Письма Г. В. Степановой. 10 мая 1986 года
Начало здесь, остальное по тегу, начинать лучше снизу, поскольку в ЖЖ записи идут «вверх ногами».
10 мая 1986
Тест Ваш [1] исключительный: я очень долго соображала, но не могу с уверенностью сказать, что справилась, так что разделяю судьбу Скибы.
Спасибо за «сцены из рыцарских времён» - очень живо представила всё, но на кукол охота глянуть, так что, если что - подкиньте изображение. [2]
А насчёт музыки - по силе возможности надо только живую, совсем другое, тёплое, звучание получается у всей сцены. Вам дай бог и дальше везения с талантами музпеда!
Пребывание группы на сцене споспешествует чему хотите, но только не успехам на ниве учения. По крайней мере такие мои наблюдения за всеми «растущими» гениями: растут во все стороны, кроме науки. [3]
Тушинского репертуар всё тот же? [4]
Хорошо Пушкину воплощать в слове то, что он сам, лично, глубоко и всесторонне, проделывал теорехтычески и ещё более практычески.
Именно в этом сила пушкинского слова - личной обеспеченностью!
На праздничные дни набрала в библиотеке всяких новинок. Заглатывала: Конецкий о Ю. Казакове через их письма (Нева 4), Вопросы лит-ры 4, Избранное Е. Богата, Ларец Марии Медичи Е. Парнова (парнуха ещё та!), сборник статей В. Астафьева, Фуку Е. Евтушенко и прочее...
Конецкий, вернее письма Ю. Казакова с комментариями Конецкого, опять повели меня к той же мысли, что и фильм «Успех»: драма есть сама жизнь, она не может не быть драмой по своей природе, потому что жизнь есть там, где противоречия, а всякие противоречия - это драма. Аминь!
Письма Ю. Казакова, вкрапления Конецкого, письмо Шкловского составили некий аккорд, трезвучие с какой-то горькой гармонией.
Писания типа «В лёгком жанре» относятся к другому роду - пены. Но на живой волне литературного процесса. [5]
Как там Скибе вояжируется? [6]
Чем занимается Михеенко? В смысле - что она делает на своей работе?
Что Ваши болячки? Имеют место быть?
Взаимно целовали себя? Как-то часто Вы впадаете в чтение на фундаменте этих самых, выше поименованных.
Нельзя ли пореже и поменьше? [7]
Да, а проспект? В какой позицьи сей барон фон Грюнвальдус? [8]
Есть что-нибудь от Хорольского? [9]
Будьте здоровы.
Роспись
Примечания
1. Между 25 и 27 апреля (почему-то я не датировала это своё предбольничное письмо, потому ориентируюсь по дате попадания в больницу: 28 или 29 апреля, поскольку 29-го меня уже прооперировали) я писала:
«Знаю один интересный тест (жаль, если уже писала об этом).
Задаёте тестируемому простой и естественный вопрос: сколько осталось до одиннадцати, если на часах - без двадцати двух?
Ехали со Скибой от Гончаренко кишинёвским поездом до Конотопа.
Скиба:
- Который час? (Поезд приходит в Конотоп ровно в одиннадцать.)
Я:
- Без двадцати двух.
- Значит, осталось ещё 18 минут?
Я, меланхолично:
- Да.
К чести моей будь сказано, через две минуты до меня дошло.
Смеялись до самых одиннадцати.
У Кривопишиной за обедом подаю этот эпизод в качестве десерта.
Для остроты восприятия оформляю в виде диалога:
- Лен, как ты думаешь, сколько осталось до одиннадцати, если... (см. выше).
Кривопишина, подумав, полувопросительно:
- Сорок восемь?..
Теперь уже все вместе, задыхаясь от хохота:
- Хоть бы 38 - до 60 минут, а она все 48 бахнула! Широкая натура!
По возвращении в Сумы проверила на некоторых знакомых. Больше сумасшедших не оказалось.
Много времени спустя. Идём со Скибой по улице. Вдруг она говорит:
- Загадай желание. Из какого глаза ресница выпала?
- Загадала. Из левого?
- Сейчас, подожди. Какой это - левый? Я часто путаю левое и правое.
Я на неё этак сочувственно посмотрела и мягко сказала:
- Знаешь, мне иногда, глядя на тебя, трудно поверить, что у тебя высшее образование...
На что она ответила:
- Ну, знаешь ли, ты тогда тоже не сразу сообразила, сколько осталось до одиннадцати...
Я парировала тут же:
- Зато я твёрдо знаю, где левое, а где правое!
Крыть ей было нечем».
2. Не помню, посылала ли я ещё какие-то фотографии кукол, кроме тех, что послала в марте 1985 года. Но в свой последний приезд в Сумы к родным (в 1985 году?) Галина Васильевна видела несколько сценок, которые мои студентки-кукловодши показали специально для Г. В. у меня дома.
Более подробно про «сцены из рыцарских времён» см. в примечании ниже.
3. «Выступили 22 апреля на концерте, куклы пошли на “ура”. Показывали сценку “Трудовая пятница”: как работает I, II, III и IV курс. I - до изнеможения, II - с книжкой, вразвалочку, III - Виолетточка - расчёсывается граблями, преподнесёнными первокурсником; IV - руководит действиями I курса.
