотела так легко отказаться от попытки вернуть ее.
- Неужели мы должны расстаться вот так, Сент-Джон? И когда ты уедешь в Индию, то оставишь меня, не сказав на прощание слов, добрее этих?
Теперь он отвернулся от луны и посмотрел мне в лицо.
- Оставлю тебя, когда уеду в Индию, Джейн? Как! Разве ты не едешь в Индию?»
"Я ошибся. Мне жаль тебя"
А дальше начинается газлайтинг. Вернее, его попытка. Сент-Джон отлично знает, что Джейн не давала согласия на брак и отъезд, но ведет себя так, словно она это сделала. Такое поведение обычно обескураживает жертву. Итак...
«Теперь он отвернулся от луны и посмотрел мне в лицо.
- Оставлю тебя, когда уеду в Индию, Джейн? Как! Разве ты не едешь в Индию?»
- Ты ведь сказал, что поехать я могу только как твоя жена.
- Ты не выйдешь за меня? Ты тверда в своем решении?
Читатель, известно ли тебе, как мне, какой ужас внушает лед, который такие холодные люди умеют вложить в свой вопрос? Какой лавиной обрушивается их гнев? Насколько их неудовольствие подобно буре, взламывающей льдины замерзшего моря?
- Нет, Сент-Джон, я не выйду за тебя, мое решение твердо.
Лавина сдвинулась, нависла, но еще не обрушилась.
- Объясни свой отказ еще раз.
- Прежде причина была в том, что ты меня не любишь, теперь же она в том, что ты меня почти ненавидишь. Если я выйду за тебя, ты меня убьешь. Ты и сейчас убиваешь меня.
Его щеки и губы побелели, стали белее мела.
- Я… убью тебя? Я тебя убиваю? Как ты можешь употреблять такие слова? В них полно злобы, не подобающей женщине, и лжи. Они говорят о прискорбном состоянии духа и заслуживают суровейшего порицания. Их можно назвать неизвинительными, однако долг человека - прощать ближним своим хотя бы до седмижды семидесяти раз.
Я довершила начатое. Изо всех сил тщась стереть из его памяти следы первой обиды, я теперь оставила на ее неподдающейся поверхности еще один, даже более глубокий, отпечаток, неизгладимый, как выжженное клеймо.
- Вот теперь ты и правда меня возненавидишь, - сказала я. - Бесполезно искать примирения с тобой. Я вижу, ты стал моим вечным врагом.
Эти слова нанесли новый удар, и даже худший, так как граничили с правдой. Бескровные губы судорожно искривились. Я понимала, какой неумолимый гнев пробудила, и у меня мучительно сжалось сердце.
- Ты неверно толкуешь мои слова, - сказала я, беря его за руку. - Я не хочу ни огорчать тебя, ни причинять тебе боль. Поверь мне, поверь!
Как горько он улыбнулся, как решительно вырвал руку!
Наступило очень долгое молчание. Не могу судить, какая борьба происходила в нем между человеческой природой и милосердием. Лишь в глазах у него появлялся и исчезал непонятный блеск, лишь странные тени скользили по его лицу. Наконец он заговорил:
- Я уже указывал тебе, насколько нелепо даже думать, чтобы незамужняя женщина твоего возраста сопровождала за границу неженатого мужчину моих лет. Я изложил тебе все неопровержимые доводы настолько ясно, что, казалось бы, ты постыдишься вновь упоминать про свой план. Мне очень жаль, что я ошибся, - жаль тебя».
Вот уже и неуместная жалость. И очередная попытка пристыдить.
«Я перебила его. Прямой упрек тотчас придал мне смелости.
- Постарайся мыслить здраво, Сент-Джон. Ты говоришь вздор. Делаешь вид, будто возмущен тем, что я сказала. Но ведь это не так. Столь умный человек, как ты, не может быть столь туп или столь самодоволен, чтобы истолковать мои слова превратно. Я повторяю: я буду твоей помощницей, если ты пожелаешь, но женой - никогда.
Вновь он смертельно побледнел, но, как и раньше, сумел справиться со своим гневом. Ответил он с силой, но невозмутимым тоном:
- Помощница в моей миссии, если только она не моя жена, мне не нужна. Значит, поехать со мной ты не можешь. Однако, если твое предложение искренно, в Кембридже я поговорю с каким-нибудь женатым миссионером, чья жена нуждается в помощнице. Ты достаточно богата, чтобы обойтись без вспомоществования Миссионерского общества, и таким образом у тебя будет возможность избежать бесчестного нарушения данного тобой обещания и не изменить воинству, в чьи ряды ты обязалась вступить.
