Владея пространством и временем
Продолжение
Начало здесь
После практики на каникулы я приехал на родину.
<...>
Кончились каникулы, кончился праздник. В следующем году мы поселились с Вадимом и Эдиком Антоновым на квартире на улице Луначарского. Хозяйка Ревекка Исааковна - женщина волевая, но добрая - держала в руках всю семью: мужа, сестру Марию Исааковну, дочь Мару и внука Мару. Нам отвели отдельную комнату и старались не мешать. А если иногда маленький Мара как-нибудь напроказит, Эдик или Вадим могли щёлкнуть его по лбу. Эдик пел озорные песенки с не совсем приличными словами, но ни Ревекка Исааковна, ни Мара не обижались. Словом, жили по-семейному. Питались мы в студенческой столовой. На завтрак я тратил 2-2,50 руб., на обед 4-5, на ужин - тоже до 3 руб., т.е. всего 10 рублей в сутки. Это соответствовало нынешнему рублю, за который в той же столовой прилично не пообедаешь.
Стипендия плюс отцовская сотня составляли мой бюджет в 350-360 руб., за счёт которого я мог иногда сходить в кино и даже пригласить туда девушку.
А когда объявили об очередном снижении цен, то стало ещё легче.
Вот только в любви нам с Вадимом не везло.
Однажды вечером я прогуливался по парку в одиночестве (не помню, где тогда был Вадим) и увидел стайку студенточек, среди которых одна в розовой кофточке и чёрной юбочке слишком уж выделялась красотой своей фигурки. Её точёные плечики, прекрасные ручки, тонкий и гибкий как лоза стан, прелестные бёдра и ножки приковали к себе мой взор, и я долго шёл за девушками, любуясь этой сказочной гармонией. Лицо девушки, не наделённое броской, яркой красотой, как у Таи или Жанны, всё же было мило и симпатично, и чем больше я смотрел на неё, тем больше открывал в ней девичьих прелестей.
[Наконец это была моя мамочка! Однако путь к ней был ещё очень долог и тернист...]
Наверное, такое у папы тогда было выражение лица:
Весь вечер я бродил за стайкой девушек и не осмеливался подойти к ним, но когда они уже направились домой по проспекту им. Богдана Хмельницкого, я решился и, догнав их, вклинился между ними, взяв под руки двух девушек, в том числе и крайнюю слева - которой весь вечер любовался.
[Вот так примерно:]
Мы познакомились.
Симпатичную девушку звали Валей, подружек - Шура, Таня и Инна. Они пококетничали со мной немного. Не помню, почему, Валю я назвал идеалисткой, хотя впоследствии убедился, что ошибся. Валя, в противовес мне, оказалась практичной материалисткой и реалисткой, женщиной сердечной, морально чистоплотной и верной.
[А просто по конституции, жмаевской.]
Мы прошли мимо нашего института, затем по улице им. Дзержинского дошли чуть ли не до её конца и расстались: тут жили почти все девушки. Мне нужно было сворачивать на улицу им. Луначарского в следующий переулок, но я минут десять всё стоял около дома, куда вошла Валя.
В воскресенье мы с Вадимом нагладили брюки и сорочки, почистили стоптанные туфли и отправились в пединститут на концерт художественной самодеятельности. В программе концерта был акробатический этюд - выступление студентки-гимнастки. Её красивое гибкое тело на сцене извивалось змеёй, стройные ножки, как ножницы, раздвигаясь, скользили по полу и принимали горизонтальное положение, в то время как прелестная головка с распущенными тёмно-русыми волосами, качаясь на гибком торсе, касалась поочерёдно то одной, то другой.
Вадим толкнул меня в бок и прошептал: «Смотри, Вовка, какая девушка! Видал, что делает? Цимус!». - «Да, - прошипел гусаком я, - люкс дивчи́на».
После концерта в зале устроили танцы, и девушка со сцены тоже оказалась в среде танцующих. Вадим танцевать не умел и стоял под стенкой, пока я с кем-нибудь выделывал кренделя. Эта неловкость мешала ему в общении с девушками и не позволяла подойти к избраннице, чтобы, пригласив на танец, познакомиться с нею, и он, пожирая глазами красавицу, топтался на месте.