Сан Санычу показали фигу: музыка была живая, аккомпаниатор - гений (музпед, I курс). Музыка I курса - “Марш энтузиастов” во всё убыстряющемся темпе, II - лёгкий вальс, III - итальянская мелодия, IV - “Не кочегары мы...”. Когда I курс падал в изнеможении, звучала “тема судьбы”. Когда II курс уволакивал его - похоронный марш. Зал взвизгнул от восторга, когда IV курс (Гриша) пощупал пульс у I курса (Аристарх Зубриуменко) и снял шляпу (соломенный “брыль” и детский совочек - Гришины атрибуты). Мы сфотографировались. Если получатся фотографии - пришлю Вам немедленно, посмотрите на Виолетту и Аристарха. Виолеттино появление само по себе тоже вызвало аплодисменты. Публике она понравилась. [Из настоящего времени: я рассказывала Галине Васильевне о том, как этот негодяй «Сан Саныч» Васильев подстроил нам подлость на втором нашем выступлении, после того как мы отказались после первого триумфального «сдаться» под его руководство: как и в первый раз, мы использовали фонограмму, и Васильев, будучи худруком всей институтской самодеятельности, велел звукооператору запороть нам музыку, и магнитофон то застревал, то взвывал на сверхскорости, то замедлял звук, - а что такое фонограмма для кукольного представления, в котором куклы не говорят, а музыка является «организующе-сшивающей» структурой, «несущей конструкцией»? см. примечание 2.]
122 группа во главе с куратором показывала миниатюры: “Звонок” и “Буфет”. В “Буфете” я была часами. В “Звонке” - училкой.
Атрибуты “Звонка”. Вешалка на трёх ногах с надписью “Раздевалка для преподават.” (именно так, если Вы помните, написано в центральном корпусе). Зеркало.
Звенит звонок. Я выхожу с кипой журналов и в плаще. Второй звонок. Мчится орава студентов, отталкивают меня от вешалки. Раздеваются, смотрятся в зеркало. В это время я медленно, по одному, роняю журналы. Студенты убегают. Я собираю журналы. Только к вешалке - мчится опоздавшая студентка. Сбивает меня. Снова летят журналы. (Вид - прекомичный: куртка не на ту пуговицу застёгнута, смешные штаны, причёска - архинелепая, очки, шарф намотан десятки раз, “дипломат”.) Судорожно раздевается; смешно вскидывая ноги, разматывает шарф, “дипломат” - в сторону, куртку бросает на вешалку, куртка падает, снова бросает - опять не попала. Наконец повесила, заняв всю вешалку. Убегает.
Я обхожу вешалку кругом, не найдя места, вешаю плащ на руку и ухожу с обречённым видом.
“Буфет”. Надпись - “буфет”. Часы.
Очередь. Первой приходит студентка с книгой, читает. На часах - без десяти четыре (буфет должен открываться с перерыва в 4. Сами понимаете, в 4 он никогда не открывается). Затем приходят люди с вязанием, ещё с чем-то. На часах - четыре.
Очередь волнуется. Возгласы:
- Открывайте!
- У нас перемена 5 минут! (C 4-х до 4-х часов 5 мин.)
- Постучите там!
Кто-то стучит.
Прибегает та же “неудачница” и становится первой. Та, что читает, этого не замечает. Зато очередь “всё видит”. Выволакивают “неудачницу” и ставят в конец очереди. Она вырывается и становится предпоследней. Её снова выволакивают.
Опять возгласы:
- Да постучите же там!
- Господи, как есть хочется!
- Девочки, копеечку добавьте! Копеечка есть?
- Перемена кончается!
Звенит звонок.
“Неудачница” подходит к часам, на которых половина пятого, и говорит трагическим голосом:
- Опять не успела... - уходит.
Возгласы из очереди:
- Да останься!
Она, так же:
- Нет, я - на занятия...
Возгласы из очереди:
- Зубрила!
- Останься, худющая какая...
- Открывайте, нам на занятия!
- У нас историческая грамматика!
- Стучите!
Стучат каблуком об пол.
Появляется студентка, читающая книгу и беспечно жующая яблоко.
Очередь выхватывает яблоко и, передавая из рук в руки, съедает (каждый буквально вырывает яблоко изо рта другого).
Владелица яблока, растерянно протягивая руку за яблоком поочерёдно к каждой, жалобно тянет:
- Девочки, да вы чего?
Яблока нет.
- У, обжоры! - уходит.
На часах пять. Очередь волнуется. Снова появляется “жующая яблоко”. Только теперь яблоко видно зрителям, а от очереди она закрывается плащом, поднятым на голову.
Реплики из очереди:
- Делиться надо!
- Эгоистка!
Наконец, когда на часах шесть, а волнение очереди достигло апогея, появляется меланхоличная буфетчица (надо знать прототип, чтобы оценить!) в белом халате и косынке, где-то на уровне колен несущая кастрюлю, с видом Христа, несущего свой крест.
- Открывайте!
- О, наконец-то!
- Ой, как есть хочется!..
Ещё полчаса “тётя Катя” остервенело гремит кастрюлями и не открывает.
Потом с видом Петра, впускающего в рай, откидывает задвижку.
Очередь с рёвом валится в “буфет”.
Фух, конец!
Три года писала, а длилось всё это не больше трёх минут.
В конце (как и в начале) ещё и стихи были. Начальные не помню, конечные:
Если вы себя узнали,
То сидите - тихо.
Не одни вы в этом зале
Так живёте - лихо!
Остаётся признаться, что всё это они придумали сами к Дню факультета. (Правда, после того, как культоргу группы пригрозили выговором.)
Вот и ещё одна иллюстрация “телевизорной” психологии. Ведь умеют же! И - не хотят.
Правда, жутко довольны “бременем славы”. Деканша, благосклонно:
- Молодцi, дiвчата! Сам ректор так реготався! Дуже йому кукли (так в “оригинале”) сподобалися i цей номер. [Прим. из наст. врем.: в украинском языке нет слова кукли, есть ляльки (лялькы́), соответственно театр не кукольный, а лялько́вий.]
А “сам” худсовет рекомендовал продолжать “театр миниатюр”.
Я же не обольщаюсь - на предмет общественной активности 122-й группы. Разве что выговором...».
