Я блуждал в игрушечной чаще
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно...
Осип Мандельштам. Отчего душа так певуча...
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала...
А. С. Пушкин. Евгений Онегин
Я играла в куклы до восьмого класса.
Отчётливо помню последний день, ставший чётким водоразделом без видимых причин - просто я взяла куклу в руки как живое и равноправное, одухотворённое существо в последний раз.
Весь этот день (весь полный световой - бесконечно длинный - летний день) я провела на балконе, лёжа на полу - на матрасе на груде старых одеял - и читая книги.
Их было три, как всегда толстых, при как всегда запойном безотрывном чтении, когда закрывается одна книга и тут же открывается другая, но и она не насыщает, - и открывается третья, четвёртая... и читал бы ещё, но темнеет и пора спать.
Первая какая-то зарубежная, вторая то ли «Продавец воздуха» Беляева, то ли ещё что-то про воздух...
А третья - роман Толстого «Воскресение».
То самое, которое начинается с травы и жуткого «как ни»: я отчётливо помню, как покоробило меня ещё тогда вот это стыдное, неумелое, корявое строение огромной фразы: да кто с такого начинает тексты?
А тем более такой большой (уже такой большой) писатель...
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе».
Я перевернула последнюю страницу, дочитывая уже в сумерках (было десять часов вечера), закрыла книгу, внесла её в спальню (у нас было два балкона-лоджии, в одной из спален и в зале), взяла в руки куклу, приласкала её, поправив платье и шепнув несколько слов, - и посадила на полку - на долгие годы.
...Самой первой и самой любимой игрушкой был Тигрик.
Вот он, у меня в руках, - я ему дала имя и отдала всю свою первую нежность:
Что там у меня во второй руке - бог весть, но уже из этой, нынешней, да́ли я вижу, что даже если это какая-то ёлочная игрушка, то держу я её по-рабоче-крестьянски, функционально, как практически всегда я обходилась с вещным миром: с ухватками столяра или плотника.
И я их всех помню руками - тактильно (какие они были - фарфор прохладным, дерево тёплым, одежда полотняной или ситцевой, нейлоново-капроновой), а потом уже обонятельно (я до сих пор помню, чем пахли волосы у моей гэдээровской куклы: каким-то тревожаще-смолистым запахом - как у шампуня, шедшего в наборе, - в такой плотной малопрозрачной полиэтиленовой «подушечке», а шампунь был золотисто-коричневый), цветово (была у нас с Лилей одна кукла, подаренная на двоих: какая-то национальная, в венгерском костюме, - и фартук у неё был зелёный, расшитый разноцветной тесьмой-змейкой, - редкий тогда цвет и в человеческой одежде, а уж кукольной...), звуково (все эти зайцы с барабанами и жестяными литаврами, медведи с балалайками, круглые мини-шарманки с проволочной ручкой, трещащие, как консервные банки, - гармошки, бубны с бубенцами, курочки-дюймовочки, клоуны-дельфины-котики морские)...
Звуки и фактуры звонкие и глухие, суконные и фланелевые, плюшевые и капроновые, сарафанчики-платочки, коленкоровые туфельки, прохладные умывально-парфюмерные наборы в картонных коробках с атласными подкладками, наборы юного парикмахера и врача, пустые (прозрачные и матовые, гладкие и рифлёные) флакончики и коробочки из-под маминых духов с той самой белоснежно-белоатласной постелькой - выемкой, точно повторявшей очертания флакона, жестяные коробочки из-под монпансье и халвы, и даже специальные цилиндрические чемоданчики-дирижабли с дверцей в боку, запираемой с помощью поворачивающейся застёжки-язычка, - с красивым зеленовато-жёлтым елово-шишечно-беличьим рисунком...
Пластмассовые жёлто-бело-зелёно-сине-красные ромбики мозаики со штырьками - прекрасные до съедобности, - вставлявшиеся в чёрные пластмассовые соты ромбической же формы с дырочками (и такая же чёрная - эбонитово-звонкая - кукольная мебель), с бумажными образцами возможных узоров, картонные и деревянные кубики (прото-паззлы), тоже с образцами на бумаге, лото, шашки, коробки с настольными играми, вырезной театр с репкой, колобком, жили-были-дед-и-баба вместе с внучками, жучками, мышками, кошками...
Вырезные картонные девочки и мальчики со съёмными бумажными платьицами и штанишками, шапочками и косыночками - продававшиеся и отдельно, на специальных листах, и как вкладки в детские журналы или даже журналы «Работница» и «Крестьянка», - в киосках «Союзпечати»...