Я увидел гимнастку, стоявшую в окружении девчат, и, хотя сильно робел перед красивыми существами женского пола, решил блеснуть храбростью перед Вадимом и пригласить её на танец.
К моей радости, девушка согласилась и как пушинка закружилась вокруг меня в вальсе. Тоня Малютина оказалась студенткой четвёртого курса литфака, занималась художественной гимнастикой и была моложе меня на 3 года.
Я узнал, что она - почти моя землячка, из Енакиево [папа родился в Макеевке Донецкой области], что она любит свой город, хоть и согласна со мной, что Донбасс весь пропитан газами. Потом мы с Тоней ещё станцевали несколько танго и фокстротов.
Я, возбуждённый и пылающий, носился как демон по залу, ощущая лёгкое прикосновение к своему плечу нежной руки Тони и легонько сжимая её правую ручку в своей, и нашёптывал ей комплименты. Наконец, преодолевая страх и смущение, я напросился проводить её до общежития, где они жили с подружкой Люсей Никитиной. Вадим пошёл с нами. Поскольку мне Тоня очень понравилась, я решил поухаживать за нею в надежде заслужить её расположение.
Поэтому я предложил разделиться на пары и оставил Вадима с Люсей. Проводив Тоню до общежития, я распрощался с нею и пригласил её на следующий вечер в кино. Под впечатлением опьяняющей красоты Тони, звучания её приятного нежного голоса и счастливо проведённого вечера, я возвратился на квартиру, ожидая от разгневанного Вадима упрёков, нелестных эпитетов и сравнений по своему адресу за то, что увёл от него избранницу, да ещё и накинул ему обузу. Однако Вадима дома не было.
Явился он за полночь, к моему удивлению весёлый и счастливый. Против моего ожидания, он не бранился, не обзывал скотом, а рассказал мне, что они с Люсей долго бродили по городу и даже целовались. Люся произвела на него неизгладимое впечатление своей внешностью, нежностью и умом, и он назначил ей свидание на следующий вечер.
Целую неделю Вадим наглаживал брюки, прихорашивался и отправлялся на свидание с возлюбленной. Он преобразился, подтянулся, глаза его заблестели, движения стали размеренными и ровными, голос - воркующим, а походка менее раскачивающаяся.
Не подозревая о том, я, оказывается, сослужил службу другу и отыскал ему любимую, о которой он долго мечтал, слоняясь по свету бобылём. У Люси были голубые глаза и тёмные волосы, редкое сочетание, она была стройна и пропорциональна, как и следовало быть девушке в 21 год, обладала приятным грудным голосом и музыкальным слухом.
Поглощённый красотой Тони, я вряд ли мог бы влюбиться в Люсю, но друг мой постепенно погрязал в этом чувстве, как муха, попавшая на липкую бумагу и всё более увязающая в клейкой массе при попытках ползти по ней.
Я же, как и условились с Тоней, на следующий вечер топтался у кинотеатра в ожидании, а когда увидел её нарядную и красивую, сердце моё запрыгало в груди от радости. Я купил билеты, как галантный кавалер пропустил милую вперёд и поковылял за нею в указанный в билете ряд.
Мы уселись на средних местах и безмолвно ждали начала сеанса. Словно истукан прикипел я к месту, не смея поднять на Тоню глаза. А когда потух свет и началось кино, я придвинулся к Тоне так близко, что её локоны щекотали мне щёку, но я мужественно терпел, затаив дыхание, и слышал, как гулко, словно молот по наковальне, стучало моё сердце по стенкам грудной клетки. Так и просидел я мумией рядом с красавицей полтора часа, не смея шелохнуться. Язык мой примёрз к нёбу, в голове ощущалась торричеллиева пустота. Мне так хотелось взять Тонину ручку в свою и целовать её без конца или, легонько сжимая, ласково гладить, ощущая нежную теплоту в груди. Хотелось прикоснуться к её груди, пылающим щёчкам и впиться губами в её алые уста, но я словно одеревенел. Тоня, видимо, ждала от меня признаний в любви и не прочь была со мной подружиться.