4. Я писала в том же апрельском письме:
«Да! Чуть не забыла! Леонард Тушинский (который снова учится в нашем институте) недавно узнал об отчестве Гриши Хвостякова-Стоеросенко. Не сносить мне (или Грише) головы!». [Из наст. врем.: Гриша был Леонардович.]
Леонард Тушинский был «вечный студент»: поступив учиться, когда я была на третьем или четвёртом курсе, он потом доучивался... у меня, причём чуть ли не перед моим уходом из института: я окончила институт в 1981 году, три года преподавала в школе и потом четыре в родном институте, таким образом, он «учился» лет как минимум семь (если ориентироваться на дату моего увольнения из института - по окончании учебного 1987-88 учебного года). Придумывая куклам имена, Грише Хвостякову-Стоеросенко я дала и отчество - «с претензией», для контраста с говорящей фамилией. Прототип, правда, не был тупым, как Гриша, но знаний «по специальности» у него не оказалось: когда он пересдавал мне какой-то зачёт (слава богу, я у него ничего не «читала», я бы этого не вынесла, - скорее всего, он понадеялся на «личное знакомство» и решил пересдать зачёт не тому преподавателю, который его «завалил»), я - вопреки его чаяниям - стала задавать вопросы. Вот тогда и обнаружилось, что товарищ предмета не знает абсолютно. Не помню, приняла ли я у него зачёт - если и приняла, то мне, наверное, удалось задать такие вопросы, ответы на которые он знал хотя бы благодаря общей эрудиции.
5. Перечисляя «читательские предметы», оказавшиеся под рукой во время очередной болезни, я написала:
«“В лёгком жанре” прочитала потому, что оказалась в стеснённом положении. Был бы у меня выход в библиотеку - дудки!».
6. В том же недатированном (но точно апрельском) письме я сообщала:
«Получили от Вас два барка. Спасибо большое!
Скиба уже отплывает. С 29 апреля по 10 мая - в Ленинград. Путёвка.
Я машу с берега одним платочком, а другой кусаю от зависти. И думаю лихорадочно: куда бы мне махнуть?
Ага, придумала! Вот выздоровею завтра, сяду на велосипед - и помчусь!
Пока же лежу опять, опять читаю (всё, что оказалось дома под рукой: пьесы Т. Уильямса, 4-й номер “Юности”, “В лёгком жанре” Кожевниковой, воспоминания о Паустовском, “Литературку” и проч.).
Вошла даже в некоторое обалдение: глаза врозь, взор туманный - хорошо!».
7. Мои болячки «взаимно целовали себя» - 5 мая я сообщала:
«Эпиграф:
Як в больницi край вiконця
Та виросла м'ята,
Прийди, милий, подивися,
Яка я пом'ята... -
санитарка в воскресенье (вчера), мо́я пол в нашей палате.
Муза дальних странствий завела меня далеко - удалили 29 апреля аппендикс.
Этим кончились “литературные мечтания” (читания). Причём собственно аппендицитной боли в полной мере не успела ощутить: до операции дико болела голова, после - желудок, спина, грудь. Кажется, схватила воспаление лёгких. Сегодня утром впервые не было температуры. Стало полегче, завтра (если не будет высокой t°), надеюсь, отправят домой.
“Почему-то” не читалось. За все дни одолела тощую книжицу рассказов Т. Уильямса и позаглядывала в разные участки воспоминаний о Блоке (перед этим посетила новую библиотеку - лепота!).
Сегодня прочитала 4-5 рассказов из итальянского сборника.
Мама вчера принесла Ваше письмо, оно меня очень обрадовало, спасибо большое.
На фоне последних событий в Киеве, ужасного холода, ветра и дождя на улице, событий внутрипалатных - особенно.
Вчера умерла (в палате) бабушка 85 лет, родом из Мурома. Так хорошо было слушать её речь.
У неё было (кроме прободного холецистита) отложение солей в ногах, так она медсёстрам говорила: “ноги у меня тоскуют...”.
Мою “напарницу” (девочке делали операцию после меня) сегодня выписали, теперь в палате “скорая помощь” - я. Остальные или бабули, или слабенькие.
“ Мёртвую зону” Кинга помню чисто “тэорэхтычеськы” - не читала по причине той же, что и Шпак: «напишут вечно “продолжение впредь”»... 4-ую “Аврору” постараюсь найти в новой (!) библиотеке, там в вестибюле та-а-акие кресла... [Прим. из настоящего времени: я часто цитировала это в письмах к Галине Васильевне, рассказывая о своей нелюбви к продолжениям: «Я получаю только “Московские ведомости” и читаю их по прошествии года, за один раз. Журналов же не могу читать; там вечно: продолжение впредь - и жди конца целый месяц» (Квитка-Основьяненко, «Шельменко-денщик»).]
Карточки “юмористические” начинала обрабатывать. Но... Какая-то патологическая лень нападает. Особенно в последнее время чёй-то “бодрости” не было. Может, с аппендиксом и лень удалили, а? Та-ак на-адеюсь...
<...>
В следующем “выпуске” напишу (из карточек) украинские пословицы.
Есть такие - чудо!
До свидания. Заранее выполняю все Ваши наставления и пожелания и постараюсь завтра выписаться (помните, Хорольский про это слово?). [Из наст. времени: Хорольский в одном из писем спрашивал, не надумали ль чего описать, «невинно» справляясь: куда ударение ставить?]
5 мая 86 г.».
Дописка на клочке от 7 мая:
«P. S. Я уже дома. Выпросилась. t° пока держится, предварительный диагноз терапевта - острый бронхит. Завтра мама повезёт меня на рентген, будет ясно. Получила Ваше письмо с программой. Завтра буду писать письмо, утром обычно очень хорошо себя чувствую.
7 мая 86 г.
Хорольский был не в Омске, в Новосибирске.
Пардон за помятый конверт».