Как известно тебе, читатель, я никакого обещания не давала и не брала на себя никаких обязательств. Для подобной категоричности и тираничности ни малейших оснований не было. Я ответила:
- Ни о бесчестности, ни о нарушении обещания, ни об измене здесь не может быть и речи. Я вовсе не обязана ехать в Индию, а тем более с незнакомыми людьми».
Посмотрите, обещание еще не было дано, а Сент-Джон уже пытается газлайтить Джейн тем, что она якобы принесла клятву. Поэтому стоило бы Джейн хоть секунду заколебаться и обронить что-нибудь вроде «возможно», как Сент-Джон воспользовался бы этим, чтобы и дальше виноватить, «курощить» и припирать ее к стенке под девизом: «Ты же обещала!!!»
И исчерпав все возможности для манипулирования, он «жалеет» Джейн и рисует ей страшные перспективы «отверженности». Видите ли, он ошибся в ней, а она не лучше, чем другие...
«- Тогда, - сказал он, - мне остается только поминать вас в своих молитвах и от всего сердца просить бога, чтобы вас действительно не постигла судьба отверженных. Мне казалось, что в вас я встретил избранницу. Но человеку не понять путей господних».
Убийственная сила "нежности"
И что же, Сент-Джон отстал, «разочаровавшись» в Джейн? Как бы не так. Он решил пробить Джейн через эмоции и религиозные чувства.
«Я была уверена, что он не захочет со мной разговаривать и что он, во всяком случае, отказался от своих матримониальных намерений; но я ошиблась и в том и в другом. Сент-Джон беседовал со мной обычным своим тоном, или, вернее, тем тоном, какой он усвоил со мной в последнее время, - то есть был изысканно вежлив.
Для назидательного чтения перед вечерней молитвой он выбрал двадцать первую главу апокалипсиса. Никогда его выразительный голос не звучал так мягко и проникновенно, никогда его манера читать так не пленяла своей благородной простотой, как тогда, когда он произносил слова божественного откровения; а в этот вечер, среди близких, его голос казался еще более торжественным, его интонации - более волнующими.
Для молитвы он, видимо, собрал все свои силы, призвал все свое суровое рвение; казалось, он действительно спорит с богом и уверен, что добьется победы. Он молил о силе для слабодушных, о путеводной звезде для заблудших овец стада Христова, о возвращении, хотя бы в одиннадцатый час, тех, кого соблазны мира и плоти увлекают прочь с тернистого пути к спасению. Он просил, убеждал, требовал, чтобы гибнущая душа была выхвачена из пламени.
Глубокая серьезность всегда оказывает свое действие. Сперва эта молитва меня удивила, затем, по мере того как ее пыл возрастал, она все больше волновала меня и внушала мне трепет. Он так искренне был убежден в величии и святости своей задачи, что слушавшие не могли ему не сочувствовать.
После молитвы мы стали прощаться с ним; он уезжал на другой день очень рано. Диана и Мери обняли его и вышли из комнаты, - вероятно, он шепотом попросил их об этом. Я протянула ему руку и пожелала счастливого пути.
- Благодарю вас, Джен. Как я уже сказал, я вернусь из Кембриджа через две недели; даю вам это время на размышление. Если бы я внял голосу человеческой гордости, я больше не стал бы вам напоминать о браке; но я подчиняюсь только голосу долга и верен самому главному - сделать все ради славы божьей. Мой учитель был долготерпелив; таким буду и я. Я не допущу, чтобы вы погибли, как сосуд гнева; раскайтесь, решитесь, пока еще не поздно. Дай вам бог силы избрать благую часть, которая не отымется от вас.
С этими словами он положил руку мне на голову. Он говорил проникновенно, кротко; его взгляд при этом нисколько не походил на взгляд, каким влюбленный смотрит на свою возлюбленную, - это был взор пастыря, зовущего заблудшую овцу, или, вернее, взор ангела-хранителя, оберегающего вверенную ему душу.