Один такой был напротив школы, у большого парка, - и как только проносился слух, что - привезли, ой, привезли! - нужно было успеть побежать и купить - побежать к маме за денежкой, от неё к киоску... и очень часто можно было не успеть.
Не успеть! что за горе горькое - упустить бумажное да картонное своё счастье...
А уж если успеть!..
...Однажды мама дала мне - по моей горячей просьбе - пятьдесят копеек одной монетой: столько стоил набор «Айболит» - в плоской картонной коробке со специальными выемками-пазами пластмассовые ножницы, и такие же пластмассовые шприц, пинцет, что-то ещё «инструментальное» - и вата и бинт.
Я побежала по тропинке в ближнем переулочке - ведущей к центральной Кооперативной улице, на которой стояла и школа, и кинотеатр, и газетно-журнальный киоск, и все магазины (через тот самый подвесной металлический мост, лязгающий на середине), - по обе стороны заросшей лебедой, млеющей на солнце, - и вдруг монетка выскочила из потного кулачка и упала в траву.
Как же горячо я молилась всем полынно-лебединым богам, чтобы вернули они мне пятьдесят копеек, мою несбывшуюся мечту о лечебнице для кукол!
И они надо мной сжалились: в густой траве, плотно и безнадёжно для ищущего взгляда устилавшей землю, я нашла свою монетку и опять побежала, теперь уже так крепко зажимая вожделенное счастье в кулаке, что когда я разжала его в магазине, на ладони отпечаталось рифлёное изображение с монеты...
Ещё однажды мама дала мне деньги на... подъёмный кран, с помощью которого я в абсолютном упоении поднимала и перемещала разные полезные грузы, - была у меня игрушечная кухонная плита с висящими над ней пластмассовыми сковородками, а у соседских детей (Тани и Игоря Москаленко) была и стиральная машинка, предмет моих несбывшихся вожделений.
Был у меня набор настоящей фарфоровой, но детской посуды (купленной в том самом культмаге, на пороге которого стоят вот эти счастливые новасильевские дети, - а фоточка наверняка сделана Л. Г. Бусыгиным):
Там были не только тарелки, чашки и блюдца, чайник, маслёнка и сахарница, но и супница! и, кажется, соусник...
То ли фарфор, то ли фаянс - белый с бледно-голубыми мелкими цветочками.
Был «стиральный набор»: цинковое корыто, точная копия «взрослого», но длиной сантиметров тридцать-сорок, такое же ведро (но ведёрко, объёмом, наверное, с пол-литра) - и «тёрка»: стиральная волнистая доска, о которую в те незапамятные времена тёрли крупные или особо загрязнённые вещи...
Мы потом приспособили это ведро для нашего колодца-бассейна, о котором я рассказывала в « Блошиных лапках».
У меня, конечно же, была дюймовочка - пластмассовая девочка в железном цветке, были клоуны-эквилибристы, вертящие над головой шары на тонкой и блестящей никелированной проволоке (точно такая «идея» лежала в основе морских котиков и других цирковых персонажей, от которых требовалось умение «жонглировать» предметами), белые пластмассовые курочки, клевавшие белую же пластмассовую подставку с чёрной ручкой, к которой снизу был подвешен грузик на ниточках, приводивших в движение курочек при круговом потряхивании всей конструкции, были всякие лягушки-поскакушки и мышки - резиново-велюровые, на «поводке», завершавшемся резиновой грушей, качавшей воздух по трубке и приподнимавшей с помощью надувного язычка прыгающую зверушку... и я помню даже этот глухой резиновый запах! был даже водолаз - опускавшийся тоже на трубке-шланге в воду и пускающий пузыри в ведре или тазу, - целлулоидные пупсы (ах, пупсы!) в ванночках и без ванночек, голые-босые-простоволосые или с целыми гардеробами распашонок-пелёнок... - была неправдоподобно малиновая собачка...
...И кукла-негр, с помощью которой я воплощала в жизнь « формулу справедливости», были три одинаковые куклы Ирина, Арина и Марина, купленные отчего-то в селе Владимировка, - и оттуда же такой же величины и пластмассовости Буратино...
У меня был Чиполли...
Нет, пластмассовый Чиполлино достался Лиле, а мне почему-то вручили Синьора Помидора - толстого и пузатого, на кривых тонких ножках, с багровым лицом, искажённым злобной гримасой, - и руки у него были тоже тонкие и кривые, и со сжатыми кулаками!