8. Проспект так никогда написан не был, потому находился в той же «позицьи», что и прототип:
...На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит принахмурясь;
Сидит и молчит.
<...>
Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют...
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Всё в той же позицьи
На камне сидит.
9. В письме от 5-7 мая я писала (упреждая вопрос Галины Васильевны: оба моих «больничных» письма, от 5-7 и 8 мая, она получила одновременно, о чём сообщила мне в письме от 15 мая):
«От Хорольского к 1 Мая открытка пришла, мама мне приносила.
Пишет, что где-то (в Омске, что ли?) уже был. Стало быть, подумала я, жив курилка?».
И уточняла в конце письма:
«Хорольский был не в Омске, в Новосибирске».
***
В больничном же письме от 5-7 мая (отправленном тоже из больницы, почему я и извинялась за помятый конверт, уж какой нашёлся) я рассказывала Галине Васильевне бабушкину-дедушкину побасёнку, наткнувшись на которую сейчас, я озадачилась: где мне память изменила - в позднейшем лоскутке или в этом письме?
Здесь я пишу:
«Вспомнила как-то (уже не бабушкино, дедушкино):
Родня - по дяде амбару двоюродный сарай.
И ещё: дедушкин дедушка век свой доживал у дочери (дедушкиной мамы) и у зятя.
Хатёнка какая-то недалеко от дочериной стояла. Внучата прибегут, двери настежь.
Дед с печи:
- Закрывайте двери, собаки, всю хату повыстудили!
Потом покачает головой и говорит:
- И-и-их, а чьей соломой топим?..
(А солому зять давал.)».
А в лоскутке у меня Харитон, потому что, как мне казалось, я хорошо запомнила бабушкино выражение «а солома-то Харитонова...».
И вот теперь загадка: то ли речь шла не о дедушки Павликовом дедушке (потому что «зятя», то есть дедушкиного отца, звали Иван Павлович), то ли (возможно) о прадедушке (и тогда прабабушки Катиного дедушку действительно могли звать Харитоном), а то ли и вовсе о чужом человеке, в лучшем случае дальнем нашем родственнике (или, может, у другой дочери, тогда это был дедушкин двоюродный дедушка?).
Что, конечно, сути моей притчи о «свободе слова» не меняет, но представляет лично для меня живой генеалогический интерес. Но уж не узнать - спросить-то мне теперь не у кого.
***
8 мая я писала (выполняя обещание написать «завтра», при лучшем самочувствии):
«Ещё в этой же ЛГ [за 7 мая 1986] понравился Старшинов, а именно вкрапления его стихов в пошлую статью Туркова.
В разделе “Международная жизнь” чудесный фельетон Влад. Симонова “О, счастливчик Фред!”.
Стилистически изысканный, блестящий - приятно подержать в руках так же, как хорошо сделанную вещь. Чувствуется живая человеческая заинтересованность, что редко в фельетонах.
Обычно изощряются в остроумии, содержание “испускает дух”. Здесь же всё оживлено добротой и сочувствием.
Хотя вполне допускаю, что во мне уже просыпается большая любовь ко всему человечеству, как в прошлый раз после кори.
[Специально поискала, чтобы проверить, любовь к человечеству или таки правда: скачала соответствующий номер «Литературки» и нашла этот фельетон...
...и теперь думаю, что и то, и другое. На всякий случай ссылка на архив номеров ЛГ.]
Правда, говорить о выздоровлении ещё рано, но сегодня, хоть уже и вечер, чувствую себя значительно лучше, ибо по уши нашпигована антибиотиками и прочими микстуро-пилюлями.
Рентген хороший, зато РОЭ почему-то 42 (при максимально допустимых 12). Терапевт написала направление в больницу, но в инфекционное, причём в бокс, что равносильно тюремной камере. Посоветовавшись, мы с мамой отказались, т.к. для полного счастья мне не хватает какого-нибудь инф. заболевания, которое мне ничего не стоит подхватить там. Лекарств много, все по какой-то хитрой методе нужно принимать - запутаешься вконец.
Совсем по Пушкину: “Читаю мало, долго сплю; летучей славы не ловлю”. Жалко маму, она совсем замоталась со мной.
Друзья-товарищи избаловали вниманием <....>. Нанесли “миллион, миллион алых” тюльпанов в палату. Я вся растроганная и чувствительная...
А маме моей сегодня вручили медаль “Ветеран труда”. Я её (маму, не медаль) облила лаком, она надела своё зелёное платье с галстуком, наотрез отказавшись от брошки и перстня.
Завтра, если не будет дождя, они с папой поедут на дачу, и попутно будет произведена важная акция: высадят в землю мои героические “чернобривы”. Они это заслужили.
А в вазы поставим сирень.
Ибо да здравствует сирень! У меня для неё припасён и кувшин салатного цвета.
Идём на поводу у разлагающего эстетизма. [В апрельском предбольничном письме я хвасталась:
«Спасибо за поздравление с праздником, примите и моё, если успеет к тому времени дойти.
Сирени жду! Скоро должна расцвести. Чернобривцы думаю пересаживать в почву. Цветут, стервецы!».]
<....>
На укр. пословицы сил уже не хватило, “продолжение впредь”.
До свидания.
Не болейте, пожалуйста.
↓
“От такой же слышу”».
************************
Это были мои последние сохранившиеся письма к Галине Васильевне - от 5-7 и 8 мая, вскоре (15 мая) Галина Васильевна (зная уже о своём приговоре, но в сопроводительной открытке пиша лишь о Чернобыльской аварии, откуда радиоактивное облако пошло на Прибалтику) пришлёт мне все мои письма начиная с 1982 года, поэтому оставшиеся письма Галины Васильевны (с 15 мая по 16 декабря 1986 года; 9 февраля 1987 года её не станет) я буду комментировать лишь по памяти и, конечно же, не столь подробно и точно, как при наличии собственных писем.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
10 мая 1986
Тест Ваш [1] исключительный: я очень долго соображала, но не могу с уверенностью сказать, что справилась, так что разделяю судьбу Скибы.