У всякого одаренного человека, будь он человеком сильных страстей, или фанатиком веры, или просто деспотом, - если только он искренен в своих стремлениях, - бывают минуты такого подъема, когда он повелевает и властвует. Я благоговела перед Сент-Джоном, и внезапный порыв этого чувства неожиданно толкнул меня в ту пропасть, которой я так долго избегала. Я почувствовала искушение прекратить борьбу, отдаться потоку его воли и в волнах его жизни потерять свою. Сейчас он добивался меня с такой же настойчивостью, как в свое время - правда, совсем с иными чувствами - меня добивался другой. И тогда и теперь я была словно одержимая.
Я стояла неподвижно, точно зачарованная властным прикосновением Сент-Джона. Мои отказы были забыты, страх преодолен, борьба прекращена. Невозможное - то есть мой брак с Сент-Джоном - рисовалось мне почти возможным. Все изменилось в одно мгновение. Религия звала, ангелы простирали ко мне объятия, бог повелевал, жизнь свивалась передо мной, как свиток, врата смерти распахивались, открывая вечность; мне казалось, что ради спасения и вечного блаженства там, можно не задумываясь все принести в жертву здесь. Сумрачная комната была полна видений".
Стремясь "додавить" Джейн, Сент-Джон решается даже на крайнее средство - манипулятивное подобие нежности.
- Может быть, вы теперь решитесь? - спросил миссионер. Он спросил очень мягко и так же мягко привлек меня к себе.
О, эта нежность! Насколько она могущественней, чем сила. Я могла противиться гневу Сент-Джона, но перед его добротой склонялась, как слабый тростник. Все же я прекрасно понимала, что если уступлю сейчас, то в будущем мне не миновать расплаты за былое мое неповиновение. Один час торжественной молитвы не мог изменить его натуры, она была лишь обращена ко мне своей возвышенной стороной.
- Я бы решилась связать свою судьбу с вашей, - отвечала я, - если бы только была уверена, что такова действительно воля божия; тогда я готова была бы без колебаний выйти за вас, - а там будь что будет!
- Мои молитвы услышаны! - воскликнул Сент-Джон. Я почувствовала, как его рука тяжело легла на мою голову, словно он уже предъявлял на меня права; он обнял меня почти так, как если бы меня любил (я говорю «почти», - ибо я тогда уже знала разницу, я испытала, что значит быть любимой, но, подобно ему, отвергала любовь и думала только о долге). Мое внутреннее зрение было еще помрачено, его по-прежнему застилали тучи».
В этот момент Джейн уже готова сказать «да», и только голос мистера Рочестера, раздавшийся с небес, выводит ее из полугипнотического состояния, в которое Сент-Джон ввел ее совокупностью «ударных» манипуляций.
"Могла бы полюбить его иной, странной и мучительной любовью"
Почему же не Розамунда, а таки Джейн? Потому что своим умным твердым характером она привела в движение истинную страсть души Сент-Джона - "курощать", ломать и властвовать. Физическая прелесть Розамунды будит в нем только похоть, в Джейн же "прекрасно все". Психопата заводит сила оппонента и жгучее стремление «победить» его.
Словом, речь идет о бессознательной зависти холодного, душевно мертвого человека к полной жизни и такой стойкой Джейн. Неслучайна эта угроза так или иначе запичужить ее в миссионеры (не с ним, так компаньонкой с другими), а значит, лишить возможности быть счастливой и подвергнуть смертельной опасности. Не своими руками, так чужими. И Джейн это понимает:
«Мне начинает казаться, что уступить твоим настояниям почти равносильно самоубийству».
А Индия - это изоляция. Индия - это Соковыжималка и утилизация «по причине выработки материалом срока службы».
И еще интересный момент: не любя Сент-Джона как мужчину, Джейн, тем не менее, попадает "под власть ледяных чар" и небезосновательно предчувствует, что впадет в эмоциональную зависимость от мужа. Не во всех ваших историях есть любовь к психопату, но во всех - сильная психологическая зависимость. Об этом говорит и Джейн:
"Если бы мне пришлось стать его женой, я допускаю, что могла бы его полюбить иной, странной, мучительной любовью, - ведь он так умен, и нередко в его взгляде, жестах и речах сквозит какое-то величие. А в таком случае моя судьба оказалась бы невыносимо печальной. Моя любовь только раздражала бы его, и если бы я посмела обнаружить свои чувства, он немедленно дал бы мне понять, что это совершенно лишнее, что это не нужно ему и не пристало мне".