Ну почему, почему мне подарили плохого Помидора, а не хорошего Чиполлино или хотя бы Вишенку? - ныла я внутри себя и однажды даже снаружи, - выговаривая маме, мол, Лиле так Чиполлино, а мне так злючего Синьора Помидора-а-а-а...
И вдруг мама рассердилась, схватила помидорного уродца и бросила в сердцах в печку (дело было в кухне) - к счастью, холодную (и было дело летом), сказав, что, мол, сейчас она его просто сожжёт, чтобы он меня не раздражал, раз уж так он меня оскорбляет фактом своей обречённости мне...
Я быстро выхватила злюку из холодной печки, где уже лежали щепки и свёрнутая в трубочку газета на растопку, - и прижала к сердцу дурацкое тельце со злобными кулачками и багровой физиономией, побледневшей от страха...
Именно тогда я почувствовала-догадалась, что гадкий этот синьор - всего-навсего несчастное и нелюбимое дитя, калека, - а кто жальче всего матери, как не неуда́лое (так говорили у нас в семье) дитё?
Я долго боролась с мамой за спасение безрукой куклы: когда мы уезжали из Нововасильевки в 1969 году и мама собирала вещи, она, проинспектировав моё кукольное хозяйство, выбросила на мусорник одну из кукол, лишившуюся руки где-то «на дорогах жизни»: тело было матерчатое, рука пластмассовая, такие руки и ноги часто отпарывались и терялись - вовремя не пришитые.
Я увидела эту чудовищную несправедливость (ну дитя и без того несчастное, что же его теперь - не брать в новую счастливую жизнь?) и пошла вынула страдалицу из большого деревянного ящика в конце усадьбы, около туалетов, и опять положила в узел с кукольным скарбом.
Мама опять выбросила - я опять принесла... пока мама наконец не перехитрила меня - вынула куклу и запрятала её в тот деревянный ящик глубоко, завалив какими-то другими ненужными вещами, - и я уехала не заметив пропажи.
Ужас мой был непередаваем - холоден, пуст и сосущ где-то под ложечкой.
Долго я оплакивала несчастную брошенку, всё думала, как там она без меня, - наверное, сильно страдала от холода, голода и одиночества...
...Однажды я читала какую-то детскую книжку - о двух куклах, старой и новой, в розовом и зелёном платьицах, - и как девочка приходит к итоговому пониманию и любви к старой кукле, поначалу забытой ею и заброшенной в увлечённости новой.
Эта история тем более тронула моё сердце и запомнилась, что в моей реальной жизни была точно такая же история с двумя одинаковыми куклами!
(Что, конечно же, не помешало мне благополучно забыть имя автора* - кажется, писательницы, и скорее всего зарубежной, - ведь в детские годы института авторства не существует, поскольку книжки не пишутся - они существуют всегда: как небо и звёзды и как земная твердь...)
У меня тоже были две почти идентичные куклы (по одному лекалу с небольшими вариантами) - старая и новая, и у новой было зелёное платье, а у старой - красное.
Старую подарила мама: у куклы были тёмно-серые глаза и каштановые волосы - и красное платьице из плотного шёлка, - а новую - бабушка Маруся, причём как! однажды я гуляла во дворе уже в Балках (куда мы переехали сразу из Нововасильевки и жили поначалу на первом этаже восьмиквартирного дома) и вдруг увидела, как из-за угла выходит... кукла!
Они были довольно большие, ростом с годовалого ребёнка, - и как (до сих пор удивляюсь) так подгадала бабушка Маруся: ведь я периодически поглядывала в ту сторону (не зная о приезде бабушки), - наверное, она повернула было за угол, увидела меня во дворе и решила спрятаться и выставить из-за угла куклу...
Это была яркая блондинка в зелёном капроновом платье - плотной и непрозрачной фактуры (или это такой нейлон?), с голубыми, почти синими глазами... конечно же, она затмила красотой и новизной первую (и старую) куклу...
Да только меня, в отличие от кукольной хозяйки из книжки, было не провести!
Я долго мучилась от собственной несправедливости - и полюбила на равных обеих красоток, тем более что подарены они были людьми, между которыми поровну делилось моё сердце: мамой и бабушкой (вторая была ярче первой: бабушка ярче мамы - ведь это же была бабушка Маруся! человек-праздник, - а вторая жальче, потому что она часто болела и вообще была слабее бабушки...).