Она заканчивала институт в этом году и даже знала, что, получив диплом, поедет в Станиславскую область (ныне Ивано-Франковская), и нужно было думать об устройстве семьи и продолжении рода. А в далёкой незнакомой и чужой стороне мужа искать затруднительно. Я же, заканчивающий институт в следующем году, мог служить объектом её интереса и, вероятно, понравился ей немного. Оставалось только мне набраться смелости и объясниться с нею до конца. Расставшись с Тоней, я проклинал свою робость и медлительность, мне было стыдно и обидно за своё поведение, и всю неделю меня мучила неизвестность и горечь возможной утраты.
Вадим всё это время летал как на крыльях, и мы с ним виделись после полуночи, когда он возвращался от любимой и падал на кровать.
На экзаменационной сессии за 1-й семестр четвёртого курса я получил две четвёрки и уже не пытался стать отличником. Мне теперь было всё равно, какие оценки будут у меня, лишь бы не получил двойку и не лишился стипендии. Гордость отличника покинула меня безвозвратно, а Тоня в душе моей зажгла сладостный огонь любви, поглотивший щекочущую теплоту удовлетворённого самолюбия и горечь разочарования.
Теперь и гордиться нечем было и в любви не везло. И кругом виноват сам.
Робость и скованность движений, охватывающие меня каждый раз в присутствии Тони, несвязность и нецелеустремлённое течение мыслей и отсутствие даже намёков на испытываемые мной чувства к ней и дальнейшие намерения разочаровывали мою избранницу в выборе, и я чувствовал, что эта встреча может быть последней.
Но в субботу на танцах в нашем институте мы с Вадимом увидели Люсю, Тоню и ещё двух прелестниц весёлыми и жизнерадостными. Я весь вечер прогарцевал вокруг Тони в танго и вальсах, а Вадим протоптался у стены с Люсей вдвоём.
После танцев мы вшестером пошли бродить по проспекту им. Б. Хмельницкого, по ул. Свердлова, и Люся с подружками запела песню про клён и берёзу.
Я помогал им вторым голосом. У меня неплохой природный музыкальный слух. Самоучкой я одолел премудрости игры на мандолине, немного на скрипке и очень быстро улавливал и запоминал мелодии новых песен, услышав их в чьём-либо исполнении. Голос у меня слабый, невыразительный полубаритон-полубас и годился только для того, чтобы покрикивать на коров и телят, когда я пас их на Кубани.
[Самопоклёп, хоть и остроумный, - певческий голос у папы был довольно приятный - мягкий и бархатный, а слух идеальный.]
Но тут я очень удачно внедрялся в гармоничное звучание нежных женских голосов, и получалось совсем неплохо.
Тоня непритворно восторгалась моим «талантом» певца, а я, переполненный чувством гордости и блаженства от ощущения близости любимой девушки, старался не ударить в грязь лицом.
Расставаясь, я опять Тоне ничего не сказал о сжигающем мою душу чувстве. Я потоптался около неё, что-то глупое мямлил, боясь прикоснуться рукой к её прелестям, и ушёл с противоречивыми чувствами в душе.
А мой друг опять явился поздно, но уже не такой окрылённый как ранее. Я заметил это, пытался узнать в чём дело, но Вадим сослался на головную боль.
В один из рядовых вечеров, после занятий я прохаживался по проспекту им. Карла Маркса в надежде встретить Тоню, возвращающуюся из института домой.
Ко мне подошёл Вовка Король, парень небольшого роста, но старше меня, тоже студент 4-го курса нашего института.
Король плохо учился, часто появлялся пьяным даже на занятиях, а по вечерам не просыхал вовсе. Он поздоровался со мной и сказал: «Слушай, оставь Тоню Малютину. У неё есть парень, Гусев Иван». - «А тебе какое дело? - возмутился я. - Ты тут при чём?». - «Я его друг, - прошипел Король, хочешь - пойдём толкнёмся!». - «Какой резон мне с тобой толкаться, разве Тоня твоя невеста?» - спросил я, волнуясь, и неприятный холодок побежал по моей спине. - «Гусев - мой друг, - подчеркнул Король, - он на ней жениться хочет и давно с ней дружит. А ты ему мешаешь. Понял? Отойди от неё, если не хочешь иметь дело со мной». Я пожал плечами и сказал: «Это пусть решает она сама».
После этого разговора я не стал искать встреч с Тоней, а когда мы встречались на вечерах танцев или в парке, уже не стремился объясниться с ней в любви, хотя она всё сильнее западала мне в душу. Мне бы поразмыслить и понять, что коль Тоня долгую дружбу с Ваней Гусевым так быстро променяла на мимолётные встречи со мной, значит она не любила его, а я пришёлся ей больше по нраву.