Спасибо за «сцены из рыцарских времён» - очень живо представила всё, но на кукол охота глянуть, так что, если что - подкиньте изображение. [2]
А насчёт музыки - по силе возможности надо только живую, совсем другое, тёплое, звучание получается у всей сцены. Вам дай бог и дальше везения с талантами музпеда!
Пребывание группы на сцене споспешествует чему хотите, но только не успехам на ниве учения. По крайней мере такие мои наблюдения за всеми «растущими» гениями: растут во все стороны, кроме науки. [3]
Тушинского репертуар всё тот же? [4]
Хорошо Пушкину воплощать в слове то, что он сам, лично, глубоко и всесторонне, проделывал теорехтычески и ещё более практычески.
Именно в этом сила пушкинского слова - личной обеспеченностью!
На праздничные дни набрала в библиотеке всяких новинок. Заглатывала: Конецкий о Ю. Казакове через их письма (Нева 4), Вопросы лит-ры 4, Избранное Е. Богата, Ларец Марии Медичи Е. Парнова (парнуха ещё та!), сборник статей В. Астафьева, Фуку Е. Евтушенко и прочее...
Конецкий, вернее письма Ю. Казакова с комментариями Конецкого, опять повели меня к той же мысли, что и фильм «Успех»: драма есть сама жизнь, она не может не быть драмой по своей природе, потому что жизнь есть там, где противоречия, а всякие противоречия - это драма. Аминь!
Письма Ю. Казакова, вкрапления Конецкого, письмо Шкловского составили некий аккорд, трезвучие с какой-то горькой гармонией.
Писания типа «В лёгком жанре» относятся к другому роду - пены. Но на живой волне литературного процесса. [5]
Как там Скибе вояжируется? [6]
Чем занимается Михеенко? В смысле - что она делает на своей работе?
Что Ваши болячки? Имеют место быть?
Взаимно целовали себя? Как-то часто Вы впадаете в чтение на фундаменте этих самых, выше поименованных.
Нельзя ли пореже и поменьше? [7]
Да, а проспект? В какой позицьи сей барон фон Грюнвальдус? [8]
Есть что-нибудь от Хорольского? [9]
Будьте здоровы.
Роспись
Примечания
1. Между 25 и 27 апреля (почему-то я не датировала это своё предбольничное письмо, потому ориентируюсь по дате попадания в больницу: 28 или 29 апреля, поскольку 29-го меня уже прооперировали) я писала:
«Знаю один интересный тест (жаль, если уже писала об этом).
Задаёте тестируемому простой и естественный вопрос: сколько осталось до одиннадцати, если на часах - без двадцати двух?
Ехали со Скибой от Гончаренко кишинёвским поездом до Конотопа.
Скиба:
- Который час? (Поезд приходит в Конотоп ровно в одиннадцать.)
Я:
- Без двадцати двух.
- Значит, осталось ещё 18 минут?
Я, меланхолично:
- Да.
К чести моей будь сказано, через две минуты до меня дошло.
Смеялись до самых одиннадцати.
У Кривопишиной за обедом подаю этот эпизод в качестве десерта.
Для остроты восприятия оформляю в виде диалога:
- Лен, как ты думаешь, сколько осталось до одиннадцати, если... (см. выше).
Кривопишина, подумав, полувопросительно:
- Сорок восемь?..
Теперь уже все вместе, задыхаясь от хохота:
- Хоть бы 38 - до 60 минут, а она все 48 бахнула! Широкая натура!
По возвращении в Сумы проверила на некоторых знакомых. Больше сумасшедших не оказалось.
Много времени спустя. Идём со Скибой по улице. Вдруг она говорит:
- Загадай желание. Из какого глаза ресница выпала?
- Загадала. Из левого?
- Сейчас, подожди. Какой это - левый? Я часто путаю левое и правое.
Я на неё этак сочувственно посмотрела и мягко сказала:
- Знаешь, мне иногда, глядя на тебя, трудно поверить, что у тебя высшее образование...
На что она ответила:
- Ну, знаешь ли, ты тогда тоже не сразу сообразила, сколько осталось до одиннадцати...
Я парировала тут же:
- Зато я твёрдо знаю, где левое, а где правое!
Крыть ей было нечем».
2. Не помню, посылала ли я ещё какие-то фотографии кукол, кроме тех, что послала в марте 1985 года. Но в свой последний приезд в Сумы к родным (в 1985 году?) Галина Васильевна видела несколько сценок, которые мои студентки-кукловодши показали специально для Г. В. у меня дома.
Более подробно про «сцены из рыцарских времён» см. в примечании ниже.
3. «Выступили 22 апреля на концерте, куклы пошли на “ура”. Показывали сценку “Трудовая пятница”: как работает I, II, III и IV курс. I - до изнеможения, II - с книжкой, вразвалочку, III - Виолетточка - расчёсывается граблями, преподнесёнными первокурсником; IV - руководит действиями I курса.