Обе куклы погибли в одночасье - в начале восьмидесятых годов, когда мой старший племянник Серёжа достиг исследовательской поры и расколотил им головы, - чтобы посмотреть, что у них внутри и как работает механизм открывания и закрывания глаз, пришлось выбросить и всё остальное, - от бедняжек остались только платьица...
Когда я была уже, наверное, в пятом или шестом классе, мама подарила мне белого медведя - не только по цвету белого, а и по подвиду: это был самый настоящий, очень натуралистичный полярный медведь, продававшийся в балковском культмаге.
А когда мы с Серёжей (дяди Толиным и тёти Шуриным сыном) были ещё совсем маленькие, трёх- или четырёхлетние, тётя Шура подарила нам обычных (бурых и плюшевых) медведей: с жёстким картонным телом, набитым прессованными опилками, с ключиком в спине: Серёже медведя-мальчика в штанишках на одной помоче, с балалайкой в лапах, мне медведицу в сарафане и косынке... вот не помню, с каким инструментом, - Мишу и Машу, - оба ревели плюшевым утробным рёвом, истово вертя головой и шевеля заводными лапами...
Ещё тётя Шура подарила мне однажды спелёнутого крохотного младенца (величиной - точнее, длиной - с ладонь), у которого пластмассовым было только лицо в рюшах, всё остальное представляло собой белый поролоновый свёрток, перевязанный цветной лентой, - а Лиле! Лиле была подарена РИТА - кукла моей несбыточной мечты (которой мне удавалось поиграть только в Лилино отсутствие, так что обладание Ритой лет за сорок её жизни... однажды кукла вместе с другой Лилиной куклой - Лерой - загадочным образом исчезла... - суммарно составило всего несколько часов).
Тоже небольшая (сантиметров двадцать пять в высоту), с очень живым и правдоподобным, немного восточным личиком, с ладным тельцем (тряпичным, к которому были пришиты пластмассовые... и даже как бы не фарфоровые, потому что тяжёленькие и глянцевитые, - руки, ноги и голова), Рита была не кукла, Рита была человек...
И Лилина Лера, и моя Маша (я всегда тяготела к крестьянской простоте и добровольно выбрала из двух почти одинаковых, купленных для нас с Лилей кукол ту, у которой лицо было попроще и попростодушнее, а Лиля выбрала Леру, так что спора не возникло) - тоже были люди.
Маше - насколько я могу сосчитать - поскольку она уже была в Нововасильевке, и не перед отъездом, значит, она примерно 1965-68-го года рождения, - сейчас примерно 45-48 лет, а выглядит по-прежнему как девочка, правда?
Щёки, правда, слегка подрумянены - ещё в Нововасильевке меня покосила шиза, и я зачем-то срезала её щёки бритвенным лезвием - очевидно, чтобы лак лучше схватился, - он и схватился намертво, - и нанесла ей румянец перламутровым лаком для ногтей: как и я, Маша всегда была очень бледненькая из-за низкого гемоглобина:
Похожа на меня Маша?
А это та самая гэдээровская кукла, купленная мной между 1970-1972-м годом в Днепрорудненском универмаге (в этот период мы там жили), - и волосы у неё по-прежнему пахнут тревожно-смолистым - давно израсходованным - шампунем...
Альбом: Я блуждал в игрушечной чаще
Её зовут Ирэн - имя было предложено бабушкой Марусей, на том основании, что она иностранка (да и, наверное, помнила бабушка моего Арнольда), я бы выбрала попроще.
Платьица на них те самые - красное и зелёное.
Однажды бабушка Маруся сшила мне тряпичную куклу - с белым лицом и телом, с нарисованными чёрным карандашом глазами и бровями, красным ртом и белым круглым носом из такого же круглого мешочка, как и голова, но малюсенького, - а потом я научилась сама делать кукол - девочек и мальчиков (юбка - один снопик, ноги в штанах - два снопика) из ниток - разноцветного мулине...
Лучше этих кукол в мире не было!
Но самыми волшебными игрушками в моей жизни были фасоль и курочки - мои несметные стада, ставшие со временем буковками, разбредшимися по белу свету.
Потому что может уйти в небытие целая жизнь, могут разбиться на мелкие кусочки не только кукольные судьбы - но их бумажное существование в волшебной коробочке текста неуничтожимо.
Вот стены коробочки опять раздвинулись - и буковки выскочили и побежали, и за ними опять побежала утраченная жизнь...
* Слава инету: Галина Каменная. Приключения старой куклы.