И будь я не таким наивным и простодушным, а чуть дальновиднее и смелее, я понял бы, что Тоня могла стать навсегда моею. В противном случае Гусев не покупал бы Короля с целью натравить на меня. Он видел во мне слишком опасного соперника и хотел устранить меня со своего пути.
Я это понял только тогда, когда Тоня, отчаявшись добиться от меня признаний и дельного предложения, возобновила дружбу с Ваней и впоследствии вышла за него замуж. Я понял, что сам проворонил своё счастье, и, как птица в тенётах, забился в бессильной ярости на себя, на Гусева и на проклятого Короля. Когда Тоня уехала в Станиславскую область, будучи женой Гусева, я послал ей запоздалое объяснение в любви с предложением порвать с мужем и соединить свою судьбу с моей, но ответа не получил.
Нужно было быть олухом царя небесного, чтобы надеяться получить его, ибо письмо содержало безумное предложение.
[И слава богу, а то как бы я родилась у этого «небесного олуха»? Боженька знал, как устроить, чтобы мы с Лилей родились! Особенно я, судьба которой висела буквально на волоске...]
Но тогда весной я всё реже встречался с Тоней, а при встречах не пытался объясниться. Когда солнышко стало пригревать, девушки сняли пальто и шляпки и появлялись на улицах в лёгких платьях. Идя днём из института по улице им. Дзержинского, я встретил Валю Жмаеву [маму мою - ну наконец-то!] и заговорил с нею. Валя была в костюмчике из льняного полотна: жакетик и юбочка ладно облегали её прекрасную фигурку.
Лицо её, загорелое и задорное, выражало некоторое смущение, голосок звенел хрусталём, а глаза улыбались.
«Как дела, идеалистка? - спросил я. - Готовитесь к экзаменам?». - «Сегодня один сдала», - улыбнулась Валя. - «И как?». - «На отлично». - «Вы отличница?». - «Пока была. Дальше - не знаю». - «Хорошая вы студенточка, - похвалил я, - потому что не видно вас никогда в парке». - «Вчера мы были там с девочками, но больше мы готовимся к экзаменам на речке», - парировала Валя. - «Я приду к вам в компанию. Не прогоните?» - напросился я. - «Приходите». И она рассказала, как найти место, где они с девочками загорают и штудируют конспекты. Утром я отыскал обрисованное Валей место на речке Молочной и обнаружил там Валю, Шуру, Волю и Инну.
Подписано маминой рукой
Воля (Зубко) нам известна (и теперь мы даже знаем её девичью фамилию: Харченко), Шура и Таня есть отдельно с дарственными надписями на обороте:
Мама и Шура
Возможно, это Инна, тоже постоянно присутствующая почти на всех маминых и папиных студенческих фотографиях?
Вот здесь она посредине:
С Волей
Они в купальных костюмах загорали, читая конспекты, и дружелюбно приняли меня в свою компанию. Я не посмел снять штаны и рубашку, так как плавок у меня не было, а оставаться в чёрных трусах перед такими девушками, а особенно перед Валей, мне было бы ужасно стыдно. Я прилёг на траву, вперил взгляд в учебник по теории механизмов и машин, но украдкой частенько поглядывал на пропорциональные слишком прекрасные формы девичьего тела Вали Жмаевой.
Мне казалось, что красивее этого тела природа не может создать ничего. Да я и не очень далёк был от истины: красота фигурки Вали сразу бросалась в глаза каждому мужчине, ею нельзя было не залюбоваться: так грациозны и правильны были её женские формы, сохранившие свою прелесть до самой старости.
Внук Серёжа родился в 1975 году, в мамины 43 года, следовательно маме здесь 46 и 48 лет. А когда Серёжа только-только родился, пассажиры в троллейбусе или прохожие на улице окликали её со спины: «Девушка!». Мама оборачивалась со счастливым смехом: «Я не девушка, я бабушка!».
Солнце припекало всё сильнее и сильнее. Я лежал словно карась на сковородке и изнывал от жары. Чёрные штаны мои стали горячими, рубашка накалилась, и я, не выдержав мучений, распрощался с гостеприимными девушками.