Сан Санычу показали фигу: музыка была живая, аккомпаниатор - гений (музпед, I курс). Музыка I курса - “Марш энтузиастов” во всё убыстряющемся темпе, II - лёгкий вальс, III - итальянская мелодия, IV - “Не кочегары мы...”. Когда I курс падал в изнеможении, звучала “тема судьбы”. Когда II курс уволакивал его - похоронный марш. Зал взвизгнул от восторга, когда IV курс (Гриша) пощупал пульс у I курса (Аристарх Зубриуменко) и снял шляпу (соломенный “брыль” и детский совочек - Гришины атрибуты). Мы сфотографировались. Если получатся фотографии - пришлю Вам немедленно, посмотрите на Виолетту и Аристарха. Виолеттино появление само по себе тоже вызвало аплодисменты. Публике она понравилась. [Из настоящего времени: я рассказывала Галине Васильевне о том, как этот негодяй «Сан Саныч» Васильев подстроил нам подлость на втором нашем выступлении, после того как мы отказались после первого триумфального «сдаться» под его руководство: как и в первый раз, мы использовали фонограмму, и Васильев, будучи худруком всей институтской самодеятельности, велел звукооператору запороть нам музыку, и магнитофон то застревал, то взвывал на сверхскорости, то замедлял звук, - а что такое фонограмма для кукольного представления, в котором куклы не говорят, а музыка является «организующе-сшивающей» структурой, «несущей конструкцией»? см. примечание 2.]
122 группа во главе с куратором показывала миниатюры: “Звонок” и “Буфет”. В “Буфете” я была часами. В “Звонке” - училкой.
Атрибуты “Звонка”. Вешалка на трёх ногах с надписью “Раздевалка для преподават.” (именно так, если Вы помните, написано в центральном корпусе). Зеркало.
Звенит звонок. Я выхожу с кипой журналов и в плаще. Второй звонок. Мчится орава студентов, отталкивают меня от вешалки. Раздеваются, смотрятся в зеркало. В это время я медленно, по одному, роняю журналы. Студенты убегают. Я собираю журналы. Только к вешалке - мчится опоздавшая студентка. Сбивает меня. Снова летят журналы. (Вид - прекомичный: куртка не на ту пуговицу застёгнута, смешные штаны, причёска - архинелепая, очки, шарф намотан десятки раз, “дипломат”.) Судорожно раздевается; смешно вскидывая ноги, разматывает шарф, “дипломат” - в сторону, куртку бросает на вешалку, куртка падает, снова бросает - опять не попала. Наконец повесила, заняв всю вешалку. Убегает.
Я обхожу вешалку кругом, не найдя места, вешаю плащ на руку и ухожу с обречённым видом.
“Буфет”. Надпись - “буфет”. Часы.
Очередь. Первой приходит студентка с книгой, читает. На часах - без десяти четыре (буфет должен открываться с перерыва в 4. Сами понимаете, в 4 он никогда не открывается). Затем приходят люди с вязанием, ещё с чем-то. На часах - четыре.
Очередь волнуется. Возгласы:
- Открывайте!
- У нас перемена 5 минут! (C 4-х до 4-х часов 5 мин.)
- Постучите там!
Кто-то стучит.
Прибегает та же “неудачница” и становится первой. Та, что читает, этого не замечает. Зато очередь “всё видит”. Выволакивают “неудачницу” и ставят в конец очереди. Она вырывается и становится предпоследней. Её снова выволакивают.
Опять возгласы:
- Да постучите же там!
- Господи, как есть хочется!
- Девочки, копеечку добавьте! Копеечка есть?
- Перемена кончается!
Звенит звонок.
“Неудачница” подходит к часам, на которых половина пятого, и говорит трагическим голосом:
- Опять не успела... - уходит.
Возгласы из очереди:
- Да останься!
Она, так же:
- Нет, я - на занятия...
Возгласы из очереди:
- Зубрила!
- Останься, худющая какая...
- Открывайте, нам на занятия!
- У нас историческая грамматика!
- Стучите!
Стучат каблуком об пол.
Появляется студентка, читающая книгу и беспечно жующая яблоко.
Очередь выхватывает яблоко и, передавая из рук в руки, съедает (каждый буквально вырывает яблоко изо рта другого).
Владелица яблока, растерянно протягивая руку за яблоком поочерёдно к каждой, жалобно тянет:
- Девочки, да вы чего?
Яблока нет.
- У, обжоры! - уходит.
На часах пять. Очередь волнуется. Снова появляется “жующая яблоко”. Только теперь яблоко видно зрителям, а от очереди она закрывается плащом, поднятым на голову.
Реплики из очереди:
- Делиться надо!
- Эгоистка!
Наконец, когда на часах шесть, а волнение очереди достигло апогея, появляется меланхоличная буфетчица (надо знать прототип, чтобы оценить!) в белом халате и косынке, где-то на уровне колен несущая кастрюлю, с видом Христа, несущего свой крест.
- Открывайте!
- О, наконец-то!
- Ой, как есть хочется!..
Ещё полчаса “тётя Катя” остервенело гремит кастрюлями и не открывает.
Потом с видом Петра, впускающего в рай, откидывает задвижку.
Очередь с рёвом валится в “буфет”.
Фух, конец!
Три года писала, а длилось всё это не больше трёх минут.
В конце (как и в начале) ещё и стихи были. Начальные не помню, конечные:
Если вы себя узнали,
То сидите - тихо.
Не одни вы в этом зале
Так живёте - лихо!
Остаётся признаться, что всё это они придумали сами к Дню факультета. (Правда, после того, как культоргу группы пригрозили выговором.)
Вот и ещё одна иллюстрация “телевизорной” психологии. Ведь умеют же! И - не хотят.
Правда, жутко довольны “бременем славы”. Деканша, благосклонно:
- Молодцi, дiвчата! Сам ректор так реготався! Дуже йому кукли (так в “оригинале”) сподобалися i цей номер. [Прим. из наст. врем.: в украинском языке нет слова кукли, есть ляльки (лялькы́), соответственно театр не кукольный, а лялько́вий.]
А “сам” худсовет рекомендовал продолжать “театр миниатюр”.
Я же не обольщаюсь - на предмет общественной активности 122-й группы. Разве что выговором...».
4. Я писала в том же апрельском письме:
«Да! Чуть не забыла! Леонард Тушинский (который снова учится в нашем институте) недавно узнал об отчестве Гриши Хвостякова-Стоеросенко. Не сносить мне (или Грише) головы!». [Из наст. врем.: Гриша был Леонардович.]