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно...
Осип Мандельштам. Отчего душа так певуча...
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала...
А. С. Пушкин. Евгений Онегин
Я играла в куклы до восьмого класса.
Отчётливо помню последний день, ставший чётким водоразделом без видимых причин - просто я взяла куклу в руки как живое и равноправное, одухотворённое существо в последний раз.
Весь этот день (весь полный световой - бесконечно длинный - летний день) я провела на балконе, лёжа на полу - на матрасе на груде старых одеял - и читая книги.
Их было три, как всегда толстых, при как всегда запойном безотрывном чтении, когда закрывается одна книга и тут же открывается другая, но и она не насыщает, - и открывается третья, четвёртая... и читал бы ещё, но темнеет и пора спать.
Первая какая-то зарубежная, вторая то ли «Продавец воздуха» Беляева, то ли ещё что-то про воздух...
А третья - роман Толстого «Воскресение».
То самое, которое начинается с травы и жуткого «как ни»: я отчётливо помню, как покоробило меня ещё тогда вот это стыдное, неумелое, корявое строение огромной фразы: да кто с такого начинает тексты?
А тем более такой большой (уже такой большой) писатель...
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе».
Я перевернула последнюю страницу, дочитывая уже в сумерках (было десять часов вечера), закрыла книгу, внесла её в спальню (у нас было два балкона-лоджии, в одной из спален и в зале), взяла в руки куклу, приласкала её, поправив платье и шепнув несколько слов, - и посадила на полку - на долгие годы.
...Самой первой и самой любимой игрушкой был Тигрик.
Вот он, у меня в руках, - я ему дала имя и отдала всю свою первую нежность:
Что там у меня во второй руке - бог весть, но уже из этой, нынешней, да́ли я вижу, что даже если это какая-то ёлочная игрушка, то держу я её по-рабоче-крестьянски, функционально, как практически всегда я обходилась с вещным миром: с ухватками столяра или плотника.
И я их всех помню руками - тактильно (какие они были - фарфор прохладным, дерево тёплым, одежда полотняной или ситцевой, нейлоново-капроновой), а потом уже обонятельно (я до сих пор помню, чем пахли волосы у моей гэдээровской куклы: каким-то тревожаще-смолистым запахом - как у шампуня, шедшего в наборе, - в такой плотной малопрозрачной полиэтиленовой «подушечке», а шампунь был золотисто-коричневый), цветово (была у нас с Лилей одна кукла, подаренная на двоих: какая-то национальная, в венгерском костюме, - и фартук у неё был зелёный, расшитый разноцветной тесьмой-змейкой, - редкий тогда цвет и в человеческой одежде, а уж кукольной...), звуково (все эти зайцы с барабанами и жестяными литаврами, медведи с балалайками, круглые мини-шарманки с проволочной ручкой, трещащие, как консервные банки, - гармошки, бубны с бубенцами, курочки-дюймовочки, клоуны-дельфины-котики морские)...
Звуки и фактуры звонкие и глухие, суконные и фланелевые, плюшевые и капроновые, сарафанчики-платочки, коленкоровые туфельки, прохладные умывально-парфюмерные наборы в картонных коробках с атласными подкладками, наборы юного парикмахера и врача, пустые (прозрачные и матовые, гладкие и рифлёные) флакончики и коробочки из-под маминых духов с той самой белоснежно-белоатласной постелькой - выемкой, точно повторявшей очертания флакона, жестяные коробочки из-под монпансье и халвы, и даже специальные цилиндрические чемоданчики-дирижабли с дверцей в боку, запираемой с помощью поворачивающейся застёжки-язычка, - с красивым зеленовато-жёлтым елово-шишечно-беличьим рисунком...
Пластмассовые жёлто-бело-зелёно-сине-красные ромбики мозаики со штырьками - прекрасные до съедобности, - вставлявшиеся в чёрные пластмассовые соты ромбической же формы с дырочками (и такая же чёрная - эбонитово-звонкая - кукольная мебель), с бумажными образцами возможных узоров, картонные и деревянные кубики (прото-паззлы), тоже с образцами на бумаге, лото, шашки, коробки с настольными играми, вырезной театр с репкой, колобком, жили-были-дед-и-баба вместе с внучками, жучками, мышками, кошками...
Вырезные картонные девочки и мальчики со съёмными бумажными платьицами и штанишками, шапочками и косыночками - продававшиеся и отдельно, на специальных листах, и как вкладки в детские журналы или даже журналы «Работница» и «Крестьянка», - в киосках «Союзпечати»...