Продолжение здесь
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Начало здесь
После практики на каникулы я приехал на родину.
<...>
Кончились каникулы, кончился праздник. В следующем году мы поселились с Вадимом и Эдиком Антоновым на квартире на улице Луначарского. Хозяйка Ревекка Исааковна - женщина волевая, но добрая - держала в руках всю семью: мужа, сестру Марию Исааковну, дочь Мару и внука Мару. Нам отвели отдельную комнату и старались не мешать. А если иногда маленький Мара как-нибудь напроказит, Эдик или Вадим могли щёлкнуть его по лбу. Эдик пел озорные песенки с не совсем приличными словами, но ни Ревекка Исааковна, ни Мара не обижались. Словом, жили по-семейному. Питались мы в студенческой столовой. На завтрак я тратил 2-2,50 руб., на обед 4-5, на ужин - тоже до 3 руб., т.е. всего 10 рублей в сутки. Это соответствовало нынешнему рублю, за который в той же столовой прилично не пообедаешь.
Стипендия плюс отцовская сотня составляли мой бюджет в 350-360 руб., за счёт которого я мог иногда сходить в кино и даже пригласить туда девушку.
А когда объявили об очередном снижении цен, то стало ещё легче.
Вот только в любви нам с Вадимом не везло.
Однажды вечером я прогуливался по парку в одиночестве (не помню, где тогда был Вадим) и увидел стайку студенточек, среди которых одна в розовой кофточке и чёрной юбочке слишком уж выделялась красотой своей фигурки. Её точёные плечики, прекрасные ручки, тонкий и гибкий как лоза стан, прелестные бёдра и ножки приковали к себе мой взор, и я долго шёл за девушками, любуясь этой сказочной гармонией. Лицо девушки, не наделённое броской, яркой красотой, как у Таи или Жанны, всё же было мило и симпатично, и чем больше я смотрел на неё, тем больше открывал в ней девичьих прелестей.
[Наконец это была моя мамочка! Однако путь к ней был ещё очень долог и тернист...]
Наверное, такое у папы тогда было выражение лица:
Весь вечер я бродил за стайкой девушек и не осмеливался подойти к ним, но когда они уже направились домой по проспекту им. Богдана Хмельницкого, я решился и, догнав их, вклинился между ними, взяв под руки двух девушек, в том числе и крайнюю слева - которой весь вечер любовался.
[Вот так примерно:]
Мы познакомились.
Симпатичную девушку звали Валей, подружек - Шура, Таня и Инна. Они пококетничали со мной немного. Не помню, почему, Валю я назвал идеалисткой, хотя впоследствии убедился, что ошибся. Валя, в противовес мне, оказалась практичной материалисткой и реалисткой, женщиной сердечной, морально чистоплотной и верной.
[А просто по конституции, жмаевской.]
Мы прошли мимо нашего института, затем по улице им. Дзержинского дошли чуть ли не до её конца и расстались: тут жили почти все девушки. Мне нужно было сворачивать на улицу им. Луначарского в следующий переулок, но я минут десять всё стоял около дома, куда вошла Валя.
В воскресенье мы с Вадимом нагладили брюки и сорочки, почистили стоптанные туфли и отправились в пединститут на концерт художественной самодеятельности. В программе концерта был акробатический этюд - выступление студентки-гимнастки. Её красивое гибкое тело на сцене извивалось змеёй, стройные ножки, как ножницы, раздвигаясь, скользили по полу и принимали горизонтальное положение, в то время как прелестная головка с распущенными тёмно-русыми волосами, качаясь на гибком торсе, касалась поочерёдно то одной, то другой.
Вадим толкнул меня в бок и прошептал: «Смотри, Вовка, какая девушка! Видал, что делает? Цимус!». - «Да, - прошипел гусаком я, - люкс дивчи́на».
После концерта в зале устроили танцы, и девушка со сцены тоже оказалась в среде танцующих. Вадим танцевать не умел и стоял под стенкой, пока я с кем-нибудь выделывал кренделя. Эта неловкость мешала ему в общении с девушками и не позволяла подойти к избраннице, чтобы, пригласив на танец, познакомиться с нею, и он, пожирая глазами красавицу, топтался на месте.
Я увидел гимнастку, стоявшую в окружении девчат, и, хотя сильно робел перед красивыми существами женского пола, решил блеснуть храбростью перед Вадимом и пригласить её на танец.