Леонард Тушинский был «вечный студент»: поступив учиться, когда я была на третьем или четвёртом курсе, он потом доучивался... у меня, причём чуть ли не перед моим уходом из института: я окончила институт в 1981 году, три года преподавала в школе и потом четыре в родном институте, таким образом, он «учился» лет как минимум семь (если ориентироваться на дату моего увольнения из института - по окончании учебного 1987-88 учебного года). Придумывая куклам имена, Грише Хвостякову-Стоеросенко я дала и отчество - «с претензией», для контраста с говорящей фамилией. Прототип, правда, не был тупым, как Гриша, но знаний «по специальности» у него не оказалось: когда он пересдавал мне какой-то зачёт (слава богу, я у него ничего не «читала», я бы этого не вынесла, - скорее всего, он понадеялся на «личное знакомство» и решил пересдать зачёт не тому преподавателю, который его «завалил»), я - вопреки его чаяниям - стала задавать вопросы. Вот тогда и обнаружилось, что товарищ предмета не знает абсолютно. Не помню, приняла ли я у него зачёт - если и приняла, то мне, наверное, удалось задать такие вопросы, ответы на которые он знал хотя бы благодаря общей эрудиции.
5. Перечисляя «читательские предметы», оказавшиеся под рукой во время очередной болезни, я написала:
«“В лёгком жанре” прочитала потому, что оказалась в стеснённом положении. Был бы у меня выход в библиотеку - дудки!».
6. В том же недатированном (но точно апрельском) письме я сообщала:
«Получили от Вас два барка. Спасибо большое!
Скиба уже отплывает. С 29 апреля по 10 мая - в Ленинград. Путёвка.
Я машу с берега одним платочком, а другой кусаю от зависти. И думаю лихорадочно: куда бы мне махнуть?
Ага, придумала! Вот выздоровею завтра, сяду на велосипед - и помчусь!
Пока же лежу опять, опять читаю (всё, что оказалось дома под рукой: пьесы Т. Уильямса, 4-й номер “Юности”, “В лёгком жанре” Кожевниковой, воспоминания о Паустовском, “Литературку” и проч.).
Вошла даже в некоторое обалдение: глаза врозь, взор туманный - хорошо!».
7. Мои болячки «взаимно целовали себя» - 5 мая я сообщала:
«Эпиграф:
Як в больницi край вiконця
Та виросла м'ята,
Прийди, милий, подивися,
Яка я пом'ята... -
санитарка в воскресенье (вчера), мо́я пол в нашей палате.
Муза дальних странствий завела меня далеко - удалили 29 апреля аппендикс.
Этим кончились “литературные мечтания” (читания). Причём собственно аппендицитной боли в полной мере не успела ощутить: до операции дико болела голова, после - желудок, спина, грудь. Кажется, схватила воспаление лёгких. Сегодня утром впервые не было температуры. Стало полегче, завтра (если не будет высокой t°), надеюсь, отправят домой.
“Почему-то” не читалось. За все дни одолела тощую книжицу рассказов Т. Уильямса и позаглядывала в разные участки воспоминаний о Блоке (перед этим посетила новую библиотеку - лепота!).
Сегодня прочитала 4-5 рассказов из итальянского сборника.
Мама вчера принесла Ваше письмо, оно меня очень обрадовало, спасибо большое.
На фоне последних событий в Киеве, ужасного холода, ветра и дождя на улице, событий внутрипалатных - особенно.
Вчера умерла (в палате) бабушка 85 лет, родом из Мурома. Так хорошо было слушать её речь.
У неё было (кроме прободного холецистита) отложение солей в ногах, так она медсёстрам говорила: “ноги у меня тоскуют...”.
Мою “напарницу” (девочке делали операцию после меня) сегодня выписали, теперь в палате “скорая помощь” - я. Остальные или бабули, или слабенькие.
“ Мёртвую зону” Кинга помню чисто “тэорэхтычеськы” - не читала по причине той же, что и Шпак: «напишут вечно “продолжение впредь”»... 4-ую “Аврору” постараюсь найти в новой (!) библиотеке, там в вестибюле та-а-акие кресла... [Прим. из настоящего времени: я часто цитировала это в письмах к Галине Васильевне, рассказывая о своей нелюбви к продолжениям: «Я получаю только “Московские ведомости” и читаю их по прошествии года, за один раз. Журналов же не могу читать; там вечно: продолжение впредь - и жди конца целый месяц» (Квитка-Основьяненко, «Шельменко-денщик»).]
Карточки “юмористические” начинала обрабатывать. Но... Какая-то патологическая лень нападает. Особенно в последнее время чёй-то “бодрости” не было. Может, с аппендиксом и лень удалили, а? Та-ак на-адеюсь...
<...>
В следующем “выпуске” напишу (из карточек) украинские пословицы.
Есть такие - чудо!
До свидания. Заранее выполняю все Ваши наставления и пожелания и постараюсь завтра выписаться (помните, Хорольский про это слово?). [Из наст. времени: Хорольский в одном из писем спрашивал, не надумали ль чего описать, «невинно» справляясь: куда ударение ставить?]
5 мая 86 г.».
Дописка на клочке от 7 мая:
«P. S. Я уже дома. Выпросилась. t° пока держится, предварительный диагноз терапевта - острый бронхит. Завтра мама повезёт меня на рентген, будет ясно. Получила Ваше письмо с программой. Завтра буду писать письмо, утром обычно очень хорошо себя чувствую.
7 мая 86 г.
Хорольский был не в Омске, в Новосибирске.
Пардон за помятый конверт».
8. Проспект так никогда написан не был, потому находился в той же «позицьи», что и прототип:
...На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит принахмурясь;
Сидит и молчит.