Один такой был напротив школы, у большого парка, - и как только проносился слух, что - привезли, ой, привезли! - нужно было успеть побежать и купить - побежать к маме за денежкой, от неё к киоску... и очень часто можно было не успеть.
Не успеть! что за горе горькое - упустить бумажное да картонное своё счастье...
А уж если успеть!..
...Однажды мама дала мне - по моей горячей просьбе - пятьдесят копеек одной монетой: столько стоил набор «Айболит» - в плоской картонной коробке со специальными выемками-пазами пластмассовые ножницы, и такие же пластмассовые шприц, пинцет, что-то ещё «инструментальное» - и вата и бинт.
Я побежала по тропинке в ближнем переулочке - ведущей к центральной Кооперативной улице, на которой стояла и школа, и кинотеатр, и газетно-журнальный киоск, и все магазины (через тот самый подвесной металлический мост, лязгающий на середине), - по обе стороны заросшей лебедой, млеющей на солнце, - и вдруг монетка выскочила из потного кулачка и упала в траву.
Как же горячо я молилась всем полынно-лебединым богам, чтобы вернули они мне пятьдесят копеек, мою несбывшуюся мечту о лечебнице для кукол!
И они надо мной сжалились: в густой траве, плотно и безнадёжно для ищущего взгляда устилавшей землю, я нашла свою монетку и опять побежала, теперь уже так крепко зажимая вожделенное счастье в кулаке, что когда я разжала его в магазине, на ладони отпечаталось рифлёное изображение с монеты...
Ещё однажды мама дала мне деньги на... подъёмный кран, с помощью которого я в абсолютном упоении поднимала и перемещала разные полезные грузы, - была у меня игрушечная кухонная плита с висящими над ней пластмассовыми сковородками, а у соседских детей (Тани и Игоря Москаленко) была и стиральная машинка, предмет моих несбывшихся вожделений.
Был у меня набор настоящей фарфоровой, но детской посуды (купленной в том самом культмаге, на пороге которого стоят вот эти счастливые новасильевские дети, - а фоточка наверняка сделана Л. Г. Бусыгиным):
Там были не только тарелки, чашки и блюдца, чайник, маслёнка и сахарница, но и супница! и, кажется, соусник...
То ли фарфор, то ли фаянс - белый с бледно-голубыми мелкими цветочками.
Был «стиральный набор»: цинковое корыто, точная копия «взрослого», но длиной сантиметров тридцать-сорок, такое же ведро (но ведёрко, объёмом, наверное, с пол-литра) - и «тёрка»: стиральная волнистая доска, о которую в те незапамятные времена тёрли крупные или особо загрязнённые вещи...
Мы потом приспособили это ведро для нашего колодца-бассейна, о котором я рассказывала в « Блошиных лапках».
У меня, конечно же, была дюймовочка - пластмассовая девочка в железном цветке, были клоуны-эквилибристы, вертящие над головой шары на тонкой и блестящей никелированной проволоке (точно такая «идея» лежала в основе морских котиков и других цирковых персонажей, от которых требовалось умение «жонглировать» предметами), белые пластмассовые курочки, клевавшие белую же пластмассовую подставку с чёрной ручкой, к которой снизу был подвешен грузик на ниточках, приводивших в движение курочек при круговом потряхивании всей конструкции, были всякие лягушки-поскакушки и мышки - резиново-велюровые, на «поводке», завершавшемся резиновой грушей, качавшей воздух по трубке и приподнимавшей с помощью надувного язычка прыгающую зверушку... и я помню даже этот глухой резиновый запах! был даже водолаз - опускавшийся тоже на трубке-шланге в воду и пускающий пузыри в ведре или тазу, - целлулоидные пупсы (ах, пупсы!) в ванночках и без ванночек, голые-босые-простоволосые или с целыми гардеробами распашонок-пелёнок... - была неправдоподобно малиновая собачка...
...И кукла-негр, с помощью которой я воплощала в жизнь « формулу справедливости», были три одинаковые куклы Ирина, Арина и Марина, купленные отчего-то в селе Владимировка, - и оттуда же такой же величины и пластмассовости Буратино...
У меня был Чиполли...
Нет, пластмассовый Чиполлино достался Лиле, а мне почему-то вручили Синьора Помидора - толстого и пузатого, на кривых тонких ножках, с багровым лицом, искажённым злобной гримасой, - и руки у него были тоже тонкие и кривые, и со сжатыми кулаками!