К моей радости, девушка согласилась и как пушинка закружилась вокруг меня в вальсе. Тоня Малютина оказалась студенткой четвёртого курса литфака, занималась художественной гимнастикой и была моложе меня на 3 года.
Я узнал, что она - почти моя землячка, из Енакиево [папа родился в Макеевке Донецкой области], что она любит свой город, хоть и согласна со мной, что Донбасс весь пропитан газами. Потом мы с Тоней ещё станцевали несколько танго и фокстротов.
Я, возбуждённый и пылающий, носился как демон по залу, ощущая лёгкое прикосновение к своему плечу нежной руки Тони и легонько сжимая её правую ручку в своей, и нашёптывал ей комплименты. Наконец, преодолевая страх и смущение, я напросился проводить её до общежития, где они жили с подружкой Люсей Никитиной. Вадим пошёл с нами. Поскольку мне Тоня очень понравилась, я решил поухаживать за нею в надежде заслужить её расположение.
Поэтому я предложил разделиться на пары и оставил Вадима с Люсей. Проводив Тоню до общежития, я распрощался с нею и пригласил её на следующий вечер в кино. Под впечатлением опьяняющей красоты Тони, звучания её приятного нежного голоса и счастливо проведённого вечера, я возвратился на квартиру, ожидая от разгневанного Вадима упрёков, нелестных эпитетов и сравнений по своему адресу за то, что увёл от него избранницу, да ещё и накинул ему обузу. Однако Вадима дома не было.
Явился он за полночь, к моему удивлению весёлый и счастливый. Против моего ожидания, он не бранился, не обзывал скотом, а рассказал мне, что они с Люсей долго бродили по городу и даже целовались. Люся произвела на него неизгладимое впечатление своей внешностью, нежностью и умом, и он назначил ей свидание на следующий вечер.
Целую неделю Вадим наглаживал брюки, прихорашивался и отправлялся на свидание с возлюбленной. Он преобразился, подтянулся, глаза его заблестели, движения стали размеренными и ровными, голос - воркующим, а походка менее раскачивающаяся.
Не подозревая о том, я, оказывается, сослужил службу другу и отыскал ему любимую, о которой он долго мечтал, слоняясь по свету бобылём. У Люси были голубые глаза и тёмные волосы, редкое сочетание, она была стройна и пропорциональна, как и следовало быть девушке в 21 год, обладала приятным грудным голосом и музыкальным слухом.
Поглощённый красотой Тони, я вряд ли мог бы влюбиться в Люсю, но друг мой постепенно погрязал в этом чувстве, как муха, попавшая на липкую бумагу и всё более увязающая в клейкой массе при попытках ползти по ней.
Я же, как и условились с Тоней, на следующий вечер топтался у кинотеатра в ожидании, а когда увидел её нарядную и красивую, сердце моё запрыгало в груди от радости. Я купил билеты, как галантный кавалер пропустил милую вперёд и поковылял за нею в указанный в билете ряд.
Мы уселись на средних местах и безмолвно ждали начала сеанса. Словно истукан прикипел я к месту, не смея поднять на Тоню глаза. А когда потух свет и началось кино, я придвинулся к Тоне так близко, что её локоны щекотали мне щёку, но я мужественно терпел, затаив дыхание, и слышал, как гулко, словно молот по наковальне, стучало моё сердце по стенкам грудной клетки. Так и просидел я мумией рядом с красавицей полтора часа, не смея шелохнуться. Язык мой примёрз к нёбу, в голове ощущалась торричеллиева пустота. Мне так хотелось взять Тонину ручку в свою и целовать её без конца или, легонько сжимая, ласково гладить, ощущая нежную теплоту в груди. Хотелось прикоснуться к её груди, пылающим щёчкам и впиться губами в её алые уста, но я словно одеревенел. Тоня, видимо, ждала от меня признаний в любви и не прочь была со мной подружиться.
Она заканчивала институт в этом году и даже знала, что, получив диплом, поедет в Станиславскую область (ныне Ивано-Франковская), и нужно было думать об устройстве семьи и продолжении рода. А в далёкой незнакомой и чужой стороне мужа искать затруднительно. Я же, заканчивающий институт в следующем году, мог служить объектом её интереса и, вероятно, понравился ей немного. Оставалось только мне набраться смелости и объясниться с нею до конца. Расставшись с Тоней, я проклинал свою робость и медлительность, мне было стыдно и обидно за своё поведение, и всю неделю меня мучила неизвестность и горечь возможной утраты.