<...>
Года за годами...
Бароны воюют,
Бароны пируют...
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Всё в той же позицьи
На камне сидит.
9. В письме от 5-7 мая я писала (упреждая вопрос Галины Васильевны: оба моих «больничных» письма, от 5-7 и 8 мая, она получила одновременно, о чём сообщила мне в письме от 15 мая):
«От Хорольского к 1 Мая открытка пришла, мама мне приносила.
Пишет, что где-то (в Омске, что ли?) уже был. Стало быть, подумала я, жив курилка?».
И уточняла в конце письма:
«Хорольский был не в Омске, в Новосибирске».
***
В больничном же письме от 5-7 мая (отправленном тоже из больницы, почему я и извинялась за помятый конверт, уж какой нашёлся) я рассказывала Галине Васильевне бабушкину-дедушкину побасёнку, наткнувшись на которую сейчас, я озадачилась: где мне память изменила - в позднейшем лоскутке или в этом письме?
Здесь я пишу:
«Вспомнила как-то (уже не бабушкино, дедушкино):
Родня - по дяде амбару двоюродный сарай.
И ещё: дедушкин дедушка век свой доживал у дочери (дедушкиной мамы) и у зятя.
Хатёнка какая-то недалеко от дочериной стояла. Внучата прибегут, двери настежь.
Дед с печи:
- Закрывайте двери, собаки, всю хату повыстудили!
Потом покачает головой и говорит:
- И-и-их, а чьей соломой топим?..
(А солому зять давал.)».
А в лоскутке у меня Харитон, потому что, как мне казалось, я хорошо запомнила бабушкино выражение «а солома-то Харитонова...».
И вот теперь загадка: то ли речь шла не о дедушки Павликовом дедушке (потому что «зятя», то есть дедушкиного отца, звали Иван Павлович), то ли (возможно) о прадедушке (и тогда прабабушки Катиного дедушку действительно могли звать Харитоном), а то ли и вовсе о чужом человеке, в лучшем случае дальнем нашем родственнике (или, может, у другой дочери, тогда это был дедушкин двоюродный дедушка?).
Что, конечно, сути моей притчи о «свободе слова» не меняет, но представляет лично для меня живой генеалогический интерес. Но уж не узнать - спросить-то мне теперь не у кого.
***
8 мая я писала (выполняя обещание написать «завтра», при лучшем самочувствии):
«Ещё в этой же ЛГ [за 7 мая 1986] понравился Старшинов, а именно вкрапления его стихов в пошлую статью Туркова.
В разделе “Международная жизнь” чудесный фельетон Влад. Симонова “О, счастливчик Фред!”.
Стилистически изысканный, блестящий - приятно подержать в руках так же, как хорошо сделанную вещь. Чувствуется живая человеческая заинтересованность, что редко в фельетонах.
Обычно изощряются в остроумии, содержание “испускает дух”. Здесь же всё оживлено добротой и сочувствием.
Хотя вполне допускаю, что во мне уже просыпается большая любовь ко всему человечеству, как в прошлый раз после кори.
[Специально поискала, чтобы проверить, любовь к человечеству или таки правда: скачала соответствующий номер «Литературки» и нашла этот фельетон...
...и теперь думаю, что и то, и другое. На всякий случай ссылка на архив номеров ЛГ.]
Правда, говорить о выздоровлении ещё рано, но сегодня, хоть уже и вечер, чувствую себя значительно лучше, ибо по уши нашпигована антибиотиками и прочими микстуро-пилюлями.
Рентген хороший, зато РОЭ почему-то 42 (при максимально допустимых 12). Терапевт написала направление в больницу, но в инфекционное, причём в бокс, что равносильно тюремной камере. Посоветовавшись, мы с мамой отказались, т.к. для полного счастья мне не хватает какого-нибудь инф. заболевания, которое мне ничего не стоит подхватить там. Лекарств много, все по какой-то хитрой методе нужно принимать - запутаешься вконец.
Совсем по Пушкину: “Читаю мало, долго сплю; летучей славы не ловлю”. Жалко маму, она совсем замоталась со мной.
Друзья-товарищи избаловали вниманием <....>. Нанесли “миллион, миллион алых” тюльпанов в палату. Я вся растроганная и чувствительная...
А маме моей сегодня вручили медаль “Ветеран труда”. Я её (маму, не медаль) облила лаком, она надела своё зелёное платье с галстуком, наотрез отказавшись от брошки и перстня.
Завтра, если не будет дождя, они с папой поедут на дачу, и попутно будет произведена важная акция: высадят в землю мои героические “чернобривы”. Они это заслужили.
А в вазы поставим сирень.
Ибо да здравствует сирень! У меня для неё припасён и кувшин салатного цвета.
Идём на поводу у разлагающего эстетизма. [В апрельском предбольничном письме я хвасталась:
«Спасибо за поздравление с праздником, примите и моё, если успеет к тому времени дойти.
Сирени жду! Скоро должна расцвести. Чернобривцы думаю пересаживать в почву. Цветут, стервецы!».]
<....>
На укр. пословицы сил уже не хватило, “продолжение впредь”.
До свидания.
Не болейте, пожалуйста.
↓
“От такой же слышу”».
************************
Это были мои последние сохранившиеся письма к Галине Васильевне - от 5-7 и 8 мая, вскоре (15 мая) Галина Васильевна (зная уже о своём приговоре, но в сопроводительной открытке пиша лишь о Чернобыльской аварии, откуда радиоактивное облако пошло на Прибалтику) пришлёт мне все мои письма начиная с 1982 года, поэтому оставшиеся письма Галины Васильевны (с 15 мая по 16 декабря 1986 года; 9 февраля 1987 года её не станет) я буду комментировать лишь по памяти и, конечно же, не столь подробно и точно, как при наличии собственных писем.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.