Ну почему, почему мне подарили плохого Помидора, а не хорошего Чиполлино или хотя бы Вишенку? - ныла я внутри себя и однажды даже снаружи, - выговаривая маме, мол, Лиле так Чиполлино, а мне так злючего Синьора Помидора-а-а-а...
И вдруг мама рассердилась, схватила помидорного уродца и бросила в сердцах в печку (дело было в кухне) - к счастью, холодную (и было дело летом), сказав, что, мол, сейчас она его просто сожжёт, чтобы он меня не раздражал, раз уж так он меня оскорбляет фактом своей обречённости мне...
Я быстро выхватила злюку из холодной печки, где уже лежали щепки и свёрнутая в трубочку газета на растопку, - и прижала к сердцу дурацкое тельце со злобными кулачками и багровой физиономией, побледневшей от страха...
Именно тогда я почувствовала-догадалась, что гадкий этот синьор - всего-навсего несчастное и нелюбимое дитя, калека, - а кто жальче всего матери, как не неуда́лое (так говорили у нас в семье) дитё?
Я долго боролась с мамой за спасение безрукой куклы: когда мы уезжали из Нововасильевки в 1969 году и мама собирала вещи, она, проинспектировав моё кукольное хозяйство, выбросила на мусорник одну из кукол, лишившуюся руки где-то «на дорогах жизни»: тело было матерчатое, рука пластмассовая, такие руки и ноги часто отпарывались и терялись - вовремя не пришитые.
Я увидела эту чудовищную несправедливость (ну дитя и без того несчастное, что же его теперь - не брать в новую счастливую жизнь?) и пошла вынула страдалицу из большого деревянного ящика в конце усадьбы, около туалетов, и опять положила в узел с кукольным скарбом.
Мама опять выбросила - я опять принесла... пока мама наконец не перехитрила меня - вынула куклу и запрятала её в тот деревянный ящик глубоко, завалив какими-то другими ненужными вещами, - и я уехала не заметив пропажи.
Ужас мой был непередаваем - холоден, пуст и сосущ где-то под ложечкой.
Долго я оплакивала несчастную брошенку, всё думала, как там она без меня, - наверное, сильно страдала от холода, голода и одиночества...
...Однажды я читала какую-то детскую книжку - о двух куклах, старой и новой, в розовом и зелёном платьицах, - и как девочка приходит к итоговому пониманию и любви к старой кукле, поначалу забытой ею и заброшенной в увлечённости новой.
Эта история тем более тронула моё сердце и запомнилась, что в моей реальной жизни была точно такая же история с двумя одинаковыми куклами!
(Что, конечно же, не помешало мне благополучно забыть имя автора* - кажется, писательницы, и скорее всего зарубежной, - ведь в детские годы института авторства не существует, поскольку книжки не пишутся - они существуют всегда: как небо и звёзды и как земная твердь...)
У меня тоже были две почти идентичные куклы (по одному лекалу с небольшими вариантами) - старая и новая, и у новой было зелёное платье, а у старой - красное.
Старую подарила мама: у куклы были тёмно-серые глаза и каштановые волосы - и красное платьице из плотного шёлка, - а новую - бабушка Маруся, причём как! однажды я гуляла во дворе уже в Балках (куда мы переехали сразу из Нововасильевки и жили поначалу на первом этаже восьмиквартирного дома) и вдруг увидела, как из-за угла выходит... кукла!
Они были довольно большие, ростом с годовалого ребёнка, - и как (до сих пор удивляюсь) так подгадала бабушка Маруся: ведь я периодически поглядывала в ту сторону (не зная о приезде бабушки), - наверное, она повернула было за угол, увидела меня во дворе и решила спрятаться и выставить из-за угла куклу...
Это была яркая блондинка в зелёном капроновом платье - плотной и непрозрачной фактуры (или это такой нейлон?), с голубыми, почти синими глазами... конечно же, она затмила красотой и новизной первую (и старую) куклу...
Да только меня, в отличие от кукольной хозяйки из книжки, было не провести!
Я долго мучилась от собственной несправедливости - и полюбила на равных обеих красоток, тем более что подарены они были людьми, между которыми поровну делилось моё сердце: мамой и бабушкой (вторая была ярче первой: бабушка ярче мамы - ведь это же была бабушка Маруся! человек-праздник, - а вторая жальче, потому что она часто болела и вообще была слабее бабушки...).