Вадим всё это время летал как на крыльях, и мы с ним виделись после полуночи, когда он возвращался от любимой и падал на кровать.
На экзаменационной сессии за 1-й семестр четвёртого курса я получил две четвёрки и уже не пытался стать отличником. Мне теперь было всё равно, какие оценки будут у меня, лишь бы не получил двойку и не лишился стипендии. Гордость отличника покинула меня безвозвратно, а Тоня в душе моей зажгла сладостный огонь любви, поглотивший щекочущую теплоту удовлетворённого самолюбия и горечь разочарования.
Теперь и гордиться нечем было и в любви не везло. И кругом виноват сам.
Робость и скованность движений, охватывающие меня каждый раз в присутствии Тони, несвязность и нецелеустремлённое течение мыслей и отсутствие даже намёков на испытываемые мной чувства к ней и дальнейшие намерения разочаровывали мою избранницу в выборе, и я чувствовал, что эта встреча может быть последней.
Но в субботу на танцах в нашем институте мы с Вадимом увидели Люсю, Тоню и ещё двух прелестниц весёлыми и жизнерадостными. Я весь вечер прогарцевал вокруг Тони в танго и вальсах, а Вадим протоптался у стены с Люсей вдвоём.
После танцев мы вшестером пошли бродить по проспекту им. Б. Хмельницкого, по ул. Свердлова, и Люся с подружками запела песню про клён и берёзу.
Я помогал им вторым голосом. У меня неплохой природный музыкальный слух. Самоучкой я одолел премудрости игры на мандолине, немного на скрипке и очень быстро улавливал и запоминал мелодии новых песен, услышав их в чьём-либо исполнении. Голос у меня слабый, невыразительный полубаритон-полубас и годился только для того, чтобы покрикивать на коров и телят, когда я пас их на Кубани.
[Самопоклёп, хоть и остроумный, - певческий голос у папы был довольно приятный - мягкий и бархатный, а слух идеальный.]
Но тут я очень удачно внедрялся в гармоничное звучание нежных женских голосов, и получалось совсем неплохо.
Тоня непритворно восторгалась моим «талантом» певца, а я, переполненный чувством гордости и блаженства от ощущения близости любимой девушки, старался не ударить в грязь лицом.
Расставаясь, я опять Тоне ничего не сказал о сжигающем мою душу чувстве. Я потоптался около неё, что-то глупое мямлил, боясь прикоснуться рукой к её прелестям, и ушёл с противоречивыми чувствами в душе.
А мой друг опять явился поздно, но уже не такой окрылённый как ранее. Я заметил это, пытался узнать в чём дело, но Вадим сослался на головную боль.
В один из рядовых вечеров, после занятий я прохаживался по проспекту им. Карла Маркса в надежде встретить Тоню, возвращающуюся из института домой.
Ко мне подошёл Вовка Король, парень небольшого роста, но старше меня, тоже студент 4-го курса нашего института.
Король плохо учился, часто появлялся пьяным даже на занятиях, а по вечерам не просыхал вовсе. Он поздоровался со мной и сказал: «Слушай, оставь Тоню Малютину. У неё есть парень, Гусев Иван». - «А тебе какое дело? - возмутился я. - Ты тут при чём?». - «Я его друг, - прошипел Король, хочешь - пойдём толкнёмся!». - «Какой резон мне с тобой толкаться, разве Тоня твоя невеста?» - спросил я, волнуясь, и неприятный холодок побежал по моей спине. - «Гусев - мой друг, - подчеркнул Король, - он на ней жениться хочет и давно с ней дружит. А ты ему мешаешь. Понял? Отойди от неё, если не хочешь иметь дело со мной». Я пожал плечами и сказал: «Это пусть решает она сама».
После этого разговора я не стал искать встреч с Тоней, а когда мы встречались на вечерах танцев или в парке, уже не стремился объясниться с ней в любви, хотя она всё сильнее западала мне в душу. Мне бы поразмыслить и понять, что коль Тоня долгую дружбу с Ваней Гусевым так быстро променяла на мимолётные встречи со мной, значит она не любила его, а я пришёлся ей больше по нраву.
И будь я не таким наивным и простодушным, а чуть дальновиднее и смелее, я понял бы, что Тоня могла стать навсегда моею. В противном случае Гусев не покупал бы Короля с целью натравить на меня. Он видел во мне слишком опасного соперника и хотел устранить меня со своего пути.
Я это понял только тогда, когда Тоня, отчаявшись добиться от меня признаний и дельного предложения, возобновила дружбу с Ваней и впоследствии вышла за него замуж. Я понял, что сам проворонил своё счастье, и, как птица в тенётах, забился в бессильной ярости на себя, на Гусева и на проклятого Короля. Когда Тоня уехала в Станиславскую область, будучи женой Гусева, я послал ей запоздалое объяснение в любви с предложением порвать с мужем и соединить свою судьбу с моей, но ответа не получил.
Нужно было быть олухом царя небесного, чтобы надеяться получить его, ибо письмо содержало безумное предложение.
[И слава богу, а то как бы я родилась у этого «небесного олуха»? Боженька знал, как устроить, чтобы мы с Лилей родились! Особенно я, судьба которой висела буквально на волоске...]
Но тогда весной я всё реже встречался с Тоней, а при встречах не пытался объясниться. Когда солнышко стало пригревать, девушки сняли пальто и шляпки и появлялись на улицах в лёгких платьях. Идя днём из института по улице им. Дзержинского, я встретил Валю Жмаеву [маму мою - ну наконец-то!] и заговорил с нею. Валя была в костюмчике из льняного полотна: жакетик и юбочка ладно облегали её прекрасную фигурку.
Лицо её, загорелое и задорное, выражало некоторое смущение, голосок звенел хрусталём, а глаза улыбались.
«Как дела, идеалистка? - спросил я. - Готовитесь к экзаменам?». - «Сегодня один сдала», - улыбнулась Валя. - «И как?». - «На отлично». - «Вы отличница?». - «Пока была. Дальше - не знаю». - «Хорошая вы студенточка, - похвалил я, - потому что не видно вас никогда в парке». - «Вчера мы были там с девочками, но больше мы готовимся к экзаменам на речке», - парировала Валя. - «Я приду к вам в компанию. Не прогоните?» - напросился я. - «Приходите». И она рассказала, как найти место, где они с девочками загорают и штудируют конспекты. Утром я отыскал обрисованное Валей место на речке Молочной и обнаружил там Валю, Шуру, Волю и Инну.
Подписано маминой рукой
Воля (Зубко) нам известна (и теперь мы даже знаем её девичью фамилию: Харченко), Шура и Таня есть отдельно с дарственными надписями на обороте:
Мама и Шура
Возможно, это Инна, тоже постоянно присутствующая почти на всех маминых и папиных студенческих фотографиях?
Вот здесь она посредине:
С Волей
Они в купальных костюмах загорали, читая конспекты, и дружелюбно приняли меня в свою компанию. Я не посмел снять штаны и рубашку, так как плавок у меня не было, а оставаться в чёрных трусах перед такими девушками, а особенно перед Валей, мне было бы ужасно стыдно. Я прилёг на траву, вперил взгляд в учебник по теории механизмов и машин, но украдкой частенько поглядывал на пропорциональные слишком прекрасные формы девичьего тела Вали Жмаевой.
Мне казалось, что красивее этого тела природа не может создать ничего. Да я и не очень далёк был от истины: красота фигурки Вали сразу бросалась в глаза каждому мужчине, ею нельзя было не залюбоваться: так грациозны и правильны были её женские формы, сохранившие свою прелесть до самой старости.
Внук Серёжа родился в 1975 году, в мамины 43 года, следовательно маме здесь 46 и 48 лет. А когда Серёжа только-только родился, пассажиры в троллейбусе или прохожие на улице окликали её со спины: «Девушка!». Мама оборачивалась со счастливым смехом: «Я не девушка, я бабушка!».
Солнце припекало всё сильнее и сильнее. Я лежал словно карась на сковородке и изнывал от жары. Чёрные штаны мои стали горячими, рубашка накалилась, и я, не выдержав мучений, распрощался с гостеприимными девушками.
Продолжение здесь
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.