Обе куклы погибли в одночасье - в начале восьмидесятых годов, когда мой старший племянник Серёжа достиг исследовательской поры и расколотил им головы, - чтобы посмотреть, что у них внутри и как работает механизм открывания и закрывания глаз, пришлось выбросить и всё остальное, - от бедняжек остались только платьица...
Когда я была уже, наверное, в пятом или шестом классе, мама подарила мне белого медведя - не только по цвету белого, а и по подвиду: это был самый настоящий, очень натуралистичный полярный медведь, продававшийся в балковском культмаге.
А когда мы с Серёжей (дяди Толиным и тёти Шуриным сыном) были ещё совсем маленькие, трёх- или четырёхлетние, тётя Шура подарила нам обычных (бурых и плюшевых) медведей: с жёстким картонным телом, набитым прессованными опилками, с ключиком в спине: Серёже медведя-мальчика в штанишках на одной помоче, с балалайкой в лапах, мне медведицу в сарафане и косынке... вот не помню, с каким инструментом, - Мишу и Машу, - оба ревели плюшевым утробным рёвом, истово вертя головой и шевеля заводными лапами...
Ещё тётя Шура подарила мне однажды спелёнутого крохотного младенца (величиной - точнее, длиной - с ладонь), у которого пластмассовым было только лицо в рюшах, всё остальное представляло собой белый поролоновый свёрток, перевязанный цветной лентой, - а Лиле! Лиле была подарена РИТА - кукла моей несбыточной мечты (которой мне удавалось поиграть только в Лилино отсутствие, так что обладание Ритой лет за сорок её жизни... однажды кукла вместе с другой Лилиной куклой - Лерой - загадочным образом исчезла... - суммарно составило всего несколько часов).
Тоже небольшая (сантиметров двадцать пять в высоту), с очень живым и правдоподобным, немного восточным личиком, с ладным тельцем (тряпичным, к которому были пришиты пластмассовые... и даже как бы не фарфоровые, потому что тяжёленькие и глянцевитые, - руки, ноги и голова), Рита была не кукла, Рита была человек...
И Лилина Лера, и моя Маша (я всегда тяготела к крестьянской простоте и добровольно выбрала из двух почти одинаковых, купленных для нас с Лилей кукол ту, у которой лицо было попроще и попростодушнее, а Лиля выбрала Леру, так что спора не возникло) - тоже были люди.
Маше - насколько я могу сосчитать - поскольку она уже была в Нововасильевке, и не перед отъездом, значит, она примерно 1965-68-го года рождения, - сейчас примерно 45-48 лет, а выглядит по-прежнему как девочка, правда?
Щёки, правда, слегка подрумянены - ещё в Нововасильевке меня покосила шиза, и я зачем-то срезала её щёки бритвенным лезвием - очевидно, чтобы лак лучше схватился, - он и схватился намертво, - и нанесла ей румянец перламутровым лаком для ногтей: как и я, Маша всегда была очень бледненькая из-за низкого гемоглобина:
Похожа на меня Маша?
А это та самая гэдээровская кукла, купленная мной между 1970-1972-м годом в Днепрорудненском универмаге (в этот период мы там жили), - и волосы у неё по-прежнему пахнут тревожно-смолистым - давно израсходованным - шампунем...
Альбом: Я блуждал в игрушечной чаще
Её зовут Ирэн - имя было предложено бабушкой Марусей, на том основании, что она иностранка (да и, наверное, помнила бабушка моего Арнольда), я бы выбрала попроще.
Платьица на них те самые - красное и зелёное.
Однажды бабушка Маруся сшила мне тряпичную куклу - с белым лицом и телом, с нарисованными чёрным карандашом глазами и бровями, красным ртом и белым круглым носом из такого же круглого мешочка, как и голова, но малюсенького, - а потом я научилась сама делать кукол - девочек и мальчиков (юбка - один снопик, ноги в штанах - два снопика) из ниток - разноцветного мулине...
Лучше этих кукол в мире не было!
Но самыми волшебными игрушками в моей жизни были фасоль и курочки - мои несметные стада, ставшие со временем буковками, разбредшимися по белу свету.
Потому что может уйти в небытие целая жизнь, могут разбиться на мелкие кусочки не только кукольные судьбы - но их бумажное существование в волшебной коробочке текста неуничтожимо.
Вот стены коробочки опять раздвинулись - и буковки выскочили и побежали, и за ними опять побежала утраченная жизнь...
* Слава инету: Галина Каменная. Приключения старой куклы.